Язык художественной литературы

Отождествление литературного языка и языка художественной литературы — типичное заблуждение, вполне объяснимое той ролью, которую художественная литература и творчество отдельных писателей сыграли в становлении литературных национальных языков. Так, французский национальный язык рождался в поэтических произведениях Ж. дю Белле и Ронсара, в прозе Рабле, итальянский — в «Божественной комедии» Данте, в сонетах Петрарки и новеллах Боккаччо. Однако нельзя забывать, что не меньшую роль в становлении французского языка сыграли философские труды Декарта, Руссо, Дидро, Вольтера и знаменитая «Французская энциклопедии», а итальянского — научные труды Дж. Бруно и Галилея. Невозможно говорить о формировании русского литературного языка, не касаясь научных трудов М. В. Ломоносова, написанных прекрасным русским языком середины XVIII в. Уже поэтому отмеченное отождествление неверно. Но есть и другие причины.

Ранее, когда речь шла об эстетической функции языка художественной литературы, были отмечены такие его особенности, как изображение действительности в образах, обязательное воздействие на эмоциональную сферу читателя. В этой главе обратим внимание на ту сторону языка художественной литературы, которая делает его интегративной зоной в структуре национального языка. Привычный и стандартный способ выражения мысли, запрограммированный в нормативной литературной речи, находится в противоречии с такими требованиями к художественному тексту, как индивидуально-авторская неповторимость, сила экспрессивного воздействия и «правда жизни», наконец. Поэтому писатель имеет право отступать от строгой нормы во имя эстетического эффекта.

Классическая литература XIX в. действительно в значительной своей части была ориентирована на норму, так как фактически сама эту норму и формировала, но если сочинения Н. М. Карамзина, А. С. Грибоедова, М. Ю. Лермонтова, А. С. Пушкина, И. С. Тургенева воплощали эту норму, то с текстами Н. В. Гоголя и Л. Н. Толстого ситуация уже более сложная. И вряд ли кому придёт в голову отнести к «нормативным» авторам Ф. М. Достоевского или И. В. Лескова.

Литература

XX в. характеризуется ломкой привычных языковых (и неязыковых) канонов реализма, чему немало способствовали различные формалистические и модернистские течения. Поэтому на современном этапе литературный язык, предназначенный для использования в научной, деловой сферах и в СМИ, очень далёк от языка художественной литературы: у последнего совсем другие задачи.

Художественная литература, особенно проза, была и остаётся зоной активной внутриязыковой интеграции, поскольку писатель волен использовать для создания правдивой речевой характеристики персонажа или для реалистического воссоздания определённой обстановки лексические средства из любого «страта» национального языка, от специальной терминологии до арготической и даже ненормативной бранной лексики. Ещё классицистическая традиция допускала «низкую речь» в комедию нравов у Мольера или Фонвизина. Было бы абсурдом, если герои Шукшина, Довлатова, Астафьева заговорили бы рафинированным литературным языком.

Авторский текст современной прозы тоже не чуждается ни диалектной, ни просторечной, ни даже жаргонной и арготической лексики.

Анализируем пример

Вот как начинается повесть прекрасного русского писателя, тонкого мастера слова В. Астафьева «Последний поклон»:

«На задворках нашего села среди травянистой поляны стояло на сваях длинное бревенчатое помещение с подшивом из досок. Оно называлось магазина, к которой примыкала также завозня, — сюда крестьяне нашего села свозили артельный инвентарь и семена, называлось это „обшэственпым фондом“. Если сгорит дом, если сгорит даже всё село, семена будут целы и, значит, люди будут жить, потому что, покудова есть семена, есть пашня, в которую можно бросить их и вырастить хлеб, он, крестьянин, — хозяин, а не нищеброд».

Хотя выделенные курсивом слова и отступают от литературной нормы, являясь или просторечным искажением «городских» слов {магазина, обтэственный), или профессионализмами, в данном случае, плотников {подшив — фундамент, основание), или диалектизмами {завозня — сиб. сарай; нищеброд — нищий, побирушка), они вводятся писателем так, что текст не только абсолютно понятен, но сразу же привлекает читателя сочностью языка.

Из сказанного следует, что нельзя воспринимать любое художественное использование языкового факта, явно находящегося за пределами нормы, как разрешение на его употребление в обычной речи. Одновременно и писатели должны чувствовать ответственность за возможные социальные последствия использования ими некодифицированной, особенно жаргонной лексики.