Активный потенциал культуры в предыстории личности

Глубоко верно именование «культурами» всех без исключения периодов истории и предыстории человечества, поскольку культура труда в различных формах его орудийности, технологий, энергетики и количества всегда имела и до сих пор имеет значение объективного критерия качества активной эволюции человека. Трудовая теория, в ее диалектическом понимании, есть теория становления социокультурной активности человека, теория субъектно-личностной его предыстории в условиях развивающейся культуры труда. Поэтому нет необходимости в создания какой-либо новейшей и особой социокультурной теории антропогенеза. Неадекватность формальных псевдокультурных теорий уже не однажды обнаруживалась при их подстановке на место системной диалектической концепции эволюции человека.

Культура труда вообще, в широком ее понимании представляет активный труд человека в его идеальном плане, образованном множеством переносных, то есть соотносительных смыслов. Вместе с тем в конкретных ситуациях та или иная культура труда выражает его совершенно определенное качество, проявляющееся прежде всего в способе осмысления естественных связей его объекта, в свою очередь, предопределяющего направленность поисков его предмета и, наконец, обнаруживающегося в том, какими будут, если вообще будут необходимыми, орудия труда, а также особенности их изготовления и применения.

Предметы труда как образы действительных и желаемых сторон объектов труда с необходимостью должны быть проявлены ранее, чем ситуация возможного удовлетворения тех или иных потребностей выйдет из пределов досягаемости, вот почему объективная действительность существования всех живых существ постоянно и жестко подталкивает их к опережающему отражению этой действительности. Отсюда понятно, что культура труда, как идеальная его сторона, имеет своими предпосылками длительную естественную предысторию, но только в эволюции человека как общественного индивида образ предмета труда, а не только его объекта, вычленяется из естественных его связей, становясь в своей идеальной форме относительно независимым от них.

Вот почему такой предметно определенный образ позволяет систематически, а не случайно, как у животных, опережать движение объективной ситуации труда. Культура труда возникает как активная способность человека относительно независимым образом преобразовать и тем самым снять ситуацию естественного разделения этого труда между отдельными индивидами посредством совместного поиска того или иного способа осуществления этого труда.

Таким образом, культура труда означает еще и снятие его естественности социальной, надситуативной формой его осмысления, снятие биологического социальным в предыстории личности. Именно в этом плане и появляется возможность неформального введения понятия «социальное наследование», как действительно необходимого в констатации того, что способы осмысления труда и всей жизнедеятельности индивидов всеми ими с необходимостью и разделяются, и транслируются друг другу, в частности от поколения к поколению. Вне культурных оснований труда, то есть при отсутствии возможностей его осмысления и переноса, аналогом трансфера социального опыта выступает элементарная дрессура в пределах биологически определяемой популяции вида.

Объективно контролируемый признак орудийности потому и может трактоваться, в зависимости от ракурса антропологического исследования, и как свидетельство степени аккультурации труда, осуществляемого на основе движения его смыслов и с помощью более или менее совершенных орудий, и как явление социализации биологии человека, — на пути к социальной его психологии и антропологии. Вот почему столь известное разнообразие типов ископаемых орудий, казалось бы, строго функциональным образом связывающих множество предметов труда с его акторами, не убеждает, однако, что качество орудий и особенности их применения точно соответствуют уровню культуры и степени социализации труда.

Таким образом, объективность признака орудийности имеет неоднозначный и, следовательно, проблематичный, вероятностный характер. Поэтому утверждение объективности этого, как, впрочем, и других признаков социализации и аккультурации индивидов требует дополнительного теоретического ее анализа, экспериментальной проверки и, возможно, специальных расчетов.

Возвращаясь к вышеописанному феномену «компенсаторной орудийности» отметим, что его объективная регистрация свидетельствует, вероятнее всего, о том, что он был достаточно широко распространенным. При этом снятие некоторых сомнений в наблюдении этого признака одновременно означает необходимость более глубокого осмысления этой парадоксальной ситуации, когда на фоне все более прогрессивных адаптаций, непосредственно предваряющих начало человеческой истории, повсеместно обнаруживаются аномальные явления как бы нарочитого примитивизма труда.

