Развитие категории деепричастия в русском языке

Определяя основные направления исследований в области исторической морфологии русского языка, В. В. Виноградов отмечал, что «история деепричастий, способов их образования и синтаксического употребления. нам вовсе не известны» [Виноградов 1978(а)]. Несмотря на то, что с тех пор прошло немало времени, проблема, обозначенная В. В. Виноградовым, не потеряла своей актуальности. В историко-лингвистической литературе до сих пор отсутствует представленное в хронологической последовательности описание процесса формирования деепричастия в русском языке. Вместе с тем конкретные источники современных деепричастных форм, хронология становления деепричастия, его грамматические и формальные особенности на разных этапах развития, основные синтаксические функции и их роль в этом процессе, грамматический статус деепричастия — все эти и другие вопросы неоднократно привлекали внимание ученых, высказывавших по ним разные, порой весьма противоречивые и часто противоположные, мнения.

Несмотря на долгий путь развития и становления, грамматический статус деепричастия в русском литературном языке остается недостаточно определенным. Это положение имеет давнюю традицию, восходящую еще к «Российской грамматике» М. В. Ломоносова. Здесь в Наставлении IV («О глаголе») приведены возможные для середины XVIII века причастные и деепричастные формы, но в следующем Наставлении V («О служебных частях слова») речь идет уже только о причастиях, а деепричастия отдельно не рассматриваются [Ломоносов 1982]. Аналогичное состояние наблюдается в «Российской грамматике» А. А. Барсова, который среди 8 частей речи отмечает причастие, не выделяя деепричастия. Характеризуя те и другие, ученый пишет: «3. .причастия от глаголов происходят, и не иное что суть, как прилагательныя от глаголов произведенныя, в рассуждении чего они равно прилагательным приемлют разные роды, числа, склонение и усечение, а при том как глаголы время и залог означают, на пр. дающий, давший, даемый, данный. 4. Так как и деепричастия, которыя свойства причастий же имеют и только разделения родов и чисел и склонения не приемлют, на пр. дая, даючи, давши» [Барсов 1981, 550−551]. Таким образом, А. А. Барсов вслед за М. В. Ломоносовым объединяет причастия и деепричастия в одну категорию.

Отсутствие единства в вопросе о категориальном статусе деепричастия наблюдается в русской грамматической традиции вплоть до настоящего времени. Так, в грамматических руководствах XIX в. высказывалось мнение, что деепричастие представляет собой неизменяемую часть речиотглагольное (глагольное) наречие [Греч 1827- Павский 1850- Буслаев 1959]. Позже Д.Н.Овсянико-Куликовский выделял деепричастие в отдельную часть речи [Овсянико-Куликовский 1912], а В. А. Богородицкий относил его к «придаточным частям речи, имеющим собственное значение», называя «наречием к причастию» [Богородицкий 1935, 105]. А. М. Пешковский рассматривал деепричастие как «смешанную часть речи», в которой равноправны глагольность (вид, залог, время) и значения наречия [Пешковский 2001, 128], что сходно с точкой зрения В. В. Виноградова, который назвал деепричастие гибридной наречно-глагольной категорией [Виноградов 1972, 308]. На специфику деепричастия обращал внимание и Л. В. Щерба, правда, не избежав при этом некоторой противоречивости: «Что касается деепричастий, то они, конечно, составляют резко обособленную группу. В сущности это настоящие глагольные формы, в своей функции лишь отчасти сближающиеся с наречиями» [Щерба 1957, 73].

Определение места деепричастия в грамматической системе русского языка, которое дают современные ученые, развивающие традиции своих предшественников, делит их на два противоположных лагеря. Наиболее распространенной, получившей отражение в Русской грамматике [Русская грамматика 1980], стала точка зрения, согласно которой деепричастие является формой глагола. Однако эта форма также определяется по-разному. В грамматических трудах середины XX в. она называется неспрягаемой [Грамматика 1953; Гвоздев 1958], позже — неличной [Зализняк 1980; Милославский 1981], атрибутивной [Грамматика 1970]. Последнее определение представлено и в Русской грамматике: «Деепричастие — это атрибутивная форма глагола, в которой совмещаются значения двух частей речи: глагола и наречия, то есть значения действия и обстоятельственно-определительное» [Русская грамматика 1980,1−672].

