Стилистическая система А. С. Пушкина

Становление новых норм использования средств национального русского языка теснейшим образом связано с преобразованием стилистической системы русского литературного языка, а формирование «пушкинских» норм — с развитием индивидуально-авторского стиля писателя. А. И. Горшков это обстоятельство интерпретирует следующим образом: «Становление единых общенациональных норм литературного выражения означало окончательную ликвидацию пережитков стилевой системы, основанной на противопоставлении „высокого“ и „низкого“, и выдвижение на первый план функциональных, а также индивидуально-авторских различий»^[1].

Феномен А. С. Пушкина как творца литературного языка заключается в том, что он в своем художественном пространстве создал новую для литературного языка стилистическую систему, оказавшую огромное влияние на становление и развитие всех стилей русского литературного языка, а «стилистическая система Пушкина послужила базой дальнейшего развития русского национального литературного языка»^[2].

По мнению В. Г. Белинского, Пушкин из русского языка «сделал чудо»^[3]. Гениальный подход Пушкина к отбору языковых средств (книжных, разговорных, просторечных, заимствованных и т. д.) для своих произведений позволил говорить о перестройке системы русской книжной речи. Книжная речь приобрела стилистическое многообразие и самобытность. В ней сформировались новые разновидности художественного стиля, новые стилистические категории русского языка — разговорная речь и просторечие.

Определение разговорной речи как стилистической категории связано с тем, что уже в пушкинскую эпоху просторечные и разговорные единицы начинают разграничиваться на стилистическом уровне. Однако непростой процесс этого размежевания продолжался на протяжении всего XIX в. Поэтому применительно к XIX в. (а тем более к предшествующим эпохам) целесообразно говорить о просторечных и разговорных языковых средствах как о стихиях взаимосвязанных.

Разговорная речь как «буферная зона» между литературным языком и формами живого языка представляет собой ту область русского языка, где письменные кодифицированные единицы взаимодействуют с устными иекодифицированными единицами, а поэтому какая-то часть разговорных единиц всегда будет тяготеть к литературному языку (литературная разговорная речь), а какая-то — сохранит связь с формами живого языка, в частности с просторечием.

Несмотря на споры о сущности разговорной речи, объект изучения в современной лингвистике в основном определился: разговорная речь — это спонтанная устная речь в условиях непринужденного, неофициального общения. Разговорная речь рассматривается в этом случае со стороны ее назначения, социальной приуроченности, особенностей осуществления, тематического наполнения, собственно лингвистических качеств.

Единицы разговорной речи расцениваются носителями русского языка в качестве нормативных с точки зрения их образования и ненормативных, стилистически сниженных с точки зрения их функционирования в литературном языке. Разговорная речь является одной из разновидностей национального языка, она располагает определенной системой норм, ее единицы вступают в парадигматические и синтагматические отношения с единицами всех уровней, бытующими в языке.

Как стилистическая категория разговорная речь обслуживает сферу непринужденного общения, а поэтому формой ее бытования является устная речь, непосредственная, неподготовленная, ситуативно обусловленная, зависящая от ряда экстралингвистичсских факторов, связанная с такими средствами невербальной коммуникации, как жест, мимика, ритмика, пауза и т. д.

В качестве стилевой дифференциации в современном русском литературном языке, как правило, выступают оппозиции стилей: высокий нейтральный, нейтральный сниженный, сниженный низкий. Разговорная речь является членом двух оппозиций: нейтральный стиль сниженный стиль, где она противопоставляется литературному языку, и сниженный стиль <-" низкий стиль, где она противопоставляется просторечию.

Процесс формирования разговорной речи как стилистической категории был подготовлен развитием литературного языка в предшествующие эпохи. Уже в конце XVIII — начале XIX в. отмечается регламентированный отбор форм живого языка для использования в художественных текстах. Пушкин в выборе языковых средств руководствовался принципами «соразмерности» и «сообразности», которые стали для него определяющими в решении вопроса, какие единицы русского национального языка следует предпочесть для создания стилистического разнообразия языка художественного произведения. Пушкин выбрал ту живую стихию языка, которая всегда существовала в русском языке в виде лингвистической категории и обозначалась словом «просторечие».

М. В. Ломоносов в системе трех стилей вывел просторечие из стилистической классификации и определил его место в лексической классификации, обозначив просторечие как «презренные слова, которых ни в каком штиле употребить непристойно, как только в подлых комедиях»^[4]. Пушкин открыл общерусскому просторечию дорогу в литературу, но закрыл в нее доступ для грубого просторечия, социально-профессиональных и территориальных диалектизмов.