В понимании этого явления и манипулирование, и технологический поиск могут рассматриваться как направленные не столько на объект или на совершенствование качества орудий, сколько на активный поиск способа разрешения конкретных ситуаций, предполагающего ту или иную культуру труда. Конечно, примитивные орудия во все времена являются не лучшими посредниками в удовлетворении жизненных потребностей, но они и применяются чаще всего в случаях, когда решающее значение имеет не столько качество орудий, сколько своевременность и адекватность их применения в конкретной ситуации труда. Индивидуальный и, в перспективе, личностный смысл опосредствования труда орудиями оказывается более важным критерием антропогенеза по сравнению с их качеством. До сих пор каждый актор являл собой не более чем элемент или функцию в групповой организации жизнедеятельности, и поэтому требовалась не только тщательная обработка орудия, но также и «обработка» самого актора в смысле приобретения им навыков и умений обращения с этим орудием.

В социально-психологическом плане этот критерий, очевидно, свидетельствует о том, что культурная доминанта примитивизма оказывается связанной не с инструментальными только, но и прежде всего с так называемыми терминальными ценностями, то есть с индивидуально значимыми смыслами и условиями труда. Соответственно, орудия труда, как бы они ни были примитивны, понимаются именно как средства реализации не только утилитарных, но и совершенно иных, трансцендентальных возможностей антропогенеза, имеющих гораздо более важный практический и научно-теоретический смысл.

В самом деле, современный человек предстает по крайней мере дважды трансцендентальным существом, поскольку его трансцендентальность природе с необходимостью подвергается снятию трансцендентальностью культурной, символической. Эта необходимое, закономерное и политрансферальное снятие, как общая закономерность становления человека в онтогенезе и в филогенезе происходит неоднократно и немедленно, как только им, как актором, устанавливается связь орудия переноса движения с идеей (целью) этого переноса, то есть как только непосредственное переживание недостаточности, снятости физического его существования совмещается с идеей, то есть с принятием этой, компенсируемой посредством осознанного применения орудия недостаточности.

Диалектически сложная ретрансцендентальность человека и возникает как простая и гениальная попытка не только непосредственно, подобно животным, предвосхитить движение вещей, но и предвосхитить результат этого предвосхищения и, вдобавок, скорректировать, «подправить» его неким примитивным, каким придется, средством- «протезом» в свою пользу. Таким образом, связь вещей в этот момент приобретает не только качество отношения вещей, обнаруживаемое индивидуумом, но еще и качество отношения индивидуума к этим подвижным отношениям. Индивид в этот краткий момент становится «человечнее» в той самой мере, в которой ему с помощью первого попавшегося, едва обработанного орудия удается произвести эффект многократного (как минимум-двойного) снятия в едином мыследействии. В этом структурно осмысленном действии индивидуума происходит вычленение его самого из содержания производимого им эффекта. Возникает и ретранслируется открытая система отношений как «проблемной ситуации труда, так и отношений к этой ситуации, то есть отношений к отношениям отношений и т. д. В разрешении проблемной ситуации труда действует принцип непрерывного и многократного, системно-структурного трансфера отношений, первоначальным моментом которого является овладение индивидуумом такими мыслительными операциями, как сравнение, анализ, синтез, суждение и умозаключение, включая словесно-логические их формулы: «одно-другое», «свой-чужой», «больше-меньше», «часть-целое», «если-то» и т. д.

По существу, это означает, что индивид становится индивидуальностью в овладении диалектикой многократного, как минимум, двойного снятия, когда объективная связь вещей преобразуется в многомногозначные их отношения. Залогом этого преобразования является становление индивидуума в новом качестве протосубъекта, замещающем прежнее его состояние актора, вынужденного в экстремальной жизненной ситуации проявить способность к мысленному переносу или трансферу. Эта новейшая способность к трансферу есть важнейшее событие предыстории личности и субъекта; эта трансферальная способность заключается в умении относиться и со-относить индивидуальные движения с движением вещей, ими снимаемого.

Снимается недостаточность и проблематичность существования человека в качестве индивида, то есть существа с одними только родовыми характеристиками, — такими, как у всех ему подобных. На стадии индивидуации немногие и несущественные отличия индивида как атома или элемента стадной групповой организации выражались одним только функциональным образом. Функциональная принадлежность и место индивида в группе определялась явочном, наличным порядком, то есть путем оптации, или со- и ко-оптации с учетом физических сил и возможностей продолжения рода. Стадия индивидуации предполагает, например, явление вожачества при жесткой структурнофункциональной организации связей акторов, иерархически соподчиненных ради единственной цели выживания. Соответствующая этой цели стратегия оптации, то есть стратегия реактивного приспособления представляла полезависимую, ситуативную тактику поведения функционально взаимосвязанных индивидов, -подобно групповому поведению животных, начиная от насекомых (термиты, пчелы, и т. д.) (см. схему 1).