Другие ученые допускают возможность признания деепричастия самостоятельной частью речи, хотя это и сопровождается оговорками: «Лексико-грамматические свойства деепричастия не укладываются ни в рамки глагола, ни в рамки наречия. Они формируются как таковые на глагольном материале под сильным влиянием наречий. Это позволяет рассматривать их как особый разряд слов, хотя самостоятельность их весьма относительна» [Шанский, Тихонов 1981, 223−224- Тихонов 2002, 395]. Иные аргументы в защиту самостоятельности деепричастия приводит И. Г. Милославский. Характеризуя значение, противопоставляющее деепричастие всем остальным глагольным словоформам, как «побочность, дополнительность обозначаемого процесса», ученый замечает: «Очевидно, что номинативный элемент значения. обладает свойством обязательности. Однако, строго говоря, у этого элемента нет свойства регулярности. Далеко не от всех глаголов можно образовать деепричастия. В силу этого последнего положения указанный номинативный элемент не является грамматическим. А такого утверждения уже достаточно для того, чтобы считать деепричастие не формой глагола, а самостоятельной лексемой» [Милославский 1981, 234]. Вместе с тем в дальнейшем автор склоняется к традиционной точке зрения, рассматривающей деепричастие как глагольную словоформу [Современный русский язык 1981].

Разнообразие мнений, высказывавшихся по поводу частеречного статуса деепричастия, связано с неоднозначным решением в научной литературе одного из основных вопросов грамматического строя языка — о частях речи. Несмотря на длительную историю его разработки, в современном языкознании нет единого общепринятого понимания части речи и единых принципов их классификации. Активное обсуждение этих теоретических проблем с привлечением специалистов в области разных языков проходило в середине XX в. Можно отметить несколько направлений в их решении: «Для одних части речи — это лексико-грамматические категории слов, группируемых по совокупности всех свойственных слову признаков — семантических, морфологических, синтаксических. По мнению других, части речи являются категориями (или классами) формально-грамматическими, устанавливаемыми для каждого языка в отдельности либо по одним только морфологическим особенностям слова, либо также и по особенностям его синтаксических форм и функций. Для третьих части речитоже собственно грамматические разряды слов, но разряды, выделяемые не по одним лишь внешним формально-грамматическим признакам, а по некоторым общим грамматическим значениям, свойственным полнозначным номинативным словам каждого языка» [Вопросы 1968, 3−4]. Как видно, отдельные направления имеют общие моменты, сближаются в том или ином отношении.

Приоритет морфологических свойств слов при их распределении по частям речи подчеркивал Г. О. Винокур [Винокур 1959]. А. Б. Шапиро считал части речи морфологическими классами слов, каждый из которых обладает определенным комплексом форм, являющихся показателем грамматического значения слова. Обращалось внимание и на синтаксические свойства слов: «В результате длительного употребления в роли члена предложения слова стали различаться своими „благоприобретенными“ синтаксическими свойствами» [Шапиро 1955, 43]. Но они, по мнению ученого, не являются первичными и не представляют собой важнейшего условия при определении части речи. М. В. Панов также в качестве основных критериев определения части речи рассматривал морфологическую общность слов, которая «является аффиксальной, а не корневой», и предельно общее грамматическое значение [Панов 1960, 3].

К сторонникам грамматического направления, которые выделяли части речи на основе их морфологических и синтаксических свойств, относился.

A.А.Реформатский: «.части речи — это грамматические категории (а не лексические или лексико-грамматические), состав и расположение которых в каждом языке особые, и определяются они совокупностью морфологических и синтаксических отличий и возможностей, а отнюдь не своими лексическими свойствами» [Реформатский 1998, 323]. В. А. Богородицкий подчеркивал, что «развитие системы частей речи совершалось в предложении» [Богородицкий 1939, 201], отмечая вместе с тем, что «при определении частей речи. необходимо указывать и на формальные особенности» [там же, 199]. О служебной роли морфологических примет по отношению к синтаксису, к роли, выполняемой словами в речи, писал.

B.Н.Сидоров [Аванесов, Сидоров 1945]. Он стремился при характеристике слов по частям речи описывать их функциональные свойства на основе их формальных значений. Близкой позиции придерживался А. Н. Савченко, считавший, что «грамматическое значение части речи — не основной признак ее, а производный от другого — синтаксической сочетаемости» [Савченко 1968, 186]. Е. Курилович также считал важными для характеристики частей речи первичные синтаксические функции слов, утверждая при этом, что «первичные синтаксические функции вытекают из лексических значений частей речи и представляют своего рода транспозиции этих значений» [Курилович 1962, 61].

