Семантика и синтаксис народных примет в русском и татарском языках: Сопоставительный аспект

Диссертация посвящена исследованию семантики и синтаксиса народных примет в разноструктурных языках с позиций новых перспективных направлений, концентрирующих внимание на социальноантропологических факторах, позволяющих осмыслить системные связи языковых явлений не в принудительном разделении формы и содержания, а в синтезе.

Исследование семантики и синтаксиса в рамках антропологической и когнитивной парадигм языкознания позволяет решить круг проблем, связанных с хранением в языке целого комплекса знаний: социальных и индивидуальных, языковых и экстралингвистических.

Знания и представления о мире, типичные для носителей национальных языков, складываются в национальную языковую картину. Воссоздание языковых картин мира находится в русле наиболее интенсивно разрабатываемого направления современной лингвистикикультурологии, так как именно она дает ключ к пониманию национального характера и формирует лингвокогнитивную базу контрастивных исследований, выявляющих как общие, стереотипные, так и национально-специфические элементы картины мира.

Под картиной мира мы вслед за исследователями роли человеческого фактора в языке будем понимать целостный, глобальный образ мира, который является результатом всей духовной активности человека, всех его контактов с миромбытовых, предметно-практической деятельности, созерцания, умопостижения мира (РЧФ 1988, с. 17), при этом необходимо учитывать существование концептуальной картины мира в двух разновидностях — научной и обыденной, житейской.

Картина мира обычного носителя языка составлена из зафиксированных в языке донаучных понятий, а сам носитель языка воспринимает весь окружающий мир с так называемым наивным реализмом (в том смысле, что такой взгляд не совпадает с научным знанием о мире).

Область исследования в настоящей работе — «феномен, который получил не вполне точное обозначение Popular Science — свойственные широкой публике представления об устройстве мира» (Булыгина, Шмелев 1999, с.146), в частности народная или наивная метеорология, запечатленная в паремиях сопоставляемых языков.

Знания о мире, которыми владеет тот или иной этнос, определяют содержание ее менталитета, изучение которого обычно связывают с рассмотрением природных факторов становления и развития данного социума.

Знания и представления обыденного сознания носителей как русского, так татарского языков о естественных условиях существования человека закреплены, прежде всего, в народных приметах, связанных с предсказанием погоды, поэтому именно они и стали объектом исследования.

Предметом анализа впервые выступают народные приметы в русском и татарском языках на уровне семантики и синтаксиса.

Под народными приметами мы понимаем устойчивые конструкции, в которых запечатлен коллективный опыт взаимоотношений с природной средой определенного этноса, и построенный на основе данного опыта прогноз-предсказание.

Актуальность определяется тем, что материалы диссертации имеют непосредственный выход в сферу менталитетов русского и татарского народов. Исследуемая тема связана с кардинальной проблемой, чрезвычайно значимой для научных разысканий в области филологии, -проблемой межкультурных коммуникаций русского и татарского народов в условиях сосуществования двух государственных языков.

Актуальность данной проблемы стимулируется тем, что она выполнена в рамках взаимодействия языка и культуры, а также с учетом взаимодействия лингвистики со смежными науками (этнографией, психологией, социологией и т. д.).

Современный этап развития филологического знания характеризуется повышенным интересом к приметам, в том числе связанным с религиозными обрядами того или иного народа. Однако необходимо констатировать, что язык народных примет в отличие, скажем, от языка пословиц, не был предметом специального лингвистического исследования (можно назвать лишь отдельные статьи В. К. Харченко, В. С. Дмитриевой, О.Б.Христофоровой), что связано, в первую очередь, с определенной закрытостью темы, так как народные приметы рассматривались как суеверный признак. Тем более нет таких исследований в сопоставительном плане.

Неизученность народных примет и в то же время необходимость изучения, которая стимулируется не только филологической, но и общекультурной значимостью, делают данную проблему весьма актуальной.

Научная новизна работы. В диссертации впервые исследуются народные приметы в сопоставительном плане и раскрывается их своеобразие на фоне фразеологической и паремиологической систем русского и татарского языков. Народные приметы рассматриваются как особый целостный класс в сфере паремиологии.

Предложена полиаспектная типология народных примет с учетом их фонетических, лексических, морфологических, синтаксических характеристик.

Представлена общая картина взаимодействия семантической структуры паремий и выражаемого ими внеязыкового содержания. Выявлено, что действительность не только находит опосредованное отображение в языковой структуре примет, она членится и организуется соответственно ее лингвистическому видению тем или иным этносом. Установлены формальные и содержательные особенности народных примет.

Цель диссертации — дать системное описание семантики и синтаксиса народных примет как особого класса паремий в русском и татарском языках.

В соответствии с поставленной целью в диссертации предполагается решение следующих задач:

— обосновать правомерность рассмотрения народных примет в плане взаимодействия языка и культуры русского и татарского народов;

— определить исходные, базовые признаки, на основании которых возможно сопоставление народных примет в русском и татарском языках;

— продемонстрировать сходство и различие народных примет русского и татарского языков;

— аргументировать целесообразность исследования народных примет как особого класса паремиологической системы исследуемых языков;

— выявить критерии классификации народных примет и провести их отграничение от пословиц, поговорок, фразеологизмов;

— разработать типологию синтаксических единиц, раскрывающих семантику народных примет;

— выяснить содержательную структуру народных примет в плане взаимодействия грамматических значений, а также синтаксических и несинтаксических смыслов (модальных, логических);

— проанализировать разновидности способов реализации типовой семантики народных примет в зависимости от синтаксического статуса, степени сложности и уровневой принадлежности;

— доказать, что средства связи в народных приметах исследуемых языков обладают системным характеромописать структурно-семантические типы простых, сложных, многокомпонентных предложений в сопоставляемых языках.

Методы и приемы исследования. Изучение рассматриваемых конструкций велось несколькими методами и приемами. Основным методом в диссертации является контрастивно-сопоставительный. Характеристика исследуемых структур, их видов, разновидностей была осуществлена с помощью описательного метода. При необходимости применялся метод синтаксического моделирования — для абстрактной записи позиционной структуры предложения и обеспечения описания неограниченного множества конкретных предложений. В ряде случаев абстрактные модели предложения дополнялись правилами перекодирования, позволяющими перейти от абстрактной схемы к реальному предложению. В работе использованы также методы лингвистического эксперимента, трансформации и отчасти — статистки.

Теоретическая и практическая значимость. Теоретическую ценность диссертации автор видит в том, что она открывает возможности многомерного системного описания паремий в русле современной антропологической лингвистики и позволяет разработать перспективные методики для анализа семантики и синтаксиса народных примет в их взаимосвязи и взаимозависимости.

Диссертация позволяет, с одной стороны, обосновать правомерность подхода к исследованию народных примет с позиций культурологии, которая делает возможным изучение языка в тесной связи с человеком, с его сознанием, мышлением, духовно-практической деятельностью, с другой стороны, — рассмотреть народные приметы как лингвистические единицы, обладающие своим собственным содержанием и структурой.

Многовариантность исследования семантики и синтаксиса народных примет в разноструктурных языках, строящегося на основе большого по объему языкового материала, обеспечивает возможность широкого практического использования теоретических материалов и языковой базы исследования в преподавании современного русского и современного татарского языков, сопоставительной грамматики русского и татарского языковпри чтении курсов и спецкурсов, затрагивающих проблемы языка и культуры по специальностям «лингвистика», «филология», «культурология», «лингвистика и межкультурная коммуникация». Прикладная ценность работы определяется также целесообразностью использования этого языкового и культурного феномена при составлении учебников, учебных пособий по русскому языку для национальных школ, в практике преподавания в национальной школе (организация внеклассных и факультативных занятий, изучение тематической группы слов «Природа», значимой в коммуникативном отношении).

На защиту выносятся следующие положения:

1. Народные приметы в силу своих структурных, семантических и прагматических особенностей являются специфическим классом паремиологической системы языка, так как референтами их служат не отдельные предметы, а ситуации, отнесенность к которым отражается в синтаксическом оформлении примет.