В произведениях Пушкина просторечие и разговорная речь начинают противопоставляться сферой своего использования. Единицы разговорной речи стали составлять основу языка произведения, просторечие же — восприниматься как стилистически сниженное средство. Так Пушкин добивался стилистического разнообразия, непринужденности, динамичности поэтической и прозаической речи. Однако просторечие как стилистическая категория не могло противопоставляться разговорной речи как лингвистической категории. Определив разницу между просторечием и разговорной речью, Пушкин в своих произведениях начинает их употреблять в различных контекстах, в различных функциях. Просторечие как сниженное стилистическое средство используется для исторической стилизации, для речевой характеристики героя.

Разговорная единица становится одним из основных средств изображения действительности и воплощения художественного мира поэта. Пушкин использует преимущественно те разговорные слова, формы и выражения, которые:

• 1) в условиях контекста сохраняют статус разговорной единицы;
• 2) придают всему контексту разговорный характер;
• 3) обладают способностью к нейтрализации высокого стилистического характера книжной единицы.

Например, в XVIII и первой половине XIX в. слова окно и окошко выступали как дублетные лексические единицы, имеющие значение ‘проем в стене для свету; открытая полынья в трясине'. В. И. Даль в «Толковом словаре живого великорусского языка» приводит такие примеры употребления этих слов в речи: Только и свету, что в вашем окошке; В окно всего свету не оглянешь; Бог даст, так и в окошко подаст; В окно подать — Богу подать и др., т. е. в почти идентичных контекстах лексемы окно и окошко выступают как слова с дублирующим значением, но не являются стилистически дифференцированными языковыми единицами.

В произведениях Пушкина употребление слов окно и окошко имеет ряд особенностей:

• 1) окно и окошко выступают как дублетные лексические единицы, если они сохраняют стилистическую нейтральность [ Соскуча глядеть из окна на грязный переулок, я пошёл бродить по всем комнатам («Капитанская дочка»); В это время кто-то с улицы заглянул к нему в окошко, — и тотчас отошёл («Пиковая дама»)];
• 2) в соседстве со стилистически высокими языковыми единицами слово окошко не нейтрализует приподнятый тон контекста, создаваемый книжными формами, а потому выступает как стилистически нейтральное лексическое средство с определенным значением [Мы поехали. У окошка комендантского дома я увидел стоящего Швабрина («Капитанская дочка»); Зинаида подошла к окошку; смотрела, как подали ему карету, как он сел и уехал. Долго стояла она на том же месте, опершись горячим лбом о оледенелое стекло («На углу маленькой площади…») ];
• 3) в окружении единиц делового языка лексема окошко также выступает в своем основном значении, не придавая контексту разговорного характера [ У окошка за особым столом сидел секретарь с пером за ухом, наклонясь над бумагою, готовый записывать мои показапия («Капитанская дочка»)].

Однако стилистический статус слова изменяется, если оно:

• 1) используется в контексте со стилистически сниженными языковыми единицами, обозначающими реалии быта. Например: Вскоре порядок установился; кивот с образами, шкап с посудою, стол, диван и кровать заняли им определённые углы в задней комнате; в кухне и гостиной поместились изделия хозяина: гробы всех цветов и всякого размера… Девушки ушли в свою светлицу. Адриан обошёл своё жилище, сел у окошка и приказал готовить самовар («Гробовщик») — здесь лексема окошко, погруженная в бытовой контекст (кивот, шкап, в задней комнате, всякого размера, готовить самовар), оказывается на своем месте: она приобретает разговорный характер и противопоставляется нейтральной в стилистическом отношении лексеме окно;
• 2) используется в качестве характерологического средства при изображении отрицательных героев: Кирила Петрович выслушал его сидя на дрожках. Лицо его стало мрачнее ночи, он с презрением улыбнулся, грозно взглянул на дворню и поехал шагом около двора. Он взглянул и в окошко… («Дубровский»). Ср.: В это время больной [Андрей Гаврилович] сидел в спальной у окна («Дубровский»);
• 3) используется в форме множественного числа. Например: Солнце светит во все окошки, и мне очень весело («Русский Пелам») — здесь стилистическая оппозиция создается использованием лексем с одним и тем же грамматическим значением. Ср.: …Но на окнах уже не было цветов, и всё кругом показывало ветхость и небрежение («Станционный смотритель»);
• 4) является компонентом прямой речи: «Как бы здесь на двор окошко нам проделать?» — молвил он, вышиб дно и вышел вон («Сказка о царе Салтане…»).