Наиболее широкое распространение получило определение частей речи как лексико-грамматических классов, которые отличаются друг от друга совокупностью лексических, морфологических и синтаксических признаков (Л.В.Щерба, А. А. Шахматов, В. В. Виноградов, Н. С. Поспелов, А. Н. Савченко, А. Н. Тихонов, А. Е. Супрун, Э. А. Балалыкина и др.).

О.Есперсен писал, что при определении частей речи «учитывать надо все: и форму, и функцию, и значение» [Есперсен 1958, 65]. Невозможность «выделять грамматические разряды слов, руководствуясь каким-либо одним критерием — грамматической семантикой, формальными признаками или синтаксической функцией», отмечает В. А. Плотникова в главе «Построение раздела «Морфология» «монографии «Основы построения описательной грамматики современного русского литературного языка» [Основы 1966, 102]. Она подчеркивает: «Части речи должны выделяться на основе комплекса признаков: морфологической специфики слова, его грамматической семантики и синтаксической функции» [там же, 102]. С учетом этого комплекса в «Основах построения описательной грамматики современного русского литературного языка» предполагалось выделение деепричастия в качестве отдельной части речи [там же, 106]. Однако в дальнейшем — в Грамматике современного русского литературного языка [Грамматика 1970] и в Русской грамматике [Русская грамматика 1980] - эта классификация не получила отражения.

Таким образом, такой подход к выделению той или иной части речи, при котором принимается во внимание совокупность разных характеристик слова, является наиболее плодотворным. По сути дела, он присутствует у большинства ученых, принимающих участие в дискуссиях по вопросу о классификации частей речи и придерживающихся разных точек зрения. Отличия заключаются лишь в том, что разные ученые выдвигают на первый план в определении части речи то одни, то другие ее признаки. Так, А. Н. Савченко исходит из положения о том, что «части речи — это такие классы слов, которые являются морфологизованными членами предложения. Поскольку части речи — члены предложения, они характеризуются своими синтаксическими отношениями, но поскольку части речиморфологизованные члены, они обязательно различаются какими-то морфологическими признаками, иначе это были бы не части речи, а только члены предложения. Вместе с тем часть речи — это класс слов и как таковой должен иметь что-то общее в своих значениях» [Савченко 1968, 185]. В то же время ученый обращает внимание на то, что в зависимости от решения тех или иных вопросов главную роль могут играть то одни, то другие признаки, однако: «Практически части речи разграничиваются в достаточной степени и вполне объективно по парадигмам форм и синтаксической сочетаемости» [там же, 186]. Последовательно применяя этот критерий, А. Н. Савченко приходит к выводу о том, что «в индоевропейских языках причастие и деепричастие являются особыми частями речи (выделено нами — JI.A.), хотя и промежуточного характера, потому что по парадигмам и сочетаемости они отличаются и от глагола, и от прилагательного (деепричастие — от наречия)» [там же, 186].

М.В.Панов также считал возможным рассматривать деепричастие как часть речи: «Деепричастие указывает процессуальный признак признака. Это указание дается не основой, а именно аффиксамиа, -е (-вши) — срв. белея, простираясь и т. д. Такие аффиксы, внося видо-временные оттенки в значение формы, тем самым придают лексеме значение процессуальности» [Панов 1960, 5]. При этом деепричастие противопоставлялось причастию: «Напротив, причастия не являются особой частью речи» [там же, 5].

Проблема классификации частей речи осложняется еще и тем, что система частей речи носит развивающийся характер. Ее состав не является постоянным и неизменным. Он постепенно и постоянно меняется, пополняясь новыми категориями. Их появление и необходимость определить их место в существующей системе частей речи вызывает очередную волну дискуссий, связанных с применением уже имеющихся критериев или выработкой новых [см. Бабайцева 1971; 1983; Тихомирова 1973; Немченко.

1975 и др.]. Видимо, и сами критерии с развитием языка и знаний о нем неизбежно трансформируются и совершенствуются.

О развитии частей речи, представляющем собой процесс взаимодействия, скрещивания разных аспектов существования слова писал И. И. Мещанинов. Генезис частей речи, по И. И. Мещанинову, можно рассматривать как результат использования слов определенного значения в некоторой определенной синтаксической функции, что вело далее к выработке некоторых специфических для данной группы слов морфологических примет, различных в различных языках. Части речи «представляют собой лексическую группу, характеризуемую соответствующими синтаксическими свойствами. Таковые приобретаются ими в предложении, где определенная группа слов приурочивается к преимущественному выступлению в значении того или иного члена предложения или входит в состав его» [Мещанинов 1978, 14]. И далее: «Те группировки словарного состава языка, которым мы присваиваем наименование частей речи, образуются в языке лишь тогда и лишь в том случае, когда группировка слов происходит не только по их семантике, но и по наличию в них. характеризующих формальных показателей» [там же, 22].