2. Содержательная структура народных примет включает несколько обязательных семантико-синтаксических значений, прежде всего условно-следственные, осложненные темпоральными и каузальными.

3. Условно-временные конструкции, рассматривающиеся как переходные по отношению к условным и временным, выделяются как самостоятельный тип, характеризующийся как формальным, так и содержательным своеобразием.

4. Сопоставление народных примет русского и татарского языков выявляет большие различия в способах представления условно-временной ситуации эксплицитно или имплицитно.

5. Инвариантной (доминирующей) в семантической структуре народных примет является семантика предсказания, имеющая как эксплицитные, так и имплицитные способы репрезентации. Это значение тесно связано с модальными значениями возможности, необходимости, неизбежности, реализующимися на лексическом, морфологическом, синтаксическом уровнях.

6. Инвариантными (доминирующими) в синтаксической структуре исследуемых конструкций являются сложноподчиненное предложение в русском и сложноспаянное в татарском языке, которые в необходимом и достаточном для коммуникации предикативном оформлении эксплицитно реализуют пропозиции, выражающие характерное для данных конструкций категориально-семантическое значение.

7. Вариативные конструкции обнаруживают свойства синтаксического свертывания (в русском языке) и синтаксического развертывания (в татарском языке) с сохранением исходного основного смысла.

8. Общей для рассматриваемых конструкций в русском и татарском языках является лексическая ограниченность в выражении пропозиции-условия и пропозиции-следствия. Существительные семантического поля «Природа» обозначают явления, связанные друг с другом во внеязыковой, экстралингвистической ситуации, что делает их элементом структуры.

9. Народные приметы отражают национально специфичный способ структурирования значения обусловленности и его выражение в синтаксической структуре, которая наиболее универсальна, более или менее сходна для разных языков. Однако в каждом национальном языке существуют и специальные способы выражения мысли, отражающие мировосприятие носителей языка. Даже за синтаксическим сходством языковых единиц при постановке их в вертикальный контекст или парадигму могут проявиться элементы различия в комбинации и в предпочтительности синтаксических форм.

Гипотеза исследования заключается в том, что сходство реальных ситуаций, лежащих в основе народных примет, отражающих природные явления, а также ряд их структурно-семантических особенностей дают основания для системного сопоставления языков и культур русского и татарского народов.

Источники исследования. Исследование строится на языковом материале, извлеченном из различных словарей, месяцесловов, календарей XIX — XX веков, таких, как В. И. Даль «Пословицы русского народа», А. С. Ермолов «Народная сельскохозяйственная мудрость в пословицах и поговорках», «Русский земледельческий календарь» под ред. А. Ф. Некрыловой, М. И. Михельсон «Сборник русских и иностранных цитат, пословиц, поговорок, пословичных выражений и притчи», Н. Исонбот «Татар халык мэкальлэре» ,.

К.Насыйри «Казан календаре», Х. Ш. Мэхмутов «Ел тэулеге -12 ай» (более 20 словарей и календарей).

Приняты во внимание также примеры из произведений писателей (Д.П.Зуев, К. Паустовский, С. Б. Радзиевская,.

A.Н.Стрижев).

Апробация работы: основные результаты исследования были доложены и обсуждены на научных конференциях: «Н. К. Дмитриев — выдающийся тюрколог и педагог» (Казань 1998) — на П Всероссийской научной конференции «Русский язык: прошлое, настоящее, будущее» (Сыктывкар 1999), научно-практической конференции «Пушкин и современность» (Казань 1999), Международной научной конференции «Русский язык и русистика в современном культурном пространстве» (Екатеринбург 1999) — Межрегиональной конференции «Актуальные проблемы сопоставительного языкознания и межкультурные коммуникации» (Уфа 1999) — Международной конференции, посвященной памяти В. С. Юрченко (Саратов 1999), Международном симпозиуме «Проблемы преподавания татарского, русского и арабского как второго языка в Татарстане и зарубежной высшей школе» (Казань 1999) — Всероссийской научно-практической конференции памяти.

B.И.Чернова (Киров 2000) — Ш Международной конференции «Филология и культура (Тамбов 2000) — Всероссийской конференции «Актуальные проблемы изучения языка и литературы на рубеже веков» (Хакасия 2001) — Международной научной конференции (Уфа 2001) — Всероссийской конференции, посвященной памяти В. В. Виноградова.

Современная лингвистика характеризуется двумя основными тенденциями — развитием «вширь» и «вглубь». Первая выражается в том, что в последнее время актуализировались внешние связи лингвистики с другими науками: философией, психологией, антропологией, культурологией и др., а вторая пытается по-новому объяснить языковые явления, механизмы их порождения, используя собственно лингвистические ресурсы в рамках новой научной парадигмы. В современной лингвистике абсолютизация системного подхода к изучению языка стала невозможна: такой подход обогатился и существенно изменился под влиянием антропоцентрических ориентаций языкознания, в соответствии с которыми на первое место выводится человек, а язык считается его конституирующей характеристикой. Например, М. Хайдеггер считает, что именно язык является первосущностью, «домом бытия» человека, ибо язык не только отражает, но и создает ту реальность, в которой живет человек. Основы данного направления были заложены трудами В. Гумбольдта, Г. Штейнталя, А. А. Потебни, Л. Вайсгербера и других ученых. В современной лингвистике субъективистскую или антропоцентристскую традицию наиболее ярко представляет А. Вежбицкая, занимающаяся исследованиями на стыке лингвистики, когнитологии, этнопсихологии и культурологии. Именно ее работы показывают, как строго лингвистический анализ способен преодолеть рамки «чистой лингвистики», преодолеть собственную замкнутость и изолированность, найти выход в национальную психологию, национальную ментальность и, в конечном счете, в национальную культуру.

В рамках данной парадигмы формируется такое интегративное направление, как лингвокультурология (В.Н.Телия, Ю. С. Степанов, А. Д. Арутюнова, В. В. Воробьев, В. А. Маслова и др.), изучающее языкотворчество как результат взаимодействия двух знаково-понятийных системязыка и культуры. Языкотворчество здесь рассматривается в широком понимании этого слова: в качестве творца, демиурга в этом процессе выступает коллективный носитель языкового сознания — этнос. Очень лаконично и точно о связи языка и культуры сказал Эдвард Сепир в работе «Язык. Ввведение в изучение речи»: «Культуру можно определить, как-то, ЧТО данное общество делает и думает. Язык же есть то, КАК думают» (Сепир 1993, с.193). Язык в лингвокультурологии рассматривается как культурный код нации, а не просто орудие коммуникации.

Специфика новой интегративной научной отрасли должна определяться тем, что культурология изучает не только артефакты (то, что создано человеком), но и человеческую деятельность, в том числе и мыслительную. В то же время история мышления народа, специфика его менталитета (народные знания, представления, верования и т. д.) отражены в языке, а потому, как справедливо отмечает Л. Н. Мурзин, культура остается в пределах языка, чем и обеспечивается перспективность исследования культуры народа лингвистическими методами. Существует множество исследований, доказывающих неидентичность «членения» действительности в разных языках. Вильгельм фон Гумбольдт писал: «Разные языки — это отнюдь не различные обозначения одной и той же вещи, а различные видения ее. Через многообразие языков для нас открывается богатство мира и многообразие того, что мы познаем в немчеловеческое бытие становится для нас шире, поскольку языки в отчетливых и действенных чертах дают нам различные способы мышления и восприятия. Язык всегда воплощает в себе своеобразие целого народа» (Гумбольдт 1985, с.349). О том, что языки по-своему членят познаваемый мир, находясь в отношениях дополнительности, писал и В. А. Богородицкий: «В разных языках слова для сходных понятий нередко представляют различие не только по своему образованию, но вместе с тем и по оттенку, или нюансу мысли, и отсюда может проистекать и своеобразие в направлении мысли. Таким образом, различие языков заставляет человечество идти к истине как бы различными путями, освещая ее с разных точек зрения, а это служит залогом наиболее полного достижения истины, а не одностороннего» (Богородицкий 1933, с.3). Само по себе разнообразие языков и культур не является случайным. Ни одна культура, как бы богата она ни была, не в состоянии охватить все разнообразие мира. Многообразие языков и культур рассматривается как принципиальное их свойство, обусловленное принципом дополнительности (Брутян 1979, с.60).