Итак, Пушкин постепенно придает лексеме окошко стилистически сниженный характер, который во второй половине XIX — первой трети XX в. сформируется окончательно и в современном русском языке станет основой регулярной оппозиции: окно (нейтральный стиль) — окошко (сниженный стиль)¹.

• 1 См. в «Словаре русского языка» С. И. Ожегова: ОКОШКО, -а, ян. -шки,
• -шек, ср. (разг.). То же, что о к н о… Сидеть у окошка. Окошко с резными наличниками. Домик в три окошка. Окошко в кассе. Окошко в трясине, в болоте…

Признание живой стихии русского национального языка важнейшим структурным компонентом литературного языка вовсе не означало недооценки Пушкиным роли книжных единиц в художественной речи. Отбирая книжные единицы для своих текстов, Пушкин руководствовался принципом «ограничения»: не всякое книжное слово может стать единицей художественного изображения. Поэт отдает предпочтение тем книжным словам, формам и выражениям, которые в сочетании с единицами разговорного характера способны под их воздействием нейтрализовать свой стилистический характер. Например: Гаврила Афанасьевич встал поспешно из-за стола; все бросились к окнам; и в самом деле увидели государя, который всходил на крыльцо, опираясь на плечо своего денщика («Арап Петра Великого») — здесь книжная единица всходил в соседстве с разговорными формами встал поспешно, бросились, в самом деле утрачивает свой книжный, высокий характер и становится нейтральным стилистическим средством (ср.: всходить на трон — всходить на крыльцо).

Более того, старославянские и церковно-славянские по происхождению единицы, которые в XIX в. использовались в художественной литературе как средство высокого стиля, в пушкинских текстах становятся либо нейтральными, либо разговорными. Например:

«А то в них дурно, — отвечал разгорячённый супруг, — что с тех пор, как они [ассамблеи] завелись, мужья не сладят с жёнами. Жёны позабыли слово апостольское: жена да убоится своего мужа; хлопочут не о хозяйстве, а об обновах; не думают, как бы мужу угодить., а как бы приглянуться офицерам-вертопрахам» («Арап Петра Великого») — здесь выражение жена да убоится своего мужа толкуется так: жена должна угождать мужу, бояться его, заботиться о хозяйстве и не обращать внимания на других мужчин;

Савельич заплакал. «Батюшка Пётр Андреич, — произнёс он дрожащим голосом, — не умори меня с печали. Свет ты мой! послушай меня, старика: напиши этому разбойнику, что ты пошутил, что у нас и денег-то таких не водится. Сто рублей!» («Капитанская дочка») — здесь церковно-славянское по происхождению выражение утоли моя печали, претерпев и структурную, и смысловую трансформацию, изменило свой стилистический статус: из единицы высокой, книжной оно превратилось в разговорную.

Оберегая чистоту родной речи от заимствований, Пушкин в то же время активно использует иноязычные элементы, руководствуясь принципом: «чуждый язык распространяется не саблею и пожарами, но собственным обилием и превосходством». А это значит, что:

• 1) заимствовать следует те лексические единицы, которые не имеют семантических параллелей в русском языке [Но панталоны, фрак, жилет, всех этих слов на русском нет («Евгений Онегин»)];
• 2) в художественном тексте следует использовать заимствования, освоенные русским языком, ставшие общенародными лексическими единицами (вкус, трогать, сделать одолжтие, убить времяи др.);
• 3) в разговорных конструкциях следует использовать те заимствования, которые способны стать разговорными.

Включая заимствованную единицу в бытовой контекст, Пушкин окружает ее просторечными словами — от этого она приобретает разговорный характер:

Иль чума меня подцепит,.

Иль мороз окостенит,.

Иль мне в лоб шлагбаум влепит Непроворный инвалид.

(«Дорожные жалобы»).

И хлебник, немец аккуратный,.

В бумажном колпаке, не раз Уж отворял свой васисдас.

(«Евгений Онегин»).

