Вектор дискурсивности. 
Дискурсные формации : очерки по компаративной риторике

Тот или иной тип риторического поведения предполагает соответствующий ему строй семиозиса. Риторический субъект речи, действуя в рамках определенной дискурсной формации, неизбежно обращается к языку как системе знаков в основе своей или индексальной, или иконической, или символической (согласно терминологии Пирса). Этим креативным предпочтением, по преимуществу не осознаваемым, формируется вектор дискурсивности (риторический логос) данного высказывания. При этом за понятием символа у Пирса (двоящимся на индексальную и иконическую разновидности) скрываются два глубоко различных семиозиса: эмблематический и аллюзивный.

Эмблема — символ с готовым, конвенционально закрепленным, «закрытым» смыслом, освещающим, «к радости нашего умозрения, совершенно готовые и совершенно законченные предметы вокруг нас» (197). Для эмблематического мышления «возможно лишь то, что всегда было» (199).

Аллюзия предполагает символику с определенной смысловой направленностью, но «открытую» навстречу рецептивному сознанию, где семантическое поле инициированного говорящим смысла способно разрастаться, сжиматься, преобразовываться. Всякая аллюзия инспирирует, воодушевляет восприятие на расширение смысловой перспективы. В этом состоит коммуникативный ресурс данного семиозиса.

В тексте Тейяра закономерно для осуществляемой им дискурсной формации доминирует аллюзивный строй дискурсивности, ключевой риторической фигурой которого выступает метабола — в специальном значении, придаваемом этому малоупотребительному термину Михаилом Эпштейном^[1]. Говорить об универсуме для Тейяра означает «не только его регистрировать, но придавать ему форму единства, которой он был бы лишен, если бы не был мыслим» (198). Иначе говоря, смысловая картина мира до речевого акта еще не завершена, она продолжает формироваться в самом коммуникативном событии взаимодействия мыслящих сознаний. Семантическое поле метаболы — это не фрагмент нормативно или эгореферентно упорядоченного мира, а «сопричастность разных миров, равноправных в своей подлинности»^[2]. Вследствие этого метабола побуждает восприятие к поиску неочевидной смысловой глубины высказывания.

Так, например, самовоспроизведение одноклеточных живых существ, или, проще говоря, размножение делением характеризуется в книге следующим образом:

L’onde elementaire de Vie issue de chaque individu ne s’dtale pas comme un cercle monotone forme d’autres individus tout pareils a lui. Elle se diffracte et s’irise d’une gamme indefinie de tonalites diverses. — Centre d’irresistible multiplication, le vivant se trouve constitue, par le fait meme, en foyer, non moins irresistible, de diversification^[3].

Ни «волна», ни «гамма» оттенков (преломленный луч света), ни «очаг» как в прямом, так и в переносном (метафорическом) значении не представляются вполне подходящими предикатами для биологического процесса деления клетки. Приведенный фрагмент загорается смыслом только при сопряжении этих предикатов в контексте понимания всей книги как единого высказывания. Ибо и волна, и луч, и очаг здесь отнюдь не метафоры, замещающие нечто характеризуемое чем-то характеризующим по сходству. Для Тейяра они — разнообразные и равноправные проявления «гомогенности универсума» как всеобъемлющего феномена жизни: «Сотни или тысячи граней, каждая из которых под различным углом выражает одну реальность, пробивающуюся среди мира нащупываемых форм» (145).

Семантические единицы тейяровского дискурса призваны отразить эту многогранность референтной ему картины мира. Рассмотрим еще несколько примеров из множества аналогичных:

Un eventail (des rayons. — В. T.) au terme du phylum, c’est une foret d’antennes qui explorent. Que Г une de ces antennes rencontre par chance la fissure, la formule, donnant acces a un nouveau compartiment de Vie: alors, au lieu de se fixer ou de plafonner, en diversifications monotones, le rameau retrouve en ce point toute sa тоЬИпё. II entre en mutation. Par la voie ouverte, une pulsation de Vie repart (126)^[4].

«Лучи» и «щупальца», «веер» и «лес», «расщелина» и «формула», «ветвь» и «пульсация», оказывающиеся в положении эквивалентов, никоим образом не являются ни иконическими подобиями друг друга, ни синонимами. А принципиально неравнозначные геометрические термины «гауоп» (луч) и «secteur» (сектор) совмещаются фразой: «Telles sont […] ces quatre rayons ou secteurs» (133)L Однако метаболическое сопряжение контекстуально далеких семантических единиц открывает за ними новые смыслы, возникающие на взаимопересечении различных семантических рядов. В очередном примере таких рядов три — физиологический, ботанический, геологический: «ипе premiere pulsation de Mammiferes […] naturellement isole par la rupture de son pёdoncule […] Appelons Nappe cette unite «(136)^[5][6]. Метаболические смыслы такого рода вполне определенно присутствуют в тексте, но они не заданы адресату конвенционально, как устойчивые содержания эмблем: для своей актуализации они нуждаются во встречной активности и компетентности воспринимающего сознания.