О том, что система частей речи не является статической и неизменной, пишет А. Е. Супрун: «.изменения в системе частей речи накапливаются постепенно, исподволь, но с какого-то момента количество накопившихся изменений приводит к тому, что наступает качественное изменение: происходит перестройка системы частей речи» [Супрун 1971, 123]. Ученый обращает внимание на то, что «особо должны рассматриваться слова, совмещающие характерные признаки разных частей речи (причастия и деепричастия)» [там же, 121].

Характеризуя части речи как грамматические категории, которые могут быть результатом развития грамматической системы, А. А. Реформатский выделяет в их числе и деепричастия: «В процессе развития языка могут появляться и новые грамматические категории, например деепричастия в русском языке, произошедшие из причастий» [Реформатский 1998, 488].

Понятие «грамматическая категория» в лингвистической литературе встречается как в более узком, так и в более широком понимании. Широкую трактовку использовал А. А. Потебня: «Понимая язык как деятельность, невозможно смотреть на грамматические категории, каковы глагол, существительное, прилагательное, наречие, как на нечто неизменное, раз и навсегда выведенное из всегдашних свойств человеческой мысли» [Потебня 1958, 82]. Аналогичное истолкование представлено у Л. В. Щербы: «.материально одно и то же слово может фигурировать в разных категориях [Щерба 1957, 66]. Расширенное толкование находим и у А. А. Реформатского: «.грамматическая категория — это совокупность элементов языка (слов, значимых частей слов и сочетаний слов) объединенная грамматическим значением при обязательном наличии выражающего его грамматического значения» [Реформатский 1998, 256]. В самом широком смысле грамматическая категория определяется Б. Н. Головиным: «.грамматическая категория — это реальное единство грамматического значения и средств его материального выражения» [Головин 1983, 105]. На разный объем содержания термина «грамматическая категория» (ГК) указывал М. Докулил: «В соответствии с обычным употреблением термин ГК относится прежде всего к указанным измерениям — параметрам грамматических классов, например частей речи (ср. ГК времени, наклонения, лица, рода у глаголов). Это ГК в собственном, более узком смысле слова. Тем не менее не следует отказываться и от использования этого термина для обозначения таких единиц, как например слово (в грамматическом аспекте) и его классы, каковыми являются, например, части речи: им нельзя отказать ни в категориальном характере, ни в грамматичности» [Докулил 1967, 4]. Против расширенного использования выражения «грамматическая категория» возражает А. В. Бондарко, считая, что не стоит «называть одним и тем же термином как классы слов (части речи), так и их признаки, лежащие в основе определения систем грамматических форм» [Бондарко 2005, 19], хотя и признает возможность широкой трактовки понятия: «Если подходить к сочетанию «грамматическая категория» не как к лингвистическому термину, а как к общему выражению, употребляемому применительно к любым классам и группировкам в грамматике, то возражать против такого выражения не приходится. Перед нами общее понятие «категория» в смысле 'группа, разряд' с тем лишь ограничением, что речь идет о категориях, имеющих отношение к грамматике» [там же, 18].

В своей работе применительно к деепричастию мы используем понятие «грамматическая категория» в его широком понимании. Считаем такое употребление возможным в силу целого ряда причин. Прежде всего следует обратить внимание на то, что среди представителей разных подходов к проблеме выделения частей речи, опирающихся на разные критерии в этом процессе, есть те, кто рассматривает деепричастие в качестве особой категории слов (А.А.Реформатский, М. В. Панов, А. Н. Савченко и др.). При этом акцентируются специфика грамматической семантики, особенности синтаксического употребления и неизменяемость формы деепричастия. Таким образом, деепричастие с точки зрения формы, грамматического значения и свойственных ему синтаксических функций оказывается вполне «самодостаточным» для того, чтобы рассматривать его не просто как форму глагола, а как вполне самостоятельную грамматическую категорию.