В самом общем смысле предметом лингвокультурологии является язык как реализация творческого начала человеческого духа, как отражение культурных ценностей этнического сообщества, а центральной проблемой — проблема изучения языковых картин мира, специфических для каждого языкового коллектива.

Понятие «картина мира» широко используется представителями самых разных наук: философии, психологии, культурологии, когнитологии, лингвистики, гносеологии. Оно относится к числу «фундаментальных понятий, выражающих специфику человека и его бытия, взаимоотношение его с миром, важнейшее условие его существования в мире» (РЧФ 1988, с. 11). В. И. Постовалова определяет КМ как «исходный глобальный образ мира, лежащий в основе мировидения человека, репрезентирующий сущностные свойства мира в понимании ее носителей и являющийся результатом «всей духовной активности человека» (РЧФ 1988, с.21). Конкретизируясь дополнительными определениями «научная», «общенаучная», «историческая», «физическая», «химическая», «языковая», понятие «картина мира» входит в обиход еще большего областей научного знания. Однако, как справедливо отмечал в свое время Ю. Н. Караулов, выражение «картина мира» продолжает оставаться на уровне метафоры. И тем не менее «в принципах классификации и группировки понятий, в способах установления зависимостей между ними, безусловно, отражается известное представление о внешнем мире, некоторая «картина мира» (Караулов 1972, с.267).

Под картиной мира вслед за исследователями человеческого фактора в языке мы будем понимать целостный, глобальный образ мира, который является результатом всей духовной активности человека, всех его контактов с миром — бытовых, предметно-практической деятельности, созерцания, умопостижения мира (РЧФ 1988, с. 19). Для обозначения этого глобального мира, существующего в сознании человека, используется термин концептуальная или понятийная картина мира, так как она складывается из концептов понятий, вычленяемых сознанием в структуре действительности и в свою очередь состоящих из различных элементов в их взаимосвязи. «Каждый естественный язык отражает определенный способ восприятия и организации (концептуализации) мира. Выражаемые в нем значения складываются в некую единую систему взглядов, своего рода коллективную философию, которая навязывается в качестве обязательного всем носителям языка» (Апресян 1995, с. 50). Е. С. Кубрякова считает, что концептуальная картина мира — это некая концептуальная система (сумма знаний и представлений о мире), субстратом которой являются концепты, образы, представления, известные схемы действий и поведения и т. п., «некие идеальные сущности, не всегда связанные напрямую с вербальным кодом» (РЧФ 1988, с. 141). Такая трактовка концептуальной картины мира шире чисто логической, когда ККМ признается инвариантной, независимой от конкретного языка и лишь языку отводится в этом случае роль национального модификатора, окрашивающего «через систему своих значений и их ассоциаций концептуальную картину мира в национальные цвета» (РФЧ 1988, с. 176). ККМ включает не только систему основных логических категорий, которые, действительно, универсальны, но на «нижних этажах» ККМ непременно найдут отражение национальные особенности мировосприятия, миропонимания, мироощущения, мировидения, которые эксплицируются в языковой картине мира.

Рассуждения о том, что следует понимать под выражением «языковая картина мира», можно найти у Л. Вайсгербера, Косериу, А. Мартине, Б. Уорфа, Трита, Доризайда, в разработку проблемы ЯКМ внесли серьезный вклад такие российские лингвисты, как Г. А. Брутян, Ю. Н. Караулов, Ю. Д. Апресян, С. Е. Яковлева, А. Д. Шмелев и др. (см. обзоры в Апресян 1986, Постовалова 1988, Цивьян 1990). «В языке или речи человеческой, — писал И. А. Бодуэн де Куртенэ, — отражаются различные мировоззрения и настроения как отдельных индивидов, так и целых групп человеческих. Поэтому мы вправе считать язык особым знанием, т. е. мы вправе принять третье знание, знание языковое, рядом с другими — со знанием интуитивным, созерцательным, непосредственным и знанием научным, теоретическим» (Бодуэн де Куртенэ 1963, с18). Языковая картина мира — «та часть концептуального мира человека, которая имеет „привязку“ к языку, преломляется через языковые формы» (РЧФ 1988, с. 142). В. В. Морковкин считает, что в ЯКМ входит лишь та часть знания о мире, которая внушается человеку его родным языком, но эта часть «многократно превышает по объему и качественному разнообразию знания, полученные из других источников вместе взятых» (Морковкин, Морковкина 1988, с.51). А значит, языковая картина мира будет не национальным воплощением инвариантной ККМ, а экспликацией национально-специфической ККМ в ее национально-специфическом оформлении средствами языка.

Лингвофилософская проблема «языковая картина мира» тесно соотносится с изучением человеческого фактора в языке. В языкознании она впервые была сформулирована в философии языка В.Гумбольдта. По Гумбольдту, язык есть одно из «человекообразующих начал»: человек становится человеком только через язык, поскольку он формирует мировидение, мировоззрение, при этом не язык вообще, а именно язык конкретного народа. «Различия между языками суть нечто большее, чем просто различия., различные языки по своей сути, по своему влиянию на познание и на чувства являются в действительности различными мировидениями» (Гумбольдт 1985, с.372).

ККМ существует в двух разновидностях — научной и обыденной, житейской. Разграничение двух картин мира связано с дифференциацией познания научного и познания первичного, языкового, донаучного. Эти два процесса различаются: а) по характеру субъекта деятельности (в первом случае это коллективный разум всех поколений людей, занимающихся профессионально познавательной, т. е. научной деятельностью, а во втором — это коллективное сознание отдельного этноса — носителя языка) — б) по времени осуществления (научное познание непрерывно, его скорость все увеличивается, новое знание заменяет старое, процесс динамиченязыковое познание мира произошло давно, на этапе становления этноса и его языка, это слепок с сознания представителей этноса в эпоху его становления). Научная КМ является результатом целенаправленного теоретического познания мира. Для нее характерна «определенная дистанция по отношению к действительности» (РЧФ 1988, с.49), обобщенность, абстрактность, большая строгость и проникновение в сущность явлений. Наивная картина мира, по определению А. А. Уфимцевой, — «это стихийно складывающиеся, закрепленные в обыденной практике представления о мире» (РЧФ 1988, с. 117). Это «донаучный взгляд на мир», и он «наивен» в том смысле, что «во многих существенных деталях отличается от научной картины мира» (Апресян 1985, с.350−351). При этом наивная картина мира не уступает по сложности научной картине мире, а, может быть, и превосходит ее (Апресян 1995 с.630). По мнению Е. С. Яковлевой, наивная картина мира — это «система наивных понятий (наивная физика, геометрия, логика), используемых человеком независимо от тех или других научных дисциплин и владения научной картиной мира» (Яковлева 1994.С.73). Она же считает, что многие исследования языковой картины мира посвящены противопоставлению понятий научных и наивных, т. е. научной и наивной картины мира. Наиболее интересны и показательны с этой точки зрения старейшие, ядерные участки НКМ и ЯКМ, т. е. те области реального мира, которые в первую очередь становились объектами номинации со стороны языкового сознания и объектами научной систематизации со стороны научного сознания. Таковыми, безусловно, являются номинации материального мира и прежде всего — мира природы: климатические и погодные явления, растительный мир (названия цветов, деревьев), животный мир (названия птиц, рыб, диких и домашних животных, насекомых). Сопоставительных исследований ономасиологически однородных групп лексики, относящихся к разным функциональным стилям одного национального языка (к языку науки и литературному языку), значительно меньше сопоставительных описаний лексических групп разных национальных языков. Лингвисты, занимающиеся проблемами научной терминологии, редко выходят за рамки своей отрасли, концентрируясь, как правило, на прикладных проблемах упорядочения конкретных терминологий, их унификации. В свете этого контрастивные описания по линии терминосистема — ЛСГ весьма нетрадиционны и перспективны с точки зрения установления корреляций между НКМ и ЯКМ посредством анализа их одноименных фрагментов и последующих обобщений (см. анализ одной из таксономий животного мира — названия насекомых (энтомосемизмы) в Корнилов 1993).