Той же цели взаимоуглубления сопрягаемых контекстов путем взаимопересечения семантических рядов служат не только метаболические сближения семантических компонентов дискурсии, но и метаболические их расподобления. «Рефлектирующий психический центр», например, определяется следующим образом:

Non pas le foyer immuablement fixe: mais le tourbillon qui s’approfondit en aspirant le fluide au sein duquel il est ne. Le «Je» qui ne tient qu’en devenant toujours plus lui-meme, dans la mesure ou il fait tout le reste soi (190)^[7].

Еще ряд аналогичных примеров:

Pour exprimer, dans sa verite, l’Histoire Naturelle du monde, il faudrait done pouvoir la suivre par le dedans: non plus comme une succession Нее de types structurels qui se remplacent; mais comme une ascension de seve interieure s’epanouissant en une foret d’instincts consolides (165)^[8];

la Rdflexion … ne represente pas l’excroissance fortuite d’une energie parasite (198—199)^[9];

L’Homme, non pas centre de PUnivers, comme nous l’avions cru nai’vement, — mais, ce qui est bien plus beau, L’Homme fleche montante (248—249)^[10].

Впечатляющая иносказательность тейяровского дискурса не иконично-образна, не вообразительна — она интеллигибельна. Главный ее тематизм — «невообразимый (inimaginable) предел бесконечно поднимающегося конвергентного ряда» (184), именуемый чаще всего «точкой Омега».

Тейяровская иносказательность до известной степени напоминает привычную современному человеку метафоричность, связанную с окказиональным мировосприятием. Однако в действительности она вовсе не метафорична. «Chute graduelle des plus vieilles ecailles, dont certaines, tels que les Australiens, adherent encore a l’extreme surface de notre civilisation» (229) Г Между «ecailles» (чешуйками) и «австралийцами» нет никаких опущенных звеньев сравнения по сходству, но и те, и другие для Тейяра контекстуально аналогичны как остаточные явления всеобъемлющего биологического процесса — роста, плодоношения и отмирания «живого вещества» эволюции. Согласно авторскому разъяснению, касающемуся подобных словоупотреблений, «это не метафора, а аналогия, основанная на явлениях природы» (178), на «гомогенности универсума».

Так, «les etres» (существа) и «fleuves» (реки), «germe» (зародыш) и «source» (исток) не обладают имагинативным подобием, однако они аналогичны в своем онтологическом параллелизме:

Се n’est pas dans leurs germes que les etres se manifestent, mais dans leur epanouissement. Pris a leur source, les plus grands fleuves ne sont que de minces ruisseaux (210)^[11][12].

Если «первые гуманисты» рассматривали природу всего лишь «как поэтическую метафору» (195—196), то для Тейяра такое обращение к природе недостаточно — при всем его отстранении от пантеизма, который, по оценке мыслителя, «не ведет к кому-то» (211), т. е. не ведает Другого (в бахтинском смысле). О некоторых специфических концептах своей книги (например, «ортогенез» или «мегасинтез») автор говорит: «Не следует применять это слово […] как метафору, […] смягчая его смысл» (199).

Тейяр пользуется метафорами только лишь как строительным материалом не иконического, но метаболического семиозиса. Взаимоналожение метафор ведет нас по пути снятия метафоричности иным, исторически более поздним риторическим конструктом. Своеобразная модель этого тропа совмещения — вместо метафорического или метонимического замещения — явлена Тейяром в дерзком по своей неожиданности образе: «Sur une тёше trajectoire de feu, les tatonnements instinctifs de la premiere cellule rejoignent les tatonnements savants de nos laboratoires» (248)^[13].

Интеллигибельная образность тейяровского тропа последовательно метаболична. Так, жизненное пространство вокруг Средиземного моря Тейяр называет «zone ardente de croissance» (235), то есть «пылающей зоной роста» (170) — при всей несовместимости понятий о сгорании и органическом возрастании. Если метафора, по мысли Эпштейна, «родилась в результате закономерного, исторически необходимого расчленения мифологического образа-метаморфозы, воплощавшего единство и взаимопревращаемость всех вещей», то она «теперь в свою очередь преодолевается изнутри, восходя от раздвоенности к усложненному единству, от внешнего подобия далеких вещей к их необходимому соприсутствию в одной раздвинутой реальности»^[14].