С другой стороны, в русском языке есть случаи, когда более «молодые» в историческом отношении части речи не сразу и далеко не единодушно признавались учеными в качестве таковых. Ярким примером этого может служить категория состояния, по поводу частеречного статуса которой в середине XX в. происходили жаркие дискуссии (см. [Шапиро 1955; Щерба 1957; Виноградов 1972; Жирмунский 1968 и др.]). Однако, несмотря на возражения некоторых ученых, категория состояния вошла в систему частей речи современного русского языка. Деепричастие имеет гораздо более долгую историю в русском языке. И, возможно, длительная традиция включения его в систему глагольных форм мешает преодолению этого сложившегося подхода.

Нет единства среди ученых и по вопросу об определении морфологических признаков деепричастия. Здесь также можно выделить две группы мнений. Большинство лингвистов считает, что деепричастия обладают категорией вида [Виноградов 1972; Кузнецов 1953; Грамматика 1953; Шанский, Тихонов 1981; Русская грамматика 1980 и др.]. Причем вид деепричастия соответствует виду глагола, от которого это деепричастие образовано. При этом в ряде случаев возможно появление синонимичных (=вариантных) форм, что связано с допустимостью использования разных суффиксов при одной и той же глагольной основе (ср.: увидеть — увидя и увидев, принести — принеся и принесши и др.). От изложенного мнения несколько отличается позиция И. Г. Милославского: «Содержание категории вида у деепричастий в основном тождественно содержанию этой категории у личных форм глагола. Особенность деепричастий заключается в том, что видовое значение у них выражается не глагольной основой, как у личных форм глагола и причастий, а показателем деепричастия» [Милославский 1981, 234]. Однако при таком подходе оказывается, что при наличии вариантных образований от одной и той же основы формальные показатели (суффиксы), которые должны способствовать видовой дифференциации деепричастий, не выполняют приписываемой им функции.

В некоторых работах говорится о наличии у деепричастия категории времени [Востоков 1838- Чернышев 1915; Кудрявский 1916; Борковский 1949; Буслаев 1959; Ломтев 1961; Зализняк 1980; Современный русский язык 1981 и др.]. В этом случае выделяются деепричастия настоящего времени, которые образуются от глаголов несовершенного вида (НВ), и деепричастия прошедшего времени, образованные от глаголов совершенного вида (СВ), а также возможные от глаголов НВ.

Подобное выделение разных характеристик деепричастия связано с его происхождением и последующим развитием. С одной стороны, деепричастия, сформировались на основе действительных причастий настоящего и прошедшего времени, которые в синтаксическом плане тяготели к имени существительному, но постепенно сближались со сказуемым, приобретая значение второстепенного действия или выражая обстоятельственные отношения.

Вместе с тем указание на категорию времени у деепричастия может быть связано и со спецификой значений, которые они могут передавать, выступая в предложении в качестве второстепенного сказуемого. Деепричастия выражают временное значение относительно: через отношение ко времени основного действия, обозначаемого глаголом-сказуемым. Так, деепричастия НВ, как правило, обозначают действие, одновременное с действием глагола-сказуемого (Говорил, жестикулируя.) (= настоящее время по отношению к основному действию), а деепричастия СВ называют действие, предшествующее действию глагольного сказуемого (Остановившись, сказал.) (= прошедшее время относительно основного действия). Вместе с тем возможны и другие случаи, когда, например, деепричастие СВ может обозначать действие, одновременное с основным (Сидел, задумавшись) или даже следующее за основным (Расстегнул сюртук, открыв рубаху навыпуск).

К тому же лишь отдельные глаголы НВ имеют деепричастия «прошедшего времени», тогда как значительное количество глаголов СВ допускает образование вариантных форм с показателями «настоящего времени» -а (-я).

С другой стороны, способы образования деепричастных форм в процессе их исторического развития приобретали вполне определенную зависимость от вида производящего глагола. В то же время и в современном русском языке, как уже отмечалось выше, продолжает сохраняться возможность образования деепричастных форм от одной и той же глагольной основы с помощью разных суффиксов, что не всегда находится в соответствии с видовой принадлежностью производящего глагола и приводит к появлению синонимичных образований.

Для древнерусского периода, когда для деепричастий связь с прошлым состоянием еще была достаточно живой, что выражалось как в разнообразии форм, так и в специфике синтаксических функций, считаем возможным выделять деепричастия настоящего и прошедшего времени, а начиная со старорусского периода — деепричастия несовершенного и совершенного вида, опираясь при этом на видовую принадлежность производящего глагола.

Отношения между синонимичными формами на протяжении всего исторического периода существования деепричастия складывались по-разному и рассматриваются отдельно для каждой исторической эпохи. При этом можно говорить о двух вариантах отражения синонимии — более широком (когда синонимичные образования наблюдаются в пределах того или иного глагольного вида) и более узком (когда оказываются возможными разные формы, образованные от одного и того же глагола с помощью разных суффиксов).

