Сравнительный анализ грамматических систем прибалтийско-финских языков: принципы интрагенетической типологии

Данное исследование посвящено сравнительному анализу грамматических систем родственных прибалтийско-финских языков не со сравнительно-исторической, а с типологической точки зренияисследуется как функциональная (социолингвистическая), так и структурная типология. Поскольку большинство прибалтийско-финских языков находится в состоянии языкового сдвига, грамматические системы изучаются в соотношении с социолингвистическим статусом языка.

Интрагенетическая типология — типология родственных языковявляется необходимой частью общей типологии. Ссылаясь на А. Е. Кибрика (2003), можно сказать, что в отдельных случаях типологическое сравнение в рамках групп родственных языков обладает несомненными методическими преимуществами.

Как известно, исследование некоторых феноменов в типологической перспективе требует обязательного обращения к языкам разных ареалов и разной генетической принадлежности — в противном случае нас ожидают тривиальные или вырожденные обобщения. Нов то же время многие параметры могут успешно исследоваться в рамках одной языковой семьи, а в некоторых случаях типологические исследования на материале родственных языков предпочтительны.

Во-первых, языковые параметры* различаются степенью своей варьируемости. Если одни параметры принимают ограниченное количество дискретных значений (минимально два), то другие представляют собой скорее шкалу с континуальным множеством значений. С точки зрения признака степени варьируемости исследование континуальных параметров особенно перспективно на материале родственных языков: в этом случае можно ожидать более равномерного покрытия шкалы значений данного параметра, в то время как выборочные данные языков разных семей достаточно плотного покрытия пространства типологических возможностей не гарантируют, и разброс типов может быть слишком велик (и типологически случаен), чтобы построить адекватное исчисление.

Когда общая схема варьирования рассматриваемого явления установлена, именно данные родственных языков в ряде случаев могут предоставить недостающую информацию для недостающих типологических обобщений.

Во-вторых, языковые параметры различаются по степени их внутренней структурной сложности. Языковой параметр тем сложнее, чем на большее число составляющих его параметров он в свою очередь членится и чем больше глубина этого членения.

Исследование «с л о ж н ы х» параметров особенно перспективно в родственных языках, поскольку может дать результаты, недостижимые при сопоставлении генетически далеких языков.

В-третьих, языковые параметры могут относиться к универсальным, частотным или редким феноменам. Выбор языков для исследования редких параметров зависит от представленности, данного параметра в исследуемой языковой группе.

В-четвертых, языковые параметры неоднородны, вотношении, их диахронической устойчивости/изменчивости. Изменчивые параметры наиболее благоприятны для типологии родственных языков, так как' более вероятно, что родственные языки не сохранили исходное праязыковое состояние данного параметра и реализуют разные стадии его вариации. Однако и традиционно устойчивые параметры в принципе способны к изменению, и обнаружение имеющихся сдвигов наиболее показательно при сравнении родственных языков.

Еще' больший вес приобретают типологические исследования родственных языков в диахронической перспективе.

Этим определяется актуальность работы.

Целью работы является проследить наличие общих черт и различий в грамматических системах прибалтийско-финских языков, определить, обусловлены ли эти различия разным социолингвистическим статусом языков или какими-то другими (диахроническими) факторами. Цель исследования определяет задачи:

• рассмотреть прибалтийско-финские языки с точки зрения функциональной типологии, учитывая факторы, влияющие на жизнеспособность языка;

• исследовать степень продуктивности словообразовательных моделей прибалтийско-финских языков;

• определить, коррелирует ли число продуктивных словообразовательных моделей со степенью жизнеспособности языка;

• сравнить грамматические явления исследуемых языков;

• выявить сохранность архаичных форм, и конструкций и сопоставить ее с социолингвистическим статусом языков.

Теоретическими основами исследования являютсятруды отечественных и зарубежных лингвистов по интрагенетической типологии.

Материалом послужили собственные полевые записи* автора по некоторым языкам, описания прибалтийско-финских языков, а также образцы речи и памятники. Научная новизна.

При том что сравнительно-историческое изучение финно-угорских языков (и прибалтийско-финских, в частности) представляет собой очень давно — разработанное направление, метод интрагенетической типологии до сих пор активно не применяется в финно-угроведении.