Формируя стилистическое многообразие системы языковых средств, Пушкин в одном контексте использовал генетически и стилистически разнородные языковые элементы. Его талант выражается в том, что, отбирая из национального языка необходимые средства, поэт стирает грани между высоким и низким, исконно русским и иноязычным (в том числе старославянским и церковно-славянским), прозаическим и поэтическим, письменным и устным, литературным и нелитературным. Цель этой работы — использовать для создания художественного произведения единицы эстетически значимые, эмоционально и экспрессивно окрашенные, способные объективно изобразить действительность.

Например, в повести «Метель» Пушкин использовал на первый взгляд «неправильную» форму глагола рассветать [Ворота заскрыпели; парень вышел с дубиною и пошёл вперёд, то указывая, то отыскивая дорогу, занесённую снеговыми сугробами. «Который час?» — спросил его Владимир. «Да уж скорорассвенёт», — отвечал молодой мужик]. Казалось бы, с точки зрения нашего современника, такая «неправильность» нарочито использована автором для «изображения» народного языка, для того, чтобы индивидуализировать речь крестьянина. Однако подобное рассуждение глубоко ошибочно. Чтобы дифференцировать речь персонажей, Пушкин использовал разнородные формы, которые исторически сложились в национальном языке и обслуживали разные сферы жизни русского народа. Так, форма рассвенёт образована от праславянского по происхождению глагола рассвенуть— ‘рассветать' [ср. глаголы со значением ‘восходить (о солнце)' в старославянском (свьнжти), сербскохорватском (сванути) и словенском (sveniti) языках]. Он связан со свет, светлый.

Глагол рассвенуть с точки зрения русского языка пушкинской эпохи был нормированным. Однако он уже перешел в разряд малоупотребительных архаичных лексических единиц, хотя и продолжал функционировать в живой речи. Этот глагол известен и современным говорам [см. в «Словаре современного русского народного говора (д. Деулино Рязанского района Рязанской области)»: Рас’с’в’ен’ит’б’ало, а она фстайот].

Используя глагол рассвенуть в речи малообразованного или вовсе необразованного крестьянина, Пушкин решает сразу несколько творческих задач:

• 1) с предельной объективностью изображает окружающую героев среду;
• 2) погружает читателя в духовный мир героя, который, испытывая сильнейшее чувство вины перед любимой девушкой, сознает, что возврата к прошлому нет, потому что назначенный для ночного венчания час (Да уж скоро рассвенёт) давно прошел, однако солнце взойдет не для Владимира — время для него остановилось;
• 3) меняет стилистический статус глагола рассвенуть'. некогда нормированная, общеупотребительная языковая единица трансформируется в малоупотребительное слово, характерное для живой речи (в данном контексте глагол рассвенуть обнаруживает простонародный характер);
• 4) использует глагол рассвенутпъ как средство речевой характеристики героя — крестьянина по происхождению.

Таким образом, индивидуализация речи персонажей путем использования генетически и стилистически разнородных языковых единиц позволила Пушкину создать тексты, нормативная сторона которых не соответствовала нормам русского литературного языка первой половины XIX в., т. е. не соответствовала культурному языку той эпохи. Это «несоответствие» стало определяющим фактором в формировании индивидуально-авторского стиля писателя. Однако этот стиль не система грамматических «неправильностей» и стилистических опытов, а органичное сочетание единиц «культурного языка» и «некультурной речи», нормированных, кодифицированных элементов литературного языка и узуальных, некодифицированных элементов речи. В пушкинском художественном пространстве они равны, так как выполняют единые художественные задачи в соответствии с авторским принципом «соразмерности и сообразности» в отборе языковых средств. Иными словами, культура языка определила пушкинские тексты со стороны формы, а культура речи отобрала для создания образов языковые средства, причем как ядерные, так и периферийные, подчас ненормативные, не кодифицированные русской грамматикой и словарями XIX в.

Начиная с 30-х годов Пушкин уделяет все больше внимания работе над языком прозы. По его мнению, в основе языка прозы должны лежать те же принципы, что и в основе языка поэзии: обобщенность, простота, ясность, лаконичность. В прозаическом тексте следует избегать украшательств, витиеватости, описательных конструкций, длинных периодов и многочисленных подчинительных рядов. Язык прозаического сочинения должен отражать разные уровни осмысления жизни, свойственные представителям разных социальных групп. Следование этим принципам привело к тому, что в пушкинских прозаических произведениях «жизнь различных кругов общества рисуется в свете особенностей их социально-языкового самоопределения, отобранных и художественно обобщенных великим национальным поэтом»^[5]. Русская литература XVIII в. не создала норм, правил, традиций прозаического литературного текста, поэтому стилистические нормы XVIII в. не были для Пушкина образцовыми. По мнению Г. О. Винокура, «какими бы частными свойствами ни отличался язык отдельных прозаических произведений Пушкина, он уже и в первой повести является в подлинном смысле слова пушкинским»¹.