Все названные случаи определяются нами как синонимичные, хотя в ряде случаев во избежание повторов употребляются и такие выражения, как 'вариант', ''параллельные образования'. Такая характеристика рассматриваемых образований близка подходу к проблеме грамматических синонимов, предложенному В. Н. Ярцевой, которая подразумевает под вариантами «свободно чередующиеся формы и единицы в границах одного языкового сообщества» [Ярцева 1990, 4]. Ученый рассматривает формальное варьирование как наличие синонимических групп, выступающих на любом уровне языковой системы — фонетическом, лексическом, грамматическом, отмечая при этом, что «для выделения грамматических синонимов необходимо сходство грамматических значений при структурной близости грамматического построения» [там же, 9]. Особенно важным представляется следующее замечание В. Н. Ярцевой: «В ретроспективном плане надо рассматривать проблему вариативности языковых структур как имеющую большую объяснительную силу для понимания грамматических и стилистических особенностей современного состояния данного языка» [там же, 30].

Синонимия деепричастных форм, сохраняющаяся и в современном русском языке, свидетельствует о продолжающемся развитии этой грамматической категории, хотя активность синонимов значительно уменьшилась по сравнению с более ранними этапами истории деепричастия.

Таким образом, актуальность обращения к истории деепричастия в русском языке определяется наличием многих нерешенных и дискуссионных вопросов, связанных с этой категорией, а также отсутствием последовательного, системного описания ее становления в русском языке.

Объектом исследования является формирование деепричастия в качестве самостоятельной грамматической категории в русском языке.

Предмет исследования — деепричастия в истории русского языка, изучение которых осуществлялось по трем основным направлениям: семантико-грамматическому, формальному и функциональному. Главное внимание уделялось контекстуальным условиям употребления рассматриваемых форм, развитию отношений между синонимичными образованиями, которые определяли основные направления их стабилизации в истории русского языка.

Цель работы заключается в комплексном исследовании становления и развития деепричастия в качестве самостоятельной грамматической категории в истории русского языка с учетом формально-грамматических, синтаксических и стилистических особенностей его функционирования.

Задачи исследования: выявить основные черты сходства и различия в функционировании полных и кратких форм действительных причастий, нашедшие отражение в древнейших памятниках русской письменности и свидетельствующие о процессе их дифференциации, с одной стороны, и синкретизме старого причастия — с другойвыделить основные синтаксические позиции, способствовавшие обособлению кратких форм причастия и становлению на их основе деепричастияопределить основные грамматические значения и функциональные особенности, свойственные формирующимся деепричастиям на ранних этапах развитияпоказать смену временных характеристик старого причастия видовыми у деепричастийохарактеризовать изменения в синтаксическом функционировании деепричастных формпроследить процесс формальной стабилизации деепричастий, происходивший в результате сосуществования, взаимодействия и дифференциации синонимичных образований разного типавыявить факторы, определявшие развитие отношений между синонимичными формами деепричастий на разных этапах их становленияпоказать различия в отношениях между синонимичными образованиями, имеющими разную видовую принадлежностьопределить специфику использования деепричастий в прозе и поэтической речи с учетом влияния этих разновидностей языка на судьбу синонимичных формвнести уточнения в стилистическую характеристику отдельных деепричастных образований с учетом специфики их употребления в разные периоды их развитияпоказать соответствие деепричастия всем критериям, необходимым для признания его самостоятельной грамматической категорией.

Основными источниками исследования послужили тексты разной жанрово-стилистической направленности, начиная с древнерусской письменности до современного русского литературного языка. Выбор конкретных источников для отдельных периодов истории русского языка определялся с учетом специфики конкретного этапа в становлении деепричастия, однако в основном для работы привлекались памятники, лишенные ярко выраженной стилистической окрашенности — будь то произведения высокой книжности или, напротив, тексты делового характера. Основу исследованного материала составили примеры из источников, которые условно могут быть определены как «историко-публицистическое повествование», хотя степень принадлежности разных произведений к таковым может в известной мере отличаться. Для языка XVIII в. и современного русского литературного языка (Х1Х-ХХ1 вв.) круг источников был расширен за счет привлечения художественных и поэтических текстов для решения задачи по выявлению роли поэтического языка и стилистических установок авторов в процессе выбора из синонимичных форм.