Родственные' прибалтийско-финские языки изучаются как с точки зрения функциональной (социолингвистической), так и с точки зрения структурной типологии. Поскольку большинство прибалтийско-финских языков находится в состоянии языкового сдвига, грамматические системы исследуются в соотношении с социолингвистическим статусом языка. Такой подход применяется впервые.

Теоретическая значимость исследования.

Результаты исследования имеют значение для решения общетеоретических вопросов как структурной, так и функциональной типологии родственных языков.

Предметом исследования являются языки прибалтийско-финской группы.

Объектом исследования является сравнение грамматических систем прибалтийско-финских языков с учетом их социолингвистических характеристик.

Практическая значимость.

Результаты исследования могут применяться в преподавании прибалтийско-финских языков и написании практических пособий по этим языкам, а также в чтении курсов по сравнительной грамматике уральских языков.

Апробация.

Основные положения диссертации были отражены в выступлениях на следующих конференциях:

1. Язык, литература, культура: традиции и инновации: конференция молодых ученых. М., МГУ, 1993.

2. Перспективные направления развития в современном финно-угроведении. международная конференция. М, МГУ, 1997.

3. 34. Linguistisches Kolloquium, Germersheim, 1999.

4. Международная научная конференция «И. А. Куратов и проблемы современного финно-угроведения», Сыктывкар, ИИЛЯ УРО РАН, 1999.

5. Международная школа-семинар по лингвистической типологии и антропологии, М., 2000.

6. Международная научно-методическая конференция преподавателей и аспирантов, посвященной 75-летию кафедры Финно-угорской филологии С-ПбГУ, СПб, 2000.

7. Международная конференция по актуальным проблемам социолингвистики, М., 2001.

Лингвокультурологические проблемы толерантности. Екатеринбург, 2001.

8. Международный симпозиум по дейктическим системам и квантификации в языках Европы и Северной и Центральной Азии. Тезисы. Ижевск, 2001.

9. 3-я международная школа-семинар по лингвистической типологии и антропологии, М., 2002.

10. Актуальные вопросы финно-угроведения и преподавания финно-угорских языков. Международная научная конференция, М., 2002.

11.World Congress on Language Policies, Barcelona, 2002.

12. XXXI Международная научно-методическая конференция преподавателей и аспирантов, СП-бГУ 2002.

13. Corpus Planning and Sociolinguistics, Bolzano, Italy, 2002.

14. Актуальные проблемы финно-угроведения, Йошкар-Ола, 2003.

15. XV International Congress of Ethnologists and Anthropologists, Florence, 2003.

16. IX International Conference on Minority Languages Kiruna, Sweden, Stokholm University, 2003.

17.1 Международный симпозиум по полевой лингвистике. Москва, Институт языкознания РАН, 2003.

18. First Mercator International Symposium on Minority Languages and Research Aberythwyth, Wales, Wales University, 2003.

19. Международный симпозиум «Типология аргументной структуры и синтаксических отношений», Казань, Казанский государственный университет, 2004.

20. История, современное состояние, перспективы развития языков и культур финно-угорских народов, ИИЛЯ УРО РАН, Сыктывкар, 2004.

21. XXXIV Международная филологическая конференция, С-ПбГУ, 2005.

22. X Международный конгресс финно-угроведов, Йошкар-Ола, МарГУ, 2005.

23. VI Всероссийский конгресс антропологов и этнологов, С-Пб, ИЭА РАН, 2005.

24. Четвертая международная типологическая школа, Цахкадзор, РГГУ, 2005.

25. Конференция «Языковые союзы Евразии», Ияз РАН, 2005.

26. Языковые изменения в условиях языкового сдвига, С-Пб, ИЛИ РАН, 2005.

27. II Международный симпозиум по полевой лингвистике. Ияз РАН, 2006.

28. Международный симпозиум LENCA 3, Томск, ТГУ, 2006.

29. VII Всероссийский конгресс этнографов и антропологов России, Саранск, МордГУ, 2007.

30. Конференция по уральским языкам к 100-летию К. Е. Майтинской, М., Ияз РАН, 2007.

31. 42nd Linguistics Colloquium, Rhodes, Aegan University, 2007.

32. Круглый стол «Миноритарные языки — проблема языковых контактов» Москва, Ияз РАН, 2007.

33. Конференция «Логический анализ языка: ассерция и негация» Москва, Ияз РАН, 2007.