Пушкинская реформа языка прозы явилась творческим развитием идей его литературных предшественников и современников. Пушкин не только продолжил их работу по реформированию русской прозы, но и принципиально изменил ее направление, сориентировав на использование синтаксиса разговорной речи. Формирование русского литературного языка Пушкин ставил в прямую зависимость от создания русской национальной (народной) словесности, в которой должна изображаться жизнь народа, российского государства. Пушкин «первый возвел у нас литературу в достоинство национального дела, между тем как прежде она была, по удачному заглавию одного из старинных журналов, „приятным и полезным препровождением времени“ для тесного кружка дилетантов»^[6][7].

Художественная проза Пушкина лирична и поэтична. Ее лиризм формируется определенным психическим состоянием рассказчика или героя, когда сознание субъекта повествовательной речи непосредственно откликается на события действительности, открываемой словно заново, когда фиксируются состояния человеческой души. Удивление и восторг, восхищение и умиление, признание, страсть, любовь, нежность — неизменные атрибуты лирической прозы Пушкина. Язык его повествований, вобрав в себя элементы живой речи, характеризующейся наличием односоставных, неполных, усеченных конструкций, становится динамичным, способным объективно передавать смену событий, напряженное психологическое состояние персонажей. Кроме того, стихия живой речи способствовала формированию в творчестве Пушкина экспрессивных, оценочных, характерологических художественных средств, что сказалось на стилистическом многообразии художественной прозы.

1. Повествовательный стиль прозы Пушкина формируется в результате синтеза разнородных языковых средств, однако основу его составляет разговорная речь разных слоев русского общества. Она привнесла в художественный текст дополнительную, субъективную информацию об объекте повествования, способствовала формированию эмоционального отношения к описываемой ситуации.

В повествовательном стиле Пушкина четко разграничиваются стиль автора-писателя и стиль автора-повествователя. Стиль автора-писателя, ведущего повествование от третьего лица, характеризуется наличием логической упорядоченности и смысловой цельности. Как правило, речь автора стилистически нейтральна, содержит литературно-книжные формы [Между тем общества представляли картину самую занимательную. Образованность и потребность веселиться сблизили все состояния. Богатство, любезность, слава, таланты, самая странность, всё, что подавало пищу любопытству или обещало удовольствие, было принято с одинаковой благосклонностию («Арап Петра Великого») ].

Просторечные единицы Пушкин использует исключительно в номинативной функции [У печки сидела служанка за самопрялкою, и лёгкий шум её веретена прерывал один тишину светлицы («Арап Петра Великого»); Жители Горюхина издавна производят обильный торг лыками, лукошками и лаптями («История села Горюхина»)].

Стиль автора-повествователя — это язык персонажа, глазами которого описывается действительность. Повествователь является основным источником информации. Занимая определенную оценочно-идеологическую позицию по отношению к изображаемому событию, автор-повествователь всегда выступает как определенный культурно-социальный тип. Его текст характеризуется смысловой цельностью, логичным построением конструкций и наличием языковых единиц книжного характера [Если Бог пошлёт мне читателей, то, может быть, для них будет любопытно узнать, каким образом решился я написать Историю села Горюхина. Для того должен я войти в некоторые предварительные подробности («История села Горюхина»)].

Если же повествователь включается в сюжетное действие, изменяется и стиль повествования: может нарушаться смысловая цельность текста и логика его построения. В этом случае речь становится стилистически сниженной, в ней появляются разговорно-просторечные единицы [Яуж решился, предав себя Божией воле, ночевать посреди степи, как вдруг дорожный сел проворно на облучок и сказал ямщику: «Ну, слава богу, жило недалеко; сворачивай вправо да поезжай» («Капитанская дочка»)].