Исследования наивной картины мира ведутся в нескольких направлениях. Во-первых, исследуются отдельные, характерные для данного языка, концепты (Яковлева 1992; Копочева 1985; Альяффар 1998, др.). Это прежде всего «стереотипы» языкового и культурного сознания. Во-вторых, изучаются «специфические коннотации неспецифических концептов» (Апресян 1995, с.40). В-третьих, «ведется поиск и реконструкция присущего языку цельного, хотя и „наивного“, донаучного взгляда на мир». «Реконструкция „наивной модели“ мира на основе полного описания лексических и грамматических значений начинает рассматриваться как сверхзадача семантики и лексикографии, имеющая ценность сама по себе» (Апресян 1986, с.6).

Одним из наиболее важных вопросов является вопрос о том, что считать выразителем ЯКМ: лексико-семантическую систему или весь строй языка, включающий, помимо лексики, еще и морфологию с синтаксисом.

Традиционно обсуждаются прежде всего вопросы, связанные с лексической семантикой. Именно план содержания лексики служит материалом для отыскания и последующего обоснования специфических черт национального мировосприятия, национального образа мышления (В.Гумбольдт, Э. Сепир, Ю. Д. Апресян, Г. Гачев, В. В. Морковкин, В. Н. Телия, Шмелев, Е. С. Яковлева и др.) «В сокровищницу родного слова складывает одно поколение за другим плоды глубоких сердечных движений, плоды исторических событий, верования, воззрения, следы прожитого горя и прожитой радости, словом, весь след своей духовной жизни народ бережно сохраняет в народном слове» (Ушинский 1968, с.327−328). Э. Сепир пишет: «Не существует никакой общей корреляции между культурным типом и языковой структурой. Как свидетельствуют факты, очень редко удается установить, каким образом та или иная культурная черта оказала влияние на базовую структуру языка. Другое дело, если мы перейдем от общих форм к элементам содержания языка, лексика — очень чувствительный показатель культуры народа, и изменение значений, утеря старых слов, создание или заимствование новых — все это зависит от истории самой культуры. Языки очень неоднородны по характеру своей лексики. Различия, которые кажутся нам неизбежными, могут полностью игнорироваться языками, отражающими совершенно иной тип культуры, а эти последние в свою очередь могут проводить различия, непонятные для нас» (Сепир 1993.с.242−243). З. К. Тарланов считает, что при отсутствии общепринятых концептуальных подходов к рассмотрению синтаксиса в контексте национальной культуры исследователей подстерегает опасность «идеологизации и политизации», так как «синтаксические факты, по сути своей составляющие глубинную сферу языкового строя, не могут быть отзывчивыми на идеологическую и (или) политическую злобу дня» (Тарланов 1999 с. 15).

Существует противоположная точка зрения, согласно которой вряд ли стоит отказывать морфологии и синтаксису в способности нести в себе информацию о специфике национальной ментальности и национального характера, которые в свою очередь являются важнейшими составляющими всей национальной культуры. В этом смысле уместнее говорить о корреляциях более конкретных, не о влиянии какой-либо культурной или национальной черты на базовую структуру языка, а «о самовыражении определенной национальной черты с помощью определенной грамматической категории» (Корнилов 1999, с. 103). Однако, даже признавая роль всех разделов языка (синтаксиса, морфологии и даже фонетики) как источников информации о национальном складе мышления и национальном характере, под ЯКМ большинство ученых все-таки понимает лексическую систему языка, сознательно выводя за ее пределы все остальные разделы и подчеркивая, что ЯКМ выполняет прежде всего функцию фиксации национального видения мира, синтаксис же — это способ функционирования лексических средств. «Сам по себе способ функционирования может служить источником наблюдений над особенностями национального менталитета, но он все-таки не есть сама картина мира. Что же касается морфологии, то она оказывается включенной в ЯКМ, поскольку слова, ее составляющие, входят в ЯКМ не только своей содержательной стороной, но и формальной, т. е. вместе со своей материальной оболочкой, а значит — со всем набором морфологических категорий» (Корнилов 1999, с. 106).

Примером анализа того, как специфика национального мировосприятия отражается в фактах языка, находящихся вне рамок лексической семантики, является предложенное Анной Вежбицкой лингвистическое подтверждение такой составляющей русского национального характера, как склонность к фатализму: «Неагентивность — ощущение того, что людям неподвластна их собственная жизнь, что их способность контролировать жизненные события ограниченасклонность русского человека к фатализму, смирению и покорностинедостаточная выделенность индивида как автономного агента, как лица, стремящегося к своей цели и пытающегося ее достичь, как контролера событий» (Вежбицкая 1996, с.34). Для подтверждения этой гипотезы Вежбицкая использует синтаксический анализ: «данные синтаксической типологии языков говорят о том, что существуют два разных подхода к жизни, которые в разных языках играют разную роль: можно рассматривать человеческую жизнь с точки зрения того, „что делаю я“, т. е. придерживаться агентивной ориентации, а можно подходить к жизни с позиции того, „что случится со мной“, следуя пациентивной (пассивной, связанной с пациенсом) ориентации. Агентивный подход. означает акцентированное внимание к действию и к акту воли („я делаю“, „я хочу“). При пациентивной ориентации. акцент делается на „бессилии“ и пациентивности (.» разные вещи случаются со мной"). .При этом агентивность и пациентивность находятся в неравном положении: если факторы воли и деятельности играют важную роль во всех языках мира, то этого нельзя сказать о «беспомощности» и «бессилии». Одни языки в той или иной степени им пренебрегают, принимая агентивный тип предложений как модель всех или большинства предложений, относящихся к людям. В других языках есть два основных типа предложений о людях — номинативный тип, опирающийся на агентивную модель, и дативный, в соответствии с которым люди представлены как лица, не контролирующие события" (Вежбицкая 1996, с.55−56). По мнению Вежбицкой, русский язык тяготеет именно к пациентивным безличным конструкциям с логическим субъектом в форме дательного падежа, что позволяет делать выводы, выходящие за рамки чистой лингвистики и становящиеся достоянием этнопсихологии. Удачным аргументом в споре с теми, кто придерживается точки зрения, провозглашающей монополию лексики на выражение любой национальной специфики, являются и высказывания А. М. Пешковского относительно односоставных обобщенно-личных предложений. Несмотря на универсальность синтаксических моделей предложений, в истории национальных литературных языков выработались и специальные способы выражения мысли, отражающие специфику восприятия действительности. К таким предложения в русском языке А. М. Пешковский относил прежде всего односоставные обобщеннои неопределенно-личные предложения. Эти, по его словам, «две особые формы мышления говорящего по-русски человека». Характеризуя обобщенно-личные предложения, он писал, что в них «в форму обобщения облекаются нередко чисто личные факты, носящие глубоко интимный характер. И чем интимнее какое-либо переживание, чем труднее говорящему выставить напоказ его перед всеми, тем охотнее он облекает его в форму обобщения, переносящую это переживание на всех» (Пешковский 1956, с.375−376). Ментальная скрытность проявляется в обращении к форме 3-его лица настоящего/будущего времени или к форме множественного числа прошедшего времени как форме неопределенной, обобщительной, суммируемой из единичных действий в неопределенно-личных предложениях, передавая общие суждения, выводы, обозначая типичные жизненные ситуации, анализируемые предложения являются наиболее характерной формой выражения паремий. Обозначаемое в них действие имеет вневременной характер, оно возможно/невозможно всегда и для каждого, то есть типично, а обобщенность содержания отражает народную мудрость. Следовательно, «национально-культурный потенциал синтаксических единиц заключается в наиболее полном отражении выработанного в истории национального языка и мышления стереотипного структурирования мысли» (Чумак 1997, с. З).