34. 6th International Congress of Arctic Social Sciences (ICASS VI), Nuuk, Greenland, 2008.

35. Международная конференция «Перевод Библии как фактор сохранения и развития языков народов РФ и СНГ», ИПБ и Ияз, М., 2008.

36. Конференция «Описание и документирование исчезающих прибалтийско-финских языков» С-Пб, ИЛИ РАН, 2008.

37. Итоговая научная конференция по Программе фундаментальных исследований Президиума РАН"Адаптация народов и культур к изменениям природной среды, социальным и техногенным трансформациям", 2008.

38. Международный семинар по отглагольным именам в прибалтийско-финских языках, Таллинн, Институт эстонского языка, 2009.

39. International Conference on Minority Languages XII, Tartu, 2009.

40. Rethinking identity — dynamics and stability in post-socialism. International seminar, University of Tartu, 2009.

41. Конференция «Сравнительно-историческое языкознание. Алтаистика. Тюркология»., М. Ияз РАН, 2009.

Работа обсуждалась на совместном заседании сектора типологии и отдела урало-алтайских языков Института языкознания РАН. Структура работы.

Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, шести приложений и библиографии.

3.7.0. Выводы по Главе 3.

1. Были рассмотрены две конструкции, в которых залог выражается финитными формами глагола, обе конструкции являются непрототипическими пассивными. Одна из таких конструкций, по классификации (Мельчук 2004), — бессубъектный суппрессив, где происходит подавление глубинно синтаксического актанта I, который на поверхностно синтаксическом уровне должен был бы быть подлежащим. В некоторых прибалтийско-финских языках, видимо, под влиянием индоевропейских, возможно наличие агентивного дополнения в аналогичных конструкциях в таком случае, по той же классификации, это — частичный понижающий пассив.

2. В некоторых прибалтийско-финских языках (вепсском, карельском) финитная глагольная форма, присутствующая в таком типе пассивных конструкций, полностью вытеснила исконную форму 3 л.мн.ч. В водском языке вытеснение произошло в большинстве случаев, при этом старая форма 3 л.мн.ч. может встречаться факультативно только у некаузативных глаголов, имеющих каузативный коррелят. То, что именно некаузативные глаголы, имеющие каузативный коррелят могут сохранять старые показатели 3 л.мн. ч., представляется неслучайным, иными словами, не представляется случайной связь между пассивом и каузативом. Совпадение пассивных и каузативных показателей в различных языках обнаруживалось исследователями. Во всех прибалтийско-финских языках показатели каузатива и пассива совпадают.

3. Второй тип рассмотренных пассивных конструкций, в которых залог выражается личными формами глагола, — так называемый «посессивный перфект» (и плюсквамперфект). В них присутствует поверхностно выраженный агенс, а предикат имеет форму пассивного перфекта (плюсквамперфекта). Этот последний тип конструкций по (Мельчук 2004) -полный повышающий пассив.

4. У этих двух рассмотренных конструкций функции различны.

5. Залоговые противопоставления в отглагольных именах происходят следующим образом: при изменении диатезы меняется глагольная инфинитная форма. Это имеет место в целевых монофинитных полипредикативных конструкциях, где выбор формы зависимого предиката продиктован семантической ролью актанта зависимого предиката, кореферентного актанту главной предикации. В большинстве прибалтийско-финских языков семантическая роль данного актанта в главной предикации не имеет значения для выбора формы зависимого предиката.

6. В вепсском языке прослеживается более сложное противопоставление инфинитных форм в конструкциях с предикатным актантом, здесь — трехчленная оппозиция инфинитных форм, выбор формы зависимого предиката диктуется ролью одного из актантов как в зависимой, так и в главной предикации.

7. В случае, когда в главной и зависимой предикации кореферентны два актанта с разными семантическими ролями, выбор соотносимого актанта диктуется коммуникативной задачей, для реализации которой, собственно, и существуют в языке залоговые противопоставления.

8. Что касается залога причастных форм, в целом, в исследуемых идиомах залоговые системы, выражаемые причастиями, по-видимому, сохраняются и не перестраиваются под влиянием русского языка, которым владеют все носители данных говоров.

