Новое понимание человека

Важнейшим открытием первых бардов стала тема «маленького» (или лучше сказать обыкновенного) человека, унаследованная от классической литературы, но в новое время зазвучавшая по-новому, вписавшаяся в поиски литературы и искусства эпохи «оттепели». Так, «Песня про низкорослого человека, который остановил ночью девушку возле метро „Электрозаводская“» (1955, 1957) Михаила Анчарова поется от имени инвалида, потерявшего на фронте обе ноги («маленького человека» в буквальном смысле слова). Жизнь его сломана, о чем сам он говорит с горькой иронией («Я человек холостой»). Иронично и само название песни, явно пускающее слушателя «по ложному следу» и своей видимой легковесностью оттеняющее трагизм судьбы героя (названия такого типа вообще характерны для Анчарова). В финальной строфе, где рост героя как бы уменьшается уже до роста ребенка («Дома, как в детстве, мать / Положит меня на кровать»), поэт, передавая предельное отчаяние своего персонажа, мастерски возвращает прямое значение известному фразеологизму (позже этим приемом будет часто пользоваться Высоцкий, кстати, вообще испытавший на себе заметное влияние старшего поэта и, наряду с другими крупными бардами, развивший анчаровскую линию непарадного изображения войны, шедшую вразрез с официальным искусством советского времени): «Кто придумал войну, / Ноги б тому оторвать!» .

В «Песенке о московском муравье» (1959) Булата Окуджавы поэтическое иносказание как бы заведомо снижает героя, но и «простому муравью» «нужно на кого-нибудь молиться», и вот муравей «создал себе богиню» — с «обветренными руками» и в «стареньких туфельках». Весь лирический сюжет песни строится на совмещении и взаимоподмене двух смысловых планов — «малого» и «великого» («муравей» рядом с «богиней»). Это позволяет ощутить глубину и в то же время обыкновенность воспеваемого чувства:

И тени их качались на пороге, безмолвный разговор они вели, красивые и мудрые, как боги, и грустные, как жители Земли.

Подобный подход к человеку, конечно, тоже резко разделял авторскую песню и официальную культуру (в том числе и массовую песню), где подлинный гуманизм был подменен высокопарной риторикой (ср. у В. И. Лебедева-Кумача: «Человек проходит как хозяин необъятной Родины своей»). Такой риторике противостояло и элегическое начало в авторской песне, восходящее к жанру романса, с которым авторская песня генетически тесно связана и которому во многом обязана своей задушевной, доверительной интонацией. Это ощущается, например, в песне Окуджавы «Полночный троллейбус» (1957), уже самим зачином отменявшей плакатно-оптимистическое представление о «советском человеке», которому «с каждым днем все радостнее жить»: «Когда мне невмочь пересилить беду, / когда подступает отчаянье…» .

Романтика природы

Едва ли не первыми в культуре «оттепели» барды открыли романтику природы. Обращение к ней происходило с опорой на уже складывавшуюся в ту пору традицию туристической песни, вернувшей выросшему в условиях жестких идеологических и психологических ограничений человеку (особенно — молодому) ощущение своей неразрывной связи с природой. В историко-культурном плане этот перелом можно сравнить с вытеснением рационализма сенсуализмом в европейском сознании первой половины XVIII в. Особую достоверность и притягательность придавали песням на эту тему личность и биография автора. Например, в песне Александра Городницкого «А женам надоели расставания…» (1959) есть такие строки:

А я иду, доверчивый влюбленный, Подальше от сервантов и корыт, И, как всегда, болот огонь зеленый Мне говорит, что путь открыт.

Слушателю этой песни важно было знать, что ее автор — геолог, и сам испытал все, о чем поет. Кстати, бегство «от сервантов и корыт» или, выражаясь языком того времени, от «мещанства» — существенная примета сознания шестидесятников, широко отозвавшаяся в авторской песне. Например, «за туманом и за запахом тайги», а не «за деньгами», звал слушателя и Юрий Кукин («За туманом», 1964).

Своя романтическая экзотика есть и в песнях Юрия Визбора — журналиста по профессии, немало поездившего по стране и особенно тяготевшего к горной теме:

Здравствуйте, хмурые дни, Горное солнце, прощай!

Мы навсегда сохраним В сердце своем этот край.

(«Домбайский вальс», 1961).

Отдал дань этой теме и Владимир Высоцкий. Побывав в 1966 г. в горах во время съемок фильма «Вертикаль», он вдохновился профессией альпиниста и создал для фильма целую серию песен, ставших широко известными («Песня о друге», «Здесь вам не равнина» и др.).

В то же время барды открывают для себя поэзию города как малой родины и как средоточия важных для них жизненных ценностей. Такова Москва Окуджавы и Визбора; таков Ленинград Городницкого и Клячкина. Воспевается же ими обычно не город вообще, а конкретное и дорогое поэту место: «Арбатского романса знакомое шитье, / к прогулкам в одиночестве нристрастье…» (Б. Окуджава, «Романс», 1969).