ЯКМ в любом национальном языке формируется на основе двух факторов — внешней среды и сознания. «Национальный образ мира есть диктат национальной природы в культуре. Естественные национальные языки трактуются как голоса местной природы в человеке. У звуков языка — прямая связь с пространством естественной акустики, которая в горах иная, чем в лесах иль степи. И как тела разных людей разных рас и народов адекватны местной природе, как этнос — по космосу, так и звуки, что образуют плоть языка, в резонансе находятся со складом национальной природины» (Гачев 1988, с.431). Об этом же говорят и писатели. «У языка другая структура, если на нем говорят огромные массы, -считает болгарская поэтесса Блага Димитрова. — Когда я слышу испанский, слышу в нем глубинное эхо: целый континент — Южная Америка — откликается Испании. За широкой, дактилически плавной русской интонацией чувствуется беспредельность русских степей, необъятная снежная равнина, переливающаяся через край горизонта. Мой родной язык стиснут узкими горными ущельями. Слова усечены. Гортанно, захлебываясь, сами по себе, клокочут его гласные, как бурная горная речка, не успевающая пропускать через свое узкое русло напористую обильную воду. Его согласные словно скалы, противостоящие волнам и разбивающие их в мелкие брызги. Словоряды его подвижнее, неподверженнее строгим правилам, словно кипят изнутри («Страшный суд»). Человек, живя в определенной материальной среде, часто упускает из виду, что «.пейзаж везде выглядит по-разному. Не все люди знакомы с морем или снегом, земля не везде коричневая (во многих местах она может быть по преимуществу красная, желтая или черная), и даже зелень травы зависит от количества в ней влаги и расположения на открытом солнце (например, в Австралии местность, покрытая травой, скорее желтоватая или коричневая, чем зеленая» (Вежбицкая 1996, с.233−234).

О том, что для русского народа безусловной доминантой внешней среды являются большие пространства, говорят многие исследователи. Например, Н. А. Бердяев писал: «Широк русский человек, широк, как русская земля, как русские поля. В русском человеке нет узости европейского человека, концентрирующего свою энергию на небольшом пространстве души, нет этой расчетливости, экономии пространства и времени, интенсивности культуры. Власть шири над русской душой порождает целый ряд русских качеств и русских недостатков» («О власти пространств над русской душой»). Рассуждения о российских пространствах как доминанте внешней среды бытования из сферы общефилософских и культурно-исторических изысканий могут быть переведены в плоскость лингвистического анализа, в область семасиологических исследований. В «Заметках о русском» Д. С. Лихачев (Лихачев 1987) отметил неизбежность лингвистических «последствий» влияния широких пространств на национальное сознание, указав, что оно (это самое пространство) «выливалось в понятия и представления, которых нет в других языках». Примером такого исследования можно считать статью А. Д. Шмелева, в которой дается семантический анализ таких слов, как воля, простор, размах, удаль (Шмелев 1998, с.49).

Часть I.

Народные приметы в паремиологической системе русского и татарского языков.

В семантическом и конструктивном синтаксисе народные приметы как паремиологические единицы практически не изучены. Эти области науки о языке могут и должны быть во многих своих параметрах «переверстаны по пословицам» (В.Даль). Более того, исследование пословиц, поговорок и народных примет — это всегда вклад в создание общей системной теории паремий, в которой особое место отводится именно лингвистическому изучению данных многоаспектных единиц.

Многоаспектность паремий выражается в том, что они имеют лингвистическую природу, представляют собой логическую систему. Учитывая полифункциональность паремиологических единиц, следует отметить, что эти конструкции не всегда дифференцированно используются наряду с обычными, каноническими предложениями. С одной стороны, паремиологические единицы в глубинной своей основе (в семантической структуре) не могут быть признаны равнозначными обычным предложениям: слагаемые семантической структуры обычных предложений и паремий не адекватны. С другой стороны, инвентарь комплекса типов структурных схем (моделей) обычных предложений и паремий не покрывают друг друга даже в количественном отношении: в паремиях многие модели обычных предложений либо вовсе не представлены, либо носят эпизодическии характер, что свидетельствует о том, что модели (структурные схемы) обычных предложений и модели паремиологических единиц находятся в отношениях синтаксической омонимии.

В работе принят многоаспектный подход к анализу семантической структуры народных примет: денотативный (Н.Д.Арутюнова, В. Г. Гак, О. И. Москальская, И. П. Сусов и др.), позволяющий обнаружить в них номинативный (пропозитивный) компонент, соотнесенный с фрагментом объективной действительности, а также коммуникативно-прагматический, эксплицирующий модальнокоммуникативный компонент, связанный с реализацией познавательных и коммуникативно-прагматических установок говорящего.

В работе принято широкое понимание семантической (глубинной) структуры, которую формируют не только пропозиции (номинации событий), но и перфомативные и модусные составляющие, то есть то, что обычно образует имплицитную часть смысла, а также отношения, отражающие коммуникативную перспективу предложения.

При структурировании семантической ситуации в качестве облигаторных содержательных компонентов традиционно рассматривают диктум и модус (Ш.Балли, Э. Бенвенист, А. Вежбицкая, В. Г. Гак, Т. А. Колосова, Е. В. Падучева, Е. С. Яковлева и др.), противопоставленные как объективная часть субъективной части смысла. Диктум выступает компонентом содержания предложения, выполняющим функцию, которая характеризует фактический способ представления сообщаемого, а модус — компонентом, оценивающим диктум в соответствии с коммуникативными намерениями говорящего. Содержанием модуса можно считать языковое представление «психических реакций» говорящего на явления действительности, при этом диктум интерпретируется субъектом в самых разных аспектах — модальных, истинностных, эмотивных, локальных, социальных, актуализационных и др. (Балли 1955, с.44−46).

Модальность обычно связывают с модусной сферой высказывания, исходя из фактора субъективности и прагматической функции. Однако между ними существуют принципиально важные отличия, основанные на более широком понимании модуса, который рассматривается как любое проявление субъективного начала в высказывании в противоположность модальности, представляющей собой лишь один из аспектов модуса.

При любой формальной репрезентации народные приметы представляют собой биноминативную семантическую структуру. В ней выражаются две пропозиции, или две ситуации, из которых одна поставлена в зависимость от другой. Наряду с двумя предикативными частями с диктумной семантикой в содержательной структуре примет как русского, так и татарского языков просматривается имплицитный компонент, реализующий ментально-побудительный модус. Он опирается на установленную субъектом закономерную взаимосвязь двух одновременно или последовательно совершающихся событий: Если тучи кажутся белесоватыми, будет град (Ермолов с. 168) — Если тучи кажутся белесоватыми (то имейте в виду, знайте, учтите), что будет град // Щей квне яцгыр болыты аксыл куренсэ, боз явар (Мэхмутов 6.81) — Щэй квне болыт аксыл куренсо (белеп торыгыз, исэпкэ алыгыз), боз явар.

Заключение

.

1. Многоапектный подход к анализу семантической структуры народных примет позволил обнаружить в них номинативный (пропозитивный компонент), соотнесенный с фрагментом объективной действительности, а также кооммуникативно-прагматический, эксплицирующий модальный компонент, связанный с реализацией познавательных и коммуникативно-прагматических установок.

2. Определен статус народных примет в паремиологической системе языка на фоне фразеологизмоввыявлены специфические структурные и содержательные признаки, различающие такие типы, как пословицы и поговорки, с одной стороны, и народные приметы — с другой. Дается определение примет, основанное на системе ожиданий, «как самом древнем, дологическом типе психического реагирования». Схему ожидания можно представить формулой: «Если А, то следует ожидать В». Внешне это напоминает логическую импликацию, но ожидание — не логическое отношение. Оно всегда остается нерасчлененным, не требующим мотивации, обоснования" (М.И.Черемисина, Т.А.Колосова).