Именно так строится, например, весь тейяровский образ эволюции:

Une lumiere dclairant tous les faits, une courbure que doivent dpouser tous les traits (242)^[15];

L’ensemble s’dlevait […] comme la resultante d’une immense somme d’dgoi’smes utilisds (255)^[16];

Non pas la gerbe d’etincelles s’eteignant dans la nuit […] mais 1'espoir plutot […] (263)^[17];

Rien de modifie, dirait-on, dans le courant. Mais deja les eaux ne sont plus les memes. Comme les dots d’une riviere enrichis au contact d’une plaine limoneuse […] la seve evolutive roule et vehicule dans la tige vivante ce ne sont plus seulement des grains animds, mais … des grains de pensde. Que va-t-il apparaitre, sous cette influence, dans la couleur ou la forme des feuilles, des fleurs et des fruits? (192)^[18].

Объединение «в одной раздвинутой реальности» (Эпштейн) «вод» и «сока эволюции», частиц «ила» и «крупинок мысли», «речного потока» и «ствола» с «листьями, цветами и плодами» адресовано не воображению, продуцирующему денотаты слов, а интеллекту, актуализирующему и сопрягающему их концепты.

Коммуникативный ресурс, извлекаемый из метаболической дискурсии, — это ресурс не имагинативности, но инспиративности — возбуждения смысловой активности воспринимающего сознания. Активирующий эффект инспиративного дискурса достигается метаболическим (сопрягающим) преодолением имагинативности. Согласно рассуждению самого автора, «эти два образа (может быть оба частично истинные) все еще сталкиваются между собой, каждый со своими преимуществами и достоинствами. Подождем, пока произойдет их синтез» (154).

Данная креативная установка являет собой глубинную аналогию референтному содержанию тейяровского дискурса. Трактуя жизнь как «развитие сознания, завуалированное морфологией» (138), Тейяр характеризует скачок эволюции к человеческому (рефлектирующему) сознанию как кипение по достижении критической температуры:

A la fin du Tertiaire, depuis plus de 500 millions d’anndes, la temperature psychique s’elevait dans le monde cellulaire […] En apparence, presque rien de change dans les organes. Mais, en profondeur, une grande revolution: la conscience jaillissant, bouillonnante, dans un espace de relations et de representations supersensibles; et; simultanement, la conscience capable de s’apercevoir elle-meme (185—186)^[19].

Слова о «брызжущем, кипящем сознании» легко вызывают зрительный образ, но он тотчас же сублимируется в сугубо интеллигибельный образ «пространства сверхчувственных отношений и представлений». Именно таков вообще инспиративный механизм метаболической дискурсии.

Столь обычное у Тейяра конвергентное взаимоналожение квазисинонимов, открывая некую перспективу смысла, направляет мысль к точке этого смысла как точке согласия, которой само креативное сознание не владеет и владеть не может — оно ею воодушевлено и тяготеет к ней, увлекая за собой сознание рецептивное: «И тем самым мы находимся на пути к фундаментальному открытию, в котором достигает кульминации наше исследование феномена человека, — к открытию конвергенции духа» (145).

Содержание аллюзивного по своей семиотической модальности высказывания — анфилада инспирируемых им смыслов. И главная аллюзия тейяровского труда, его центральная метаболическая конструкция — это «Омега мира», или «точка Омега».

Первоначально «Омега» появляется в тексте в паре с «Альфой»: «А l’Omega du Monde, comme a son Alpha…» (286)^[20]. Далее метабола «Омега мира» употребляется в мужском роде, что мотивировано грамматическим родом французского le point (точка), тогда как la lettre (буква) и во французском языке женского рода. Аллюзия в данном случае совершенно прозрачна: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец, говорит Господь» (Откр 1, 8). Тейяр выводит неизбежность и необходимость Бога как мировой инстанции из научного опыта, из эволюции природы, намеренно избегая каких бы то ни было богословских аргументов с их предзаданным, эмблематически готовым смысловым содержанием.

Точка Омега — невообразимый, инспиративный гиперобраз интеллигибельной реальности: «…единственный облик (figure), в котором можно правильно выразить конечное состояние мира, находящегося в процессе психического сосредоточения, — это […] группировка, в которой персонализация всецелого и персонализация элементов достигают своего максимума, без смешивания и одновременно под влиянием верховного автономного очага единения, — таков единственный образ (image), который вырисовывается, если мы попытаемся логически до конца применить к совокупности крупинок мысли понятие общности» (207). Поистине мы имеем дело с нефигуративной «figure» и с неимагинативной «image», однако рационалистическая эмблема — еще менее подходящая характеристика для тейяровского письма.