Снятие стадии индивидуации индивидуализацией происходит в экстремальной, чрезвычайной ситуации неолита, климатические условия которого со всей стихийной их мощью привели к разрушению оптационного гештальта самоорганизации предков человека. В результате утраты условий оптации жизнеспособными оказались лишь те особи, что овладели новой формой надситуативного индивидуализированного поведения.

Произошла вынужденная замена оптационного гештальта (1) на гештальт адаптационный (2), в котором вместо прежней инертной структурно-функциональной организации возникла новая, весьма динамичная и относительно независимая от среды. Вместе с тем, следуя методологии Л. С. Выготского, особенное внимание необходимо обратить на опосредствующие условия неолита. Эти условия являются в точном смысле слова каталитическими, то есть непосредственно в содержании гештальт-трансферального процесса не присутствующими, тем не менее определяющими его характер не только в смысле натуральном, но и в потенциально культурном.

Схема 1. Гештальт-трансферальное преобразование стадий оптации и адаптации Катализ оптационно-адаптационного процесса, согласно принципу оптимального снятия, предполагает взаимный обмен компонентами гештальтов. Поэтому каждый из двух гештальтов структурно обогащается, претерпевая при этом конструктивные изменения и сохраняя в снятом виде имевшиеся ранее и вновь возникшие существенные черты. В оптационном гештальте 1 появляются адаптивные комплексы индивидуальной активации поведения гоминидов. Соответственно, в адаптационном гештальте 2 сохраняется, — в преобразованном, то есть в снятом виде, — пассивное начало оптации в форме приспособления к среде, дополнительно к активному ей противостоянию.

В случаях качественного изменении условий существования ближайших предков человека и объективно необходимой смены форм их поведения, трансфер непрерывно совершается не в одном только направлении от первого гештальта ко второму, но и обратном направлении контр-трансфера. В целом, явления взаимопереходов совместно представляют состояние бифуркации, содержательно определяемое понятием мета-трансфера.

Понятие метатрансфера по смыслу подобно термину «метатезис», применяемому в органической химии, в каталитически опосредствованных преобразованиях макромолекул, обменивающихся своими оболочками. Аналогичные метапроцессы известны и в биологической науке. В отличие от однонаправленного, линейного трансфера, мыслимого изолированно от каталитических опосредствущих условий, понятие метатрансфера более адекватно разнонаправленной и вместе с тем преемственной предыстории личности.

Главное состоит в том, что понятие метатрансфера действительно отвечает существу реальных явлений гетерохронно и неравномерно происходящего антропогенеза. Вдобавок, введение понятия метатрансфера придает аналитике становления антропоидов генетический характер. В результате становится возможным адекватное понимание генетически единого процесса активной эволюции, объединяющего историю современного человека и предысторию его предков. Разумеется, в тех случаях, когда генетические аспекты эволюционного процесса не являются существенными, вполне допустимо по-прежнему применять понятие трансфера, — ровно в той мере, в которой явление метатрансфера совместно с опосредствующими его условиями еще не становится определяющим фактором антропогенеза.

В метатрансферальной аналитике предыстории человека на первый план выносится заключение о том, что опосредствование жизнедеятельности предков человека осуществлялось не столько внешним образом, сколько за счет впервые открываемых «внутренних резервов». Овладение внешней и внутренней природой шло путем снятия проблемных ситуаций неолита посредством универсального множества орудий-рычагов осмысленных индивидуально-своеобразных действий. Индивидуальность предка человека впервые восстала против мощи стихии пока что на уровне ее принятия-непринятия. Но это уже и есть уровень неестественный, противоестественный, это уровень адаптации вне-природной, искусственной, то есть культурной адаптации, при всей ее возможной недостаточности. Природная оптация предка человека уступила место культурной адаптации. «Райское», практически бездумное существование предков человека превратилось в обдумываемое земное, требующее культуры отвлеченного мышления.

В дальнейшем, культура человека продолжает развиваться в формах диалектически снимаемой неудовлетворительной его естественности, вместе с тем позволяющей ему критическим и адекватным образом самоутвердиться в этой своей недостаточности как в индивидуальном его освобождении из плена необходимого, но не удовлетворяющего его положения в природе. В культурной адаптации предка человека открывается магистральный путь к становлению свободной его индивидуальности, нуждающейся в экзистенциональном, субъектно-личностном, творческом самопреобразовании.