Народные приметы, построенные в соответствии с формулой: «А предсказывает В» («Если А, то следует ожидать В»), можно разделить на две группы: 1) с ожидаемыми следствиями, если пропозиция-условие и пропозиция-следствие связаны естественной связью. Роль говорящего сводится к тому, что он, зная о наличии объективной закономерности, сообщает о ней слушающему. Такие приметы можно назвать прогностическими, так как они основаны на систематических наблюдениях. Прогностические приметы делятся на: а) погодные, или метеорологическиеб) «деловые» (Г.Л.Пермяков), или сельскохозяйственные. Среди метеорологических и сельскохозяйственных примет можно выделить долгосрочные, в которых зафиксирована связь явлений, разделенных значительным отрезком времени, например, по погоде, стоявшей в течение одного времени года, делается предсказание о погоде, ожидаемой в течение другого времени года, и краткосрочные (или ближние, по А.Г.Булатовой). Краткосрочные приметы считаются более достоверными, так как они сбывались или не сбывались в течение короткого времени, то есть могли быть проверены. 2) с желаемыми следствиями. Семантическая связь двух пропозиций устанавливается на основании субъективно вычленяемых связей между явлениями объективной действительности, которые возникают из мифических представлений, сближений, идущих из глубокой древности, основанных на «склонности народного ума во всем находить аналогию» (Афанасьев 1986, с.340). Такие приметы принято называть суеверными (иррациональными), их можно разделить на бытовые, метеорологические и сельскохозяйственные:

3. Данное определение народных примет позволяет провести границу между разными классами паремий и по возможности уточнить их классификацию. Рассматриваются такие критерии, как знаковая природа народных примет (вторичная номинация), денотативная соотнесенность, монои полисемантичность, закономерная соотнесенность синтаксической формы и синтаксической оформленности.

4. Устанавливается, что существенным, конституирующим признаком пословиц, поговорок и примет является семантика обобщения, которая в них проявляется по-разному. Пословица имеет более обобщающий смысл и включает субъективную направленность на любого, каждого. Вселичность и всевременная направленность действий-состояний и есть то, что обычно называют обобщенным значением пословицы. Обобщенность же в народных приметах создается за счет: 1) категории способа глагольного действия — регулярности, повторяемости- 2) значения форм глагольного времени- 3) определенного лексического наполнения примет.

С древнейших времен в сознании человека сосуществуют два представления о времени — время как последовательность однотипных событий «жизненных кругов» (циклическое время) и время как однонаправленное поступательное движение (линейное время). Циклическое время связывают с космологическим сознанием, а линейное — с историческим. Космологическое сознание предполагает, что в процессе времени постоянно повторяется один и тот же онтологически заданный текст, а историческое сознание предполагает линейное и необратимое время. В материалистической философии линейное и циклическое время противопоставляют как «естественно-научное» и «наивное», архаическое. Архаические цивилизации отличает представление о времени как о вращении по кругу, восходящее к сезонным, календарным циклам. Естественно потому, что «циклическое сознание» построено на типизации (отождествлении того, что есть, с тем, что уже не однажды было), а линейное — на индивидуализации (Б.А.Успенский).

Народные приметы основаны на понятии циклического времени, с которым связывают идеи природных циклов, бесконечных возвратов и повторов одних и тех же событий. Признак повторяемости опирается на грамматические, лексико-семантические и контекстуальные факторы.

Временная отнесенность примет связана с выражением значения постоянства, причем такой его разновидности, как расширенное время, не имеющее точной локализации. Таким образом, две ситуации, вступающие в условно-временную связь, могут иметь возможное конкретно-временное прикрепление, но при этом всегда в конкретном проявляется обобщенное, то есть имеются в виду подобные ситуации, совершаемые ранее, причем, как правило, имеющие прерывистый характер. Степень прерывистости может быть различной, например, повторяемость времен года, а также отдельных дней года, связанных с религиозными верованиями.

5. С точки зрения лексической наполняемости пословица не допускает слов, конкретизирующих значение синтаксической структуры в пространственном и временном отношении, примета же построена именно на временном и, частично, пространственном соотношении условия-наблюдения — следствия-прогноза. Большая степень обобщения, абстрагирования от конкретных отношений в пословицах по сравнению с приметами видна в своеобразных родо-видовых соотношениях пословиц и примет.

6. Рассмотрение народных примет с точки зрения их внутренней содержательной структуры и конкретных средств реализации ее значений позволило выделить несколько смысловых пластов, на основе которых формируется и организуется народная примета. Анализируются структурно-грамматические средства с однотипной категориальной семантикой, адаптированные к конкретной ситуации общения средствами структурной и семантической импликации и экспликации для достижения наиболее адекватного информационного обмена.

7. В семантической структуре народных примет ожидания легко трансформируются в семантику предсказания, предвидения, которую можно определить как многократно реализованное ожидание. «Заранее сказать, что произойдет в будущем», можно только в том случае, если две ситуации ставятся в закономерную объективную связь, проверенную многовековым опытом. Семантическая особенность народных примет состоит в том, что они относительно фактивны, то есть, анализируя предложение: Если после первого грома холода, то и лето будет холодным, мы приходим к выводу, что лишь тогда, когда холодное лето после холода, вызванного первым громом, повторялось не раз и не два, можно говорить о наличии узуса.

Семантика предсказания может быть эксплицитной и имплицитной. Эксплицируется она специальными экспликаторами, к которым относятся прежде всего глаголы, отглагольные существительные и предложно-падежные формы существительного. Глаголы с семантикой предсказания образуют синонимический ряд: предсказать, предвещать, сулить, сигнализировать, указать, показать, обещать, ожидать, ждать, быть. В татарском языке это значение передается глаголами коту, хэбэр иту. Отглагольные существительные образуют синонимический ряд: примета, знак, сигнал, предвестник, обещание. Они реализуются в сложных предложениях, маркируя событие-следствие. В татарском языке русский синонимический ряд передается словом галэмэт.

В качестве особого способа репрезентации семантики предсказания в русском языке выступают предложно-падежные формы существительных с непроизводными предлогами, выполняющими функцию детерминантов с нефиксированным положением в предложении.

8. Особую группу среди паремических конструкций составляют предложения с имплицитным ожиданием. К ним относятся предложения, иллокутивная функция которых заключается в том, что говорящий побуждает (приказывает, советует, просит и т. д.) исполнителя совершить называемое действие. В номинативном содержании высказываний обобщен вековой опыт коллективного субъекта, и это обобщение дает право говорящему оказывать воздействие на поведение слушающего: все так поступают, и ты должен действовать так же. Здесь отношения между субъектом действия и адресатом строятся следующим образом: не от говорящего Я к потенциальному ТЫ, а от обобщенного ВСЕ к потенциально-конкретному ТЫ. Это дает основания видеть в таких приметах «регистровый вариант, совмещающий черты генеритивного и волюнтивного регистров» (Г.А.Золотова).

Такие предложения строятся по трем основным моделям.

9. Степень реализации предсказательности актуализирутся в модальных значениях неизбежности, возможности, необходимости, желательности.

Актуализаторами подобного типа значений выступают лексические средства: предикативы нужно/ надопора/времядолжен и др.- грамматические средства: категория вида, императив, пред-пад. сочетания для выражения предела: дательный предсказательный к+дат.п.

10. Особую группу образуют народные приметы, значение предсказательности в которых сопряжено с значением аналогичного условия, базирующегося не просто на сходстве явлений и событий, а на их уподоблении (Кручинина 1988). Аналогичные отношения традиционно связывают со сложносочиненными предложениями, однако, как нам представляется, в народных приметах реализуется такое условно-аналогичное значение, которое легко ассимилируется с временным, что поддерживается лексически — указанием на конкретный временной период реализации аналогичного условия.

Значение аналогии поддерживается лексически, когда определенное природное явление выступает как условие возникновения аналогичного природного явления. Порядок их следования устанавливается воспринимающим субъектом, который представляет его как внутренне мотивированный (закономерный), при этом взаимная перестановка частей невозможна, так как она нарушает объективную закономерность следования событий.

11. Рассмотрена природная лексика в системе паремий, которая, как установлено автором, является обязательным компонентом содержательной структуры народных примет сопоставляемых языков, в связи с чем выдвинуто предположение о том, что изучение синтаксических конструкций народных примет невозможно без учета их лексического состава.