Методологической основой исследования явились положения о системности языка, взаимосвязанности и взаимообусловленности языковых явлений, о непрерывном характере языковой эволюции, одним из факторов которой являются возникновение и развитие синонимических отношений, имеющих место на разных языковых уровнях.

Основными методами исследования стали исторический, сравнительный и описательный методы с элементами количественного анализа. Для выявления изменений, происходивших в древнерусском языке в сфере формирующихся деепричастий, было проведено сопоставление однотипных в лексическом, грамматическом и содержательном отношениях фрагментов разновременных летописных сводов, что позволило проследить отразившееся в них закрепление соотношения 'вид — форма' при образовании деепричастий.

Комплексный подход позволил определить основные тенденции развития анализируемых форм в результате сопоставления их образования и функционирования на разных этапах истории русского языка, в разных в стилистическом отношении текстах, а также показать направление изменений отдельных форм деепричастия как «развитие по спирали» .

Научная новизна работы заключается в следующем: впервые в результате анализа большого фактического материала получили системное освещение вопросы, связанные с эволюцией формирования и становления деепричастия, начиная с древнейшей эпохи и кончая его современным состояниемфакт образования деепричастий на базе причастий квалифицируется как семантическое словообразование так же, как и позднейшее возникновение предлогов, союзов и наречий на основе деепричастийвпервые показано, что в ранних древнерусских памятниках можно наблюдать начало процесса дифференциации кратких и полных форм древнего действительного причастия, которое в это время еще оставалось синкретичнымотмечено участие в формирующемся противопоставлении именных и местоименных образований не только именительного, но и дательного и винительного падежей как выразителей предикативного значения — одного из факторов выделения деепричастияпоказана смена временных характеристик как основных категорий ранних деепричастий видовыми, свойственными деепричастиям позднего времениустановлено, что в эволюции и стабилизации грамматической нормы большую роль сыграли семантико-грамматические, синтаксические и стилистические факторывпервые прослежены синонимичные отношения, существовавшие между разноаффиксными формами, выявлены основные направления их развития, способствовавшие становлению современной нормы образования деепричастий, а также установлены причины и условия сохранения вариантных форм на разных исторических этапах становления деепричастиявыявлена специфика функционирования отдельных синонимичных форм деепричастий в условиях поэтического текста, когда образования, оцениваемые в грамматических руководствах как стилистически маркированные, могли выступать без стилистической окраски, а в качестве рифмоили ритмообразующего средстваособенности синтаксического употребления деепричастий позволили утверждать, что их предикативные функции подверглись сокращению вследствие утраты возможности обозначать основное действие, тогда как способность выражать различные обстоятельственные отношения сохранилась. Выработка специфических синтаксических функций сопровождалась закреплением особого грамматического значения новой категории — значения второстепенного действия, одной стороны, и процессуального признака действия — с другойвпервые прослежено формирование деепричастия как грамматической категории, характеризующейся спецификой грамматической формы, категориального значения и синтаксической функции и проявляющей тенденцию к превращению в самостоятельную часть речи.

Теоретическая значимость исследования заключается в том, что оно вносит вклад в разработку теоретических основ формирования лексико-грамматических категорий, а также позволяет восполнить недостающие звенья в понимании исторических процессов становления современной грамматической нормы. Определяя основные закономерности эволюции деепричастных форм, работа демонстрирует неразрывную связь семантических, грамматических, синтаксических и стилистических явлений в истории языка, показывает роль синонимических отношений, определивших стабилизацию и современное функционирование деепричастия. Изучение истории формирования деепричастия как особой грамматической категории создает реальную основу для более четкого и логичного построения исторической грамматики русского языка и способствует решению дискуссионных проблем, касающихся происхождения, хронологии становления, функционального развития, стилистической маркированности деепричастных форм в процессе их эволюции.

Комплексный анализ материала широкого круга разножанровых источников, основанный на признании взаимодействия разных уровней языковой системы, позволяет отметить ведущую роль семантико-грамматического и функционального аспектов в процессе формирования категории деепричастия в русском языке.

Большое методологическое значение имеет положение о соотносительности в судьбах прилагательных и причастий в истории славянских языков.

Теоретические положения работы и приведенные в ней материалы способствуют дальнейшему развитию таких понятий, как «грамматическая синкрета» и «грамматический синкретизм» .