Ключевое место всей книги — метаболическое сопряжения каждого субъективного центра мира («я») с центром интерсубъективным («Омега»): «Наши творения? Но какое из человеческих творений имеет самое большое значение, если не создание каждым из нас в себе абсолютно оригинального центра, в котором универсум осознает себя уникальным, неподражаемым образом, а именно нашего „я“, нашей личности? Более глубокий, чем все его лучи, сам фокус нашего сознания — вот то существенное, что […] мы не можем передать другим, как мы даем пальто или передаем факел, ибо мы — само пламя. Чтобы передать себя, мое „я“ должно продолжать существовать в том, что оно отдает, иначе дар исчезнет. Из этого следует неизбежный вывод, что сосредоточение сознательного универсума было бы немыслимым, если бы одновременно […] он не собрал в себе все отдельные сознания, при этом каждое сознание […] становится там больше собой и, значит, тем больше отличается от других, чем больше оно приближается к ним в Омеге» (206).

• [1] См.: Эпштейн М. Н. Парадоксы новизны. М., 1988. См. также более позднююпубликацию: Эпштейн М. Н. Постмодерн в русской литературе. М., 2005. С. 152—155.
• [2] Эпштейн M. H. Парадоксы новизны. С. 168.
• [3] Teilhard de Charden P. Le рЬёпотёпе humain. Paris, 1956. P. 111. (В дальнейшемстраницы этого издания указываются в скобках). В переводе Н. А. Садовского приведенный фрагмент читается так: «Начальная волна жизни, исходящая от каждого индивида, распространяется не как монотонный круг из других, совершенно сходных с ниминдивидов. Она преломляется и переливается бесконечной гаммой оттенков. Центрнеодолимого умножения, живое существо тем самым становится не менее неодолимымочагом разнообразия» (92). В случаях собственного перевода приводимого фрагментасоответствующие страницы русскоязычного издания я указывать не буду.
• [4] «Веер (лучей. — В. Т.) в конце филы — это лес исследующих щупальцев. Стоитлишь одному из этих щупальцев случайно найти расщелину или формулу, открывающую доступ в новое отделение жизни — и тогда, вместо того чтобы закрепляться илидостигать потолка в монотонных различиях, ветвь в этой точке вновь обретает своюподвижность. Она начинает мутировать. По открытому пути пульсация жизни возобновляется».
• [5] «Таковы […] эти четыре луча или сектора» (105).
• [6] «Первая пульсация млекопитающих [… ] естественно изолированная из-за отрывачерешка […] Назовем эту единицу пластом» (108).
• [7] «Не неподвижно застывший очаг, а водоворот, все более углубляющийся путемвтягивания жидкости, в которой он возник. „Я“, которое сохраняется, лишь становясьвсе более самим собой, по мере того, как оно делает собой все остальное» (142).
• [8] «Чтобы выразить в своей истинности естественную историю мира, необходимобыло бы проследить ее с внутренней стороны не как связную последовательность сменяющихся структурных типов, а как подъем внутреннего сока, распускающегося лесомзакрепленных инстинктов» (126).
• [9] «рефлексия … не является случайным наростом паразитарной энергии» (147).
• [10] «Человек не центр универсума, как мы наивно полагали, а что много прекрасней, уходящая ввысь вершина» (179)
• [11] «Наиболее старые чешуйки постепенно опадают, лишь некоторые из них, например такие, как австралийцы, еще сохраняются на окраинах нашей цивилизации» (167).
• [12] «Не в зародышах существа проявляют себя, но в своем расцвете. У своего истокасамые большие реки — всего лишь тонкие ручейки».
• [13] «На одной и той же огненной траектории инстинктивные нащупывания первойклетки совмещаются с научными исканиями наших лабораторий».
• [14] Эпштейн М. Н. Парадоксы новизны. С. 169.
• [15] «Свет, озаряющий все факты, кривая, которая должна сочетать все линии».
• [16] «Целое поднималось […] как результирующая огромной суммы использованныхэгоизмов».
• [17] «Не сноп искр, гаснущий в ночи […] но, скорее, надежда…»
• [18] «Как будто ничего не изменилось в течении. Но воды уже не т. е. Как речной потокнасыщается при контакте с илистой равниной, так […] сок эволюции катит и переправляет по стволу жизни не только живые крупинки, но и […] крупинки мысли. Как этопроявится в цвете или форме листьев, цветов и плодов?»
• [19] «С конца третичного периода более 500 миллионов лет в клеточном мире поднималась психическая температура […] Внешне почти никакого изменения в органах. Но в глубине великая революция: сознание брызжущее, кипящее в пространстве сверхчувственных отношений и представлений и одновременно сознание, способное замечать себя самое».
• [20] «У Омеги мира, как и у его Альфы…» (в русским переводе эти слова ошибочноданы не с заглавных букв).