Любой язык обладает двойной уникальностью: внешней, формальной и, что гораздо важнее, внутренней, понятийной, чем и объясняется своеобразие каждого языка: в его понятийной основе лежат неповторимые системы языковых единиц, образующие в своей совокупности конкретно-языковую картину мира. Это означает, что каждый язык представляет собой взгляд на мир под определенным углом зрения, объективность которого выявляется только в случае сравнения этой понятийной системы с системами других языков, в нашем случае русского языка с татарским. Характеристика этого угла зрения зависит от многочисленных факторов: географических, социальных, политических, степени исконности данного народа на данной территории и характера влияния на его язык со стороны соседних языков (В.А.Звегинцев).

В результате проведенных наблюдений над народными приметами выявляется знаковый характер исследуемых лексем, так как природные явления в наивной метеорологии получали многочисленные семиотические интерпретации. «План выражения» примет, знаков, предвестников не может быть образован повседневно повторяющимся. Он должен быть выделен, а часто и выведен за пределы реальности. Только тогда он будет «прочитан» и «истолкован». Интерпретация часто сводит необычное к обычному, ирреальное к реальному (Арутюнова 1999, с.90).

12. Приводится характеристика основных лексико-семантических групп природной лексики в русском и татарском языках, позволившая выявить доминантные лексемы, наиболее значимые с точки зрения влияния на человека и его жизнедеятельность, прежде всего связанную с сельскохозяйственной сферой. Универсальность наивной метеорологии связана с использованием одинакового репертуара доминантных лексем, специфичность проявляется прежде всего в лексемах периферийного, недоминантного характера, сравнение которых позволило выявить как «избыточность», так и «лакуны» в приметах сопоставляемых языков, которые свидетельствуют о несомненных различиях в характере категоризации действительности: а) в татарском языке ряд природных явлений передается недифференцированно, например: боз — град, леддавылшквал, ураган, буря, штормболыт — облако, тучачыкизморось, инейбуран — буря, вьюга, метель, пурга, буран. Существование недифференцированных понятий в определенном языке свидетельствует о наличии концептуальной лакуны, причины которой следует искать в специфике гносеологической деятельности данного языкового коллективаб) для примет русского языка характерна четко выраженная темпоральнопространственная ориентация предсказаний о погоде и урожае. Временной параметр передается с помощью облигаторных атрибутивных и обстоятельственных распространителей и содержит указание на время года, месяц года, определенный день месяцеслова, часть суток. В татарском языке более частотны обстоятельственные распространители, связанные с временем года, месяцем годав) специфической чертой русских примет является (с целью привязки ежегодно наблюдаемого явления природы к датам церковного календаря) использование имени определенного святого, которое порой переиначивалось, делалось созвучным данному явлению с добавлением метких кличек и образных прозвищ. Внеречевые условия, обеспечивающие правильное понимание данных народных примет, представляют собой некоторый обязательный фонд общих для говорящего и собеседника знаний (пресуппозиции), предопределяющих их адекватное восприятие. «Русский народ вообще не любит определенного календарного исчисления времени и охотнее означает время своими сельскими работами, приурочивая начало или конец таких работ к известному празднику» — г) исходя из понимания того, что элементы реальности, зафиксированные в одном языке, представляют собой лингвистико-концептуальную реализацию картины действительности, устанавливается значительная доля наименований флоры в паремиях русского по преимуществу земледельческого народа и фауны в паремиях татарского народа как более склонного к скотоводческой деятельности. В татарском языке практически отсутствуют приметы, связанные с грибами, так как даже в настоящее время в татарских деревнях грибы не собирают и не употребляют в пищу, а также приметы, основанные на наблюдениях за цветами, что компенсируется большим количеством примет, связанных с деревьями.

13. Анализ семантико-синтаксических отношений и способов их репрезентации в народных приметах русского и татарского языков" позволил выделить доминанту, инвариант, как структуру, в которой эксплицитно проявляется не только категориальное значение, но и формально выражаются средства связи, анализ которых позволяет выявить основные процессы в паремиях изучаемых языков: свертывание и развертывание, экспликацию и импликацию инвариантной структуры.

В качестве дифференцирующего признака признается семантико-синтаксический аспект, при котором доминирующим выступает учет характера пропозиций и пресуппозиций, которые эксплицируются или имплицируются. При любом структурном оформлении народные приметы всегда полипропозитивны, в них выделяются обусловленная и обусловливающая части. Отношения могут проявляться эксплицитно с помощью грамматических средств связи (союзы, предлоги, аффиксы, послелоги) и имплицитно, причем импликация может быть как синтаксической, выражаемой видо-временными формами, интонацией и др., и семантической, когда она диктуется не языковыми, а экстралингвистическими факторами.

14. В результате анализа трансформаций доминанты в русском (сложноподчиненное предложение) и татарском (сложноспаянное) языках рассматривается соотношение эксплицитного и имплицитного в репрезентации средств выражения условно-временных отношений и утверждается, что для русского языка характерны процессы сжатия, компрессии, имплицирования, а для татарского развертывания, эксплицирования основного категориального значения народных примет.

В соответствии со сделанными наблюдениями и исследованиями основных способов оформления условно-временного отношения в исследуемых языках выделяются конструкции: а) с полной формализацией подчинения (сложноподчиненные, сложноспаянные и простые предложения) — б) с неполной формализацией подчинения (переходные, промежуточные между сложноподчиненными и бессоюзными) — в) с отсутствием формализации подчинения (бессоюзные и переходные между простыми и сложными предложениями).

15. Семантика условности в русском и татарском языках эксплицируется языковыми единицами разного уровня. Если в русском это, в первую очередь, аналитические средства связи: союзы, частицы, предлоги, то в татарском языкесинтетические, в частности, аффикс условности, который оказывается сращенным с глагольным предикатом.

Эксплицитные знаки подчинения (союзы и корреляты в русском языке, аффиксы в татарском) занимают особое место в составе сложного предложения. С одной стороны, союзы и аффиксы испытывают воздействие со стороны сложных конструкций, с другой стороны, являясь сигналами связи, наделены силой влияния на эти конструкции, как правило, в сфере семантического (содержательного) аспекта связи.

Рассматриваются простые союзы если/когда, которые в качестве основных образуют вместе с союзами если (ежели, коли, раз)/ когда (как), пока синонимические ряды, двойные союзы с факультативными и стабильными элементами когда. тогда/ тогда иесли. так и/то и/икак.так и/то и/иколи.так и/то и/и.

Простые союзы создают доминирующую семантическую линию, а также связанную с ней модальность конструкции. Выявлено, что из всех видов условной семантики в народных приметах реализована семантика так называемого реального условия, которая понимается нами как синкретичная, условно-временная. Другие виды условного значения, особенно ирреальное и, в определенной степени, потенциальное условие, не отвечают статусу народной приметы.

Двойные союзы маркируют условно-сопоставительные и условно-аналогичные отношения.

Как особая группа выделяются скрепы каков (а, о).таков (а, о) и, какой (ая, ое).тако (ая, ое) иоткуда. туда икуда.ту да игде. там и. Предложения, построенные на основе данных скреп, могут выражать не только условно-временные, но условно-пространственные, условно-определительные отношения, вследствие чего квалифицируются как предложения с высокой степенью обобщения, которая дает возможность наблюдателю самому устанавливать условно-следственные связи между явлениями, происходящими в определенный временной промежуток, что в определенной степени сближает их с пословицами. Частица и в главной части акцентирует сходство.

16. Инвариантом в татарском языке выступают сложноспаянные предложения, в которых подчинительное отношение выражается формой условного наклонения глагола-сказуемого зависимого предложения с аффиксами са/сэ, являющимися в татарском языке, как и в ряде других тюркских языков, синкретичными и спрягаемыми.

Синкретичная семантика получила закрепление в ряде моделей, наиболее распространенные среди которых подробно описаны в работе.

17. Анализ простых предложений, которые принципиально ориентированы на выражение одной пропозиции, позволил сделать вывод, что обозначение двух и более событий может быть достигнуто за счет использования в качестве условного компонента имен, получивших в лингвистике название событийных, процессных, пропозитивных, а также употребления неакциональных глаголов.