Практическая значимость работы. Основные положения и материалы исследования могут быть использованы в курсах по исторической грамматике русского языка, истории русского литературного языка, исторической стилистике, а также в курсе современного русского языка, в спецкурсах по истории отдельных грамматических категорий. Результаты исследования и наблюдения, приведенные в работе, позволяют внести уточнения в квалификацию стилистически маркированных образований, которая менялась в процессе развития деепричастия, что может быть учтено при составлении грамматических пособий и руководств.

На защиту выносятся следующие основные положения работы:

1. Древнее славянское действительное причастие представляло собой грамматическую синкрету, давшую начало двум новым грамматическим категориям — собственно причастию и деепричастию. Такое состояние отчасти сохраняется в древнерусских текстах. Вместе с тем уже в старославянских и ранних древнерусских памятниках нашел отражение и процесс дифференциации полных и кратких причастных форм, проявившийся, прежде всего, в их синтаксическом и семантико-грамматическом противопоставлении в различных контекстуальных условиях.

2. В процессе обособления именных форм ведущая роль принадлежала функционально-грамматическому фактору — выражению предикативного значения, что привело к участию в нем не только именительного, но и косвенных падежей (дательного и винительного).

3. Категория времени, присущая древнему причастию, нашла отражение в способности формирующегося деепричастия к выражению временных соотношений с основным глагольным сказуемым. Однако в процессе формального становления деепричастия постепенно закрепляется зависимость его внешнего облика от категории вида производящего глагола.

4. Стабилизация формальных показателей деепричастия происходила в течение его многовековой истории и заключалась во взаимодействии и конкуренции разноаффиксных образований. Синонимичные формы не сразу уступали свои позиции, находя разные возможности для своего сохранения. Вариативность, сохраняющаяся в деепричастиях и в современном русском языке, свидетельствует о незавершенности этого процесса.

5. Деепричастие, выработавшее в результате длительной истории своего становления специфическое грамматическое значение дополнительного, второстепенного действия, а также процессуального признака действия), выполняющее в предложении предикативные (второстепенное сказуемое), обстоятельственные, а также предикативно-обстоятельственные функции, обладающее особыми грамматическими показателями и характеризующееся неизменяемостью формы, проявляет довольно отчетливое стремление к превращению в самостоятельную лексико-грамматическую категорию. Все перечисленные характеристики свойственны деепричастию на всех этапах его формирования и становятся все более определенными по мере приближения к современному состоянию.

6. Развитие отдельных грамматических категорий, как и само развитие языка, представляет собой длительный и непрерывный процесс, поэтому определение хронологических рамок их становления заключает в себе объективные трудности и не всегда может быть однозначным.

Апробация работы. Основные положения и результаты исследования были представлены на 23 международных, всероссийских, региональных и межвузовских конференциях, среди которых: «Закономерности языковой эволюции» (Рига, Латвийский университет, 1990) — «Г. Р. Державин: личность, творчество, современное восприятие» (Казань, КГУ, 1993) — Международная юбилейная сессия, посвященная 100-летию со дня рождения акад. В. В. Виноградова (Москва, 1995) — «Бодуэн де Куртенэ: теоретическое наследие и современность» (Казань, КГУ, 1995) — «Актуальные проблемы истории русского языка» — конференция, посвященная 70-летию проф. В. М. Маркова (Казань, КГУ, 1997) — «Языковая семантика и образ мира» (Казань, КГУ, 1997) — «Актуальные проблемы современной русистики» (Киров, 2000) — Чтения, посвященные дням славянской письменности и культуры (Чебоксары, 2000) — «Филология на рубеже тысячелетий» (Ростов-на-Дону, Новороссийск, 2000) — «Русский язык: исторические судьбы и современность» (Москва, МГУ, 2001; 2004) — «Русистика на пороге XXI века: проблемы и перспективы» (Москва, 2002) — «Г. Р. Державин в новом.

25 тысячелетии" (Казань, КГУ, 2003) — Конференция ИЛИ РАН, посвященная памяти проф. Ю. С. Сорокина и проф. Л. Л. Кутиной (СПб., 2005) — VI Славистические чтения памяти проф. П. А. Дмитриева и проф. Г. И. Сафронова (СПб, СПбГУ, 2005) — I, II, III «Бодуэновские чтения» (Казань, КГУ, 2001; 2003; 2006) и др., а также итоговые научные конференции КГУ.

По теме диссертации опубликовано 40 работ (11,7 п.л.), а также учебное пособие «Из истории русского деепричастия» (3,8 п.л.) и монография «Развитие категории деепричастия в русском языке», 2007 (12,5 п.л.).

Структура работы. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения, списка использованной литературы, списка принятых в работе сокращений и источников исследования.