9. Что касается употребления каритивных причастий, финский, язык сохраняет более архаичное состояние, в то время как другие прибалтийско-финские языки утратили его под влиянием контактов. В то же время заслуживает проверки гипотеза о том, что атрибутивное употребление каритивных причастий и, соответственно, возможность присоединения к ним словоизменительных аффиксов появились относительно поздно под влиянием контактирующих индоевропейских языков, поскольку в каритивных причастиях отсутствует противопоставление по залогу и не только не всегда возможно определить, какому из актантов оно кореферентно, но это и не обязательно релевантно. Конструкции с каритивными причастиями являются частью исконного прибалтийско-финского синтаксиса с нефинитными предикатами, и изучение их в этой связи представляется целесообразным.

10. Пока трудно с уверенностью определить, соотносится ли количество наклонений в языке с его социолингвистическим статусом, хотя есть некоторые основания полагать, что исконные формы грамматикализованной модальности хуже сохраняются в условиях языкового сдвига под влиянием контактного языка.

11. Синтаксический способ выражения эвиденциальности был характерен для прибалтийско-финских языков, но стал утрачиваться под влиянием контактов.

12. Сохранность исконного полипредикативного синтаксиса зависит от социолингвистического статуса языка. Объясняется это тем, что синтаксический уровень очень сильно подвергается изменениям под влиянием контактирующих языков, и консервирующим его механизмом является нормирование.

13. Употребление множественного числа числительных подчиняется как формально-синтаксическим, так и семантическим правилам.

14. Сохраняется множественное число числительных только в финском, водском и ижорском языках, т. е. в наиболее благополучном и наименее благополучных из прибалтийско-финских языков.

Заключение

.

В работе проводился сравнительный анализ грамматических систем родственных прибалтийско-финских языков с типологической точки зренияисследовалась как функциональная (социолингвистическая), так и структурная типология. Поскольку большинство прибалтийско-финских языков находится в состоянии языкового сдвига, грамматические системы изучались в соотношении с социолингвистическим статусом языка.

Изложим основные выводы исследования.'.

1. Если расположить все прибалтийско-финские языки на шкале, приведенной в (Кибрик 1992:67), от здоровых до мертвых языков, то крайнюю левую позицию будут занимать только два из них: финский и эстонский. Остальные будут находиться в разной степени близости от крайней правой точки, но, к счастью, никакие из них на сегодняшний день не достигли еемаксимально приблизились к ней водский и ливский.

2. На жизнеспособность языка влияет совокупность перечисленных в (Кибрик 1992) факторов, однако оказалось, что роли этих факторов не всегда одинаковы, а зависят от конкретного случая. В частности, социально-общественная форма существования этноса у прибалтийско-финских народов нерелевантна, поскольку традиционная форма существования практически нигде не сохраняется, а, например, высокий уровень этнического самосознания, который чаще всего бывает решающим фактором для сохранности языка, в случае отсутствия передачи языка детям оказывается бессильным.

3. Изученный материал опровергает гипотезу о том, что причиной уменьшения числа словообразовательных моделей может служить языковой сдвиг, и позволяет сделать вывод, что северная подгруппа прибалтийско-финских языков (в которую входят финский, карельский, вепсский и ижорский) гораздо лучше сохраняет старые словообразовательные модели, чем южная (к ней относятся эстонский, водский и ливский). Данное наблюдение представляет особый интерес. Дело в том, что деление прибалтийско-финских языков на северную и южную подгруппы традиционно и во многом условно, так как, во-первых, известно, что исторически некоторые праприбалтийско-финские диалекты участвовали в образовании современных как северных, так и южных прибалтийско-финских языков, а во-вторых, некоторые черты характерны только для части северных и одновременно для части южных. Как впервые выясняется, продуктивность словообразовательных моделей является изоглоссой, четко разделяющей две подгруппы прибалтийско-финских языков.

4. Находящиеся в длительном контакте водский и ижорский языки повлияли друг на друга на различных уровнях, однако словообразовательные тенденции 'у них различны. Возможен предварительный вывод о том, что словообразование в принципе оказывается устойчивым к изменениям в контактных зонах.

5. Были рассмотрены две конструкции, в которых залог выражается финитными формами глагола, обе конструкции являются непрототипическими пассивными. Одна из таких конструкций, по классификации (Мельчук 2004), — бессубъектный суппрессив, где происходит подавление глубинно синтаксического актанта I, который на поверхностно синтаксическом уровне должен был бы быть подлежащим. В некоторых прибалтийдко-финских языках, видимо, под влиянием индоевропейских, возможно наличие агентивного дополнения в аналогичных конструкциях в таком случае, по той же классификации, это — частичный понижающий t пассив.

