Saltans. 
Литературная критика.

Есть хороший обычай подводить в начале года итог минувшему году и таким образом проверять пройденную ступень развития… или упадка.

И, следуя этому хорошему обычаю, я хочу сегодня пригласить читателя обратить внимание на одну черту, весьма ярко характеризующую минувший год.

Эта черта — смех.

Если отмечать в человеке или в каком-нибудь обществе, так сказать, историю его смеха — как он смеется, над чем смеется, когда смеется — мы получим богатейший материал для изучения его психологии.

На этот раз мы ограничимся одной сферой смеха — литературной.

Нам, благочестивым россиянам, немного литературного смеха досталось на долю. Сатира и карикатура никогда не могли у нас хорошо развиваться «по причинам, от редакции не зависящим».

Короткий период 60-х гг., когда чуть было не укрепились в литературе сатира и карикатура, миновал слишком быстро.

Единственным сатириком у нас был и остался Салтыков.

Не лучше повезло и юмору. Лучшие юмористы — Гоголь, Новодворский, Чехов — так смеются (особенно последние два), что от их смеха плакать хочется.

Мы не знали и до сих пор не знаем здорового искреннего смеха над ответственным за себя уродством, ибо наше уродство всегда выражало чужую волю и не могло отвечать за себя.

Положение дел, казалось, изменилось три года тому назад.

Пышным цветом распустилась юмористическая и сатирическая пресса, и в ней впервые зазвучали нотки искреннего, свободного смеха.

Чувствовалось, что люди получили не только возможность, но и желание хохотать «над тем, что кажется смешно».

Однако и этот порыв к смеху был короток. Журналы начали скоропостижно умирать, а вместе с тем и смех.

Но осталось одно литературное наследие от этого периода.

Потребность в смехе породила спрос на смех, такой же рыночный спрос, какой бывает на яркие материи или модные меха.

Под влиянием этого спроса создалась целая профессия смеющихся и смешащих литераторов, именуемых обыкновенно маленькими фельетонистами.

Каждая «уважающая себя» газета обязательно начала обзаводиться такими смехунами; которые побогаче — держали по два, по три. Наконец, создалась специальная понедельничная газета, которая давала только смех.

После недели политики, литературы, науки и скуки читателя обдавали целым номером смеха.

По смех есть лишь определенное отношение к какому-нибудь объекту. Необходимы были объекты, на которых можно было бы изощрять свой смех.

В теориях словесности обыкновенно разъясняется, что комичное создается тогда, если делать глупое, дурное, вредное с искренним сознанием, что это умно, хорошо и полезно. Ну, а вся наша общественная жизнь сложилась с этой точки зрения крайне комично, так что недостатка в объектах, казалось бы, не должно было быть.

Но, к сожалению, авторы комичного в жизни обладали волшебной силой недопускания комичного в литературу. Размах смеха был сужен, круг его ограничен.

Но смех как профессия не перестал существовать. Была целая каста лиц, которые приспособились и привыкли выражать смехом все свои эмоции: радость и горе, негодование и восторг, веселье и слезы. Они были такие же профессионалы смеха, как их коллеги были профессионалами политики, театра, литературной критики. Они жили этим и ни к чему другому не были приспособлены.

На все их сомнения и недоумения им отвечали одно: «Смейся, паяц!», sclavus saltans!

И приходилось смеяться. Кругом царил мрак и уныние, а они смеялись. Общественная мысль была загнана в узкий круг, где, кроме литературы и искусства, ей ничего не оставили, а они все смеялись.

И когда им не над чем было больше смеяться, они набросились на изящную литературу и начали смеяться над ней.

Писали пародии, шаржи, карикатуры. И на то, что заслуживало смеха, и на то, что стоило слез. И над претенциозными потугами модничающих гениев и над кровью сердца страдающего художника.

Ибо нужно было жить, а чтоб жить — нужно было работать, а работать они могли только смехом.

Sclavus saltans.

И эта жалкая картина пляшущего раба, когда кругом его царит мерзость запустения, особенно ярко резала глаза в истекшем году.

— Каков будет этот год, мы не знаем, едва ли будет хорош; но что из минувших последний был наиболее мрачным — это бесспорно. И среди этого мрака, быть может, наиболее мрачным пятном благодаря своей ненужной крикливости был этот смех над самим собой.

Вероятно, многие из этих пляшущих рабов сознают, что творят это лишь в силу печальной необходимости. Но, кажется, есть и такие, которые серьезно воображают, что делают умное, хорошее и полезное дело.

К ним тоже был бы применим критерий комичного, если бы они не были просто жалки.

О, если б ушло в вечность вместе со старым годом это грустное наследие его!