В современной лингвистике одним из основных носителей свернутой пропозиции, вторичной предикации, в простом предложении признается существительное пропозитивной (событийной, признаковой) семантики. Способность эксплицировать пропозицию особенно ярко проявляется у имен, значения которых связаны с понятием времени — темпоральные существительные, имена, обозначащие звуковые и световые явления, событийная лексика.

Словоформы типа перед дождем / яцгыр алдыннан, без росы / чыксыз, к морозу / суыкка должны быть квалифицированы в качестве имплицитного способа репрезентации значения обусловленности. Констатация непредметного характера значения, однако, недостаточна для определения их специфики. Непредметность следует сузить до более узкой констатации: обозначения семантической ситуации. Сами по себе ситуативные выражения типа перед дождем нельзя классифицировать как указание на какую-то обусловленность. Она возникает только при соотношении их с другими ситуативными же выражениями Перед дождем лес притихает. Отношения, возникающие между ситуативными выражениями, являются несимметричными, однонаправленными: Будет дождь (перед дождем),(если, когда, так как) лес притихает.

Пропозициональные существительные, занимая непредикативную позицию в полипропозитивном предложении, способны опосредованно выражать предикативные категории времени, модальности, обозначая событие или состояние. Пропозитивное имя здесь обозначает действие, представленное как потенциально возможное, отнесенное к плану будущего.

В лингвистической литературе широко распространено мнение, что семантическое расстояние между двумя подобными изоморфными предложениями заключено в отсутствии значения времени, наклонения, залога и лица в простом предложении. Однако в последнее время все чаще говорят не об отсутствии данных категориальных значений у пропозитивных имен, а о «неявных», скрытых способах репрезентации функционально-семантических категорий в рамках вторичной предикации, не имеющих формального выражения, морфологической оформленности.

17. Комплексный анализ соответствующих предложений выявляет способы репрезентации смысловых единиц и особенности структурно-семантического состава близких по значению синтаксических моделей.

Установлено, что простое предложение с глаголом предсказания в позиции предиката содержит номинализованное выражение ситуации условия + предикат предсказания + номинализованную ситуацию-следствие, т. е. является трехкомпонентным. Образуемая подобными предложениями часть функционально-семантического темпорально-кондиционального поля характеризуется такой организацией своей структуры, которая дает возможность выделить в составе глагольного способа выражения центр и периферию.

18. Анализ народных примет позволил выделить конструкции, которые присущи лишь русскому языку, -бессоюзные и переходные между простыми и сложными предложения.

Установлено, бессоюзный способ соединения предложений, репрезентирующих условно-временные отношения, опирается на устойчивые соотношения сказуемых в первой, обусловливающей, и второй, обусловленной, части. При этом важно учитывать расположение смысловых частей и фразовое ударение.

Характерной чертой синтаксиса народных примет является то, что глагол, функционирующий в них, не образует парадигматического ряда форм времени.

19. Впервые исследована особая группа, выделяемая, как показывают наши исследования, только в синтаксисе народных примет русского языка, — конструкции, переходные между простыми и сложными.

Безглагольные народные приметы характеризуются смысловой емкостью и одновременно словесной сжатостью. Подчиняясь структуре мысли, синтаксис экономит свои средства, используя принцип синтаксической компрессии и редукции. Из логически развернутых конструкций выпадают избыточные словесные компоненты, а исходные, глубинные структуры объединяются при полном сохранении семантико-синтаксического значения.

Безглагольные, биноминативные предложения сохраняют трехчленную структуру и условно-следственную связь прежде всего на содержательном уровне. Событийность претерпевает некоторые изменения, получая свернутый характер. Конструкция в какой-то степени теряет полипредикативность, так как отсутствуют формальные признаки выражения категории времени, хотя синтаксический ее план сохраняется.

Конструкции безглагольного типа в семантическом плане справляются с задачей передать основные значения, присущие модели, за счет событийной семантики имен.

Ситуация-условие и ситуация-следствие выражаются именными предложениями. Значение обусловленности создается не за счет формальной маркировки, а главным образом, в результате конкретного лексического наполнения синтаксических структур, оказывающихся манифестантами биситуативных макроситуаций.

Невыраженность маркера отношений при выраженности самого отношения свидетельствует о том, что логика отношений обусловленности — внутренне присущее таким предложениям качество. Точка отсчета, в опоре на которую фиксируется отмеченность структур обусловленности, во многом задается эмпирическими факторами. Главные члены номинативных предложений выражаются именами существительными событийной, процессуальной семантики, которая отражает закономерные, имеющие место в действительности связи двух явлений природы. Ограниченность круга существительных делает их элементом структуры предложения.

В плане выражения рассматриваемые конструкции характеризуются также определенной общностью. В основе их синтагматического построения лежат структурные схемы Nl-Nl, N1-N3. Порядок расположения схем отражает степень переходности от сложного предложения к простому. Общим для рассматриваемых структур, построенных в соответствии с указанными схемами, является лексическая ограниченность в выражении как первого, так и второго компонентов схемы.

20. Анализ многочленных сложных предложений в русском и татарском языках" позволил установить, что в них реализуется конституирующий признак условных конструкций — значение альтернации.

Сложность структуры МСП должна была бы ограничить их употребление в паремиях, однако, как показал анализ нашего материала, сложные многочленные предложения активно используются в языке народных примет. Этот факт позволяет предположить в их синтаксическом механизме такие качества, которые удовлетворяют требованиям жанра.

В народных приметах сопоставляемых языков наиболее частотны предложения с двумя уровнями членения, которые строятся по нескольким основным моделям.

21. Таким образом, проведенный анализ народных примет в русском и татарском языках позволил кратко сформулировать следующие выводы:

— для понимания и детального описания роли ЯКМ в формировании мировоззрения человека необходимо преодолеть известный традиционализм лингвистики и обратиться к другим областям знания: психолингвистике, этнографии, социолингвистике, культурологии и др;

— природные условия, оказавшие наибольшее влияние на формирование национальной ментальности, получили отражение в народных приметах, зафиксировавших наивный, ненаучный подход к категоризации действительности;

— сопоставление систем народных примет, понимаемых как устойчивые конструкции, в которых запечатлен коллективный опыт взаимоотношений с природной средой определенного этноса, и построенный на основе данного опыта прогноз-предсказание, наиболее ярко демонстрируют сходство и различие, несовпадение признаков, которые лежат в основе наивной метеорологии;

— исходя из понимания синтаксиса как способа функционирования лексических единиц, считаем, что источником наблюдений над особенностями национальной ментальности может служить не только лексическая, но и грамматическая система национального языка. Например, природная лексика имплицитно содержит информацию о функционировании в определенных конструкциях (односоставных именных предложениях);

— в рассмотренных народных приметах можно увидеть структуры, организованные определенным комплексом семантико-синтаксических компонентов. Общность этого комплекса для всех типов народных примет предопределена общим значением их типовой ситуации;

— анализ семантической структуры паремий позволил обнаружить в ней иерархически организованный характер семантики, представляющей собой многослойное образование, имплицитно или эксплицитно представленное в разных категориальных типах народных приметпрослежено взаимодеиствие и взаимосвязь имплицитных и эксплицитных факторов не только на глубинном (семантическом) уровне, но и на уровне формальной репрезентации категориального значения, что позволило выявить тенденции к редукции, лаконизации, свертыванию инвариантной конструкции в русском языке и развертыванию в татарском;

— структуры народных примет рассмотрены в системных связях, взаимодействиях, основанных на способностях сложного и простого предложений выражать тождественные или аналогичные отношения. Изоморфизм простого и сложного предложений позволяет трактовать сложные как полипропозитивные и полипредикативные, а простыеполипропозитивные, но монопредикативные предложения. Выделены конструкции, которые находятся в точке пересечения простых и сложных — полипропозитивные, со свернутой предикативностью;

— словоформа, занимающая синтаксическую позицию, аналогичную позиции придаточного или спаянного предложения и обозначающая сходную с ним ситуацию, обладает предикативными категориями модальности и времени, выражаемыми имплицитно;

— на уровне связующих формантов обнаружена тенденция к полной, частичной и нулевой формализации в русском языке и полной формализации отношений в татарском языке.