6. В некоторых прибалтийско-финских языках (вепсском, карельском) финитная глагольная форма, присутствующая в таком типе пассивных конструкций, полностью вытеснила исконную форму 3 л.мн.ч. В водском языке вытеснение произошло в большинстве случаев, при этом старая форма 3 л.мн.ч. может встречаться факультативно только у некаузативных глаголов, имеющих каузативный коррелят. То, что именно некаузативные глаголы, имеющие каузативный коррелят могут сохранять старые показатели 3 л.мн. ч., представляется неслучайным, иными словами, не представляется случайной связь между пассивом и каузативом. Совпадение пассивных и каузативных показателей в различных языках обнаруживалось исследователями. Во всех прибалтийско-финских языках показатели каузатива и пассива совпадают.

7. Второй тип рассмотренных пассивных конструкций, в которых залог выражается личными формами глагола, — так называемый «посессивный перфект» (и плюсквамперфект). В них присутствует поверхностно выраженный агенс, а предикат имеет форму пассивного перфекта (плюсквамперфекта). Этот последний тип конструкций по (Мельчук 2004) -полный повышающий пассив.

8. У этих двух рассмотренных конструкций функции различны.

9. Залоговые противопоставления в отглагольных именах происходят следующим образом: при изменении диатезы меняется глагольная инфинитная форма. Это имеет место в целевых монофинитных полипредикативных конструкциях, где выбор формы зависимого предиката продиктован семантической ролью актанта зависимого предиката, кореферентного актанту главной предикации. В большинстве прибалтийско-финских языков семантическая роль данного актанта в главной предикации не имеет значения для выбора формы зависимого предиката.

10. В вепсском языке прослеживается более сложное противопоставление инфинитных форм в конструкциях с предикатным актантом, здесь — трехчленная оппозиция инфинитных форм, выбор формы зависимого предиката диктуется ролью одного из актантов как в зависимой, так и в главной предикации.

11. В случае, когда в главной и зависимой предикации кореферентны два актанта с разными семантическими ролями, выбор соотносимого актанта диктуется коммуникативной задачей, для реализации которой, собственно, и существуют в языке залоговые противопоставления.

12. Что касается залога причастных форм, в целом, в исследуемых идиомах залоговые системы, выражаемые причастиями, по-видимому, сохраняются и не перестраиваются под влиянием русского языка, которым владеют все носители данных говоров.

13. Что касается употребления каритивных причастий, финский язык сохраняет более архаичное состояние, в то время как другие прибалтийско-финские языки утратили его под влиянием контактов. В то же время заслуживает проверки гипотеза о том, что атрибутивное употребление каритивных причастий и, соответственно, возможность присоединения к ним словоизменительных аффиксов появились относительно поздно под влиянием контактирующих индоевропейских языков, поскольку в каритивных причастиях отсутствует противопоставление по залогу и не только не всегда возможно определить, какому из актантов оно кореферентно, но это и не обязательно релевантно. Конструкции с каритивными причастиями являются частью исконного прибалтийско-финского синтаксиса с нефинитными предикатами, и изучение их в этой связи представляется целесообразным.

14. Пока трудно с уверенностью определить, соотносится' ли количество наклонений в языке с его социолингвистическим статусом, хотя есть некоторые основания полагать, что исконные формы грамматикализованной модальности хуже сохраняются в условиях языкового сдвига под влиянием контактного языка.

15. Синтаксический способ выражения эвиденциальности был характерен для прибалтийско-финских языков, но стал утрачиваться под влиянием контактов.

16. Сохранность исконного полипредикативного синтаксиса зависит от социолингвистического статуса языка. Объясняется это тем, что синтаксический уровень очень сильно подвергается изменениям под влиянием контактирующих языков, и консервирующим его механизмом является нормирование.

17. Употребление множественного числа числительных подчиняется как формально-синтаксическим, так и семантическим правилам.

18. Сохраняется множественное число числительных только в финском, водском и ижорском языках, т. е. в наиболее благополучном и наименее благополучных из прибалтийско-финских языков.