Вечера на хуторе близ Диканьки

Неудача с «Ганцем Кюхельгартеном» была уже некоторым указанием на необходимость другого литературного пути; но еще раньше, с первых месяцев 1828 г., Гоголь осаждает мать просьбами о присылке ему сведений о малорусских обычаях, преданиях, костюмах, а также о присылке «записок, веденных предками какой-нибудь старинной фамилии, рукописей стародавних» и пр. Все это был материал для будущих рассказов из малороссийского быта и преданий, которые стали первым началом его литературной славы. Эта пора была самою деятельной эпохой его творчества, его первым крупным литературным делом, положившим начало его славе. В начале 1830 г. в старых «Отечественных записках» Свиньина был напечатан с переправками редакции «Вечера на хуторе близ Диканьки. Повести, изданные пасичником Рудым Паньком», вышедшие в Петербурге в 1831 и 1832 гг., в двух частях (в первой были помещены «Сорочинская ярмарка», «Вечер накануне Ивана Купала», «Майская ночь, или утопленница», «Пропавшая грамота»; во второй — «Ночь перед Рождеством», «Страшная месть, старинная быль», «Иван Федорович Шпонька и его тетушка», «Заколдованное место»), насыщены украинским этнографическим и фольклорным материалом, отмечены романтическими настроениями, лиризмом и юмором. Эти рассказы, изображавшие невиданным прежде образом картины малорусского быта, блиставшие веселостью и тонким юмором, произвели огромное впечатление на Пушкина: «Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия…» Вместе с тем «веселость» гоголевской книги обнаруживала различные оттенки — от беззаботного подтрунивания до мрачного комизма, близкого к черному юмору. При всей полноте и искренности чувств гоголевских персонажей мир, в котором они живут, трагически конфликтен: происходит расторжение природных и родственных связей, в естественный порядок вещей вторгаются таинственные ирреальные силы (фантастическое опирается главным образом на народную демонологию). Уже в «Вечерах…» проявилось необыкновенное искусство Гоголя создавать цельный, законченный и живущий по собственным законам художественный космос. После выхода первой прозаической книги Гоголь стал знаменитым писателем.

Другие сочинения Гоголь печатал тогда в изданиях барона Дельвига, «Литературной газете» и «Северных цветах», где была помещена глава из исторического романа «Гетман». Дельвиг рекомендовал Гоголя Жуковскому, который принял писателя с большим радушием, между ними с первого раза сказалось взаимное сочувствие людей, родственных по любви к искусству, по религиозности, склонной к мистицизму, — после они сблизились очень тесно. Жуковский в свою очередь рекомендовал молодого человека Плетневу и в феврале 1831 г. Плетнев предложил кандидатуру Гоголя на должность учителя в Патриотическом институте, где сам был инспектором. Благодаря Плетневу, в мае того же года Гоголь вступил в пушкинское окружение, где скоро оценили его великий начинающий талант. Это признание сильно повлияло на всю его судьбу. Перед Гоголем раскрывалась перспектива широкой деятельности, о которой он мечтал, — но на поприще не служебном, а литературном. В новой среде Гоголь вошел в круг лиц, стоявших во главе русской художественной литературы, личность Пушкина произвела на него чрезвычайное впечатление и навсегда осталась для него предметом поклонения. Теперь могли во всей широте развиваться его давние поэтические стремления. Служение искусству становилось для него высоким и строгим нравственным долгом, требования которого он старался исполнять свято. Отсюда его медлительная манера работы, долгое определение и выработка плана и всех подробностей. Общество людей с широким литературным образованием и вообще было полезно для юноши с весьма скудными познаниями, вынесенными из школы: его наблюдательность становится глубже, и с каждым новым произведением повышалось художественное творчество. У Жуковского Гоголь встречал избранный круг, частью литературный, частью аристократический. Горизонт его жизненных наблюдений расширялся, давнишние стремления получали почву, и высокое понятие Гоголя о своем предназначении уже теперь впадало в крайнее самомнение: с одной стороны, его настроение становилось возвышенным идеализмом, с другой, возникала уже возможность тех глубоких ошибок, какими отмечены последние годы его жизни.