В стиле сказовом повествование ведется от первого лица. Оно представляет собой стилизацию под произведение устного народного творчества. Как считает В. В. Виноградов, «образ рассказчика в сказе накладывает отпечаток своей экспрессии, своего стиля или формы изображения персонажей. Рассказчик — речевое порождение автора, и образ рассказчика в сказе — это форма литературного артистизма автора. Образ автора усматривается в нем как образ актера в творимом им сценическом образе. Соотношение между образом рассказчика и образом автора динамично даже в пределах одной сказовой композиции, это величина переменная»^[8]. Как правило, просторечных единиц в «сказовом» тексте немного, потому что сказовый стиль по своей сути носит разговорный характер. Например:

«Слушай, — сказал Пугачёв… — Расскажу тебе сказку, которую в ребячестве мне рассказывала старая калмычка. Однажды орёл спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живёшь ты на белом свете триста лет, а я всего-навсего только тридцать три года! — Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что пьёшь живую кровь, а я питаюсь мертвечиной. Орёл подумал: давай попробуем и мы питаться тем же. Хорошо. Полетели орёл да ворон. Вот завидели палую лошадь; спустились и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орёл клюнул раз, клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон, чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст!»

(«Капитанская дочка»).

К сказовому стилю близок стиль-плач, в котором единицы живой речи стилизованы под поэтические единицы [Жены оплакивали мужьёв, воя и приговаривая: «Свет-моя удалая головушка! на кого ты меня покинул? чем-то мне тебя поминати?» («История села Горюхина»)].

Еще одной разновидностью повествовательного стиля является стиль-имитация. У Пушкина это имитация форм устной речи:

1) имитация произведений устного народного творчества, где единицы живой речи составляют основу повествования.

[Хозяин вынул из ставца штоф и стакан, подошёл к нему и, взглянув ему в лицо: «Эхе, — сказал он, — опять ты в нашем краю! Отколе Бог принёс?» Вожатый мой мигнул значительно и отвечал поговоркою: «В огород летал, конопли клевал; швырнула бабушка камушком — да мимо. Ну, а что ваши?» — «Да что наши! — отвечал хозяин, продолжая иносказательный разговор. — Стали было к вечерне звонить, да попадья не велит: поп в гостях, черти на погосте». — «Молчи, дядя, — возразил мой бродяга, — будет дождик, будут и грибки; а будут грибки, будет и кузов. А теперь (тут он мигнул опять) заткни топор за спину: лесничий ходит» («Капитанскаядочка»)];

2) имитация церковно-славянских по происхождению языковых единиц, которые в контексте утрачивают свой высокий стилистический характер, становясь нейтральными или просторечными единицами [Марья Ивановна принята была моими родителями с тем искренним радушием, которое отличало людей старого века. Они видели благодать Божию в том, что имели случай приютить и обласкать бедную сироту, «Полно, старуха, — прервал отец Герасим. — Не всё то ври, что знаешь. Несть спасения во многом глаголании» («Капитанская дочка»)];

«Капитанская дочка».

Гравюра А. Ломота по рисунку П. П. Соколова (1891)

• 3) употребление единиц бранных, стилистически сниженных как имитация речи представителей разных социальных групп [Кто не почитает их извергами человеческого рода, равными покойным подьячим или, по крайней мере, муромским разбойникам ? («Станционный смотритель») ];
• 4) использование заимствований, которые в контексте с единицами просторечного характера также становятся единицами просторечными [А кто всему виноват? проклятый мусъе. То и дело, бывало, к Антипьевне забежит: «Мадам, же ву при, водкю». Вот тебе и же ву при! Нечего сказать: добру наставил, собачий сын! («Капитанская дочка»)];
• 5) имитация галантного стиля [Любезный Пётр Андреевич, пожалуйста, пришли мне с моим мальчиком сто рублей, которые ты мне вчера проиграл. Мне крайняя нужда в деньгах. Готовый к услугам Иван Зурин («Капитанскаядочка»)].
• 2. Эпистолярный стиль в прозаических текстах Пушкина в целом характеризуется разговорным характером. Но в зависимости от темы повествования в нем может быть использована лексика разных стилистических пластов. Книжная, высокая лексика характерна для речи образованного человека, а также для рассказа о материях высоких. Например: Трифон Иванов! Вручитель письма сего, поверенный мой**, едет в отчину мою село Горюхино для поступления в управление оного. Немедленно по его прибытию собрать мужиков и объявить им мою барскую волю, а именно: Приказаний поверенного моего** им, мужикам, слушаться, как моих собственных. А всё, чего он ни потребует, исполнять беспрекословно, в противном случае имеет он** поступать с ними со всевозможною строгостию («История села Горюхина») — это письмо человека образованного, к тому же сообщающего важные для жителей села Горюхина сведения. Поэтому употребление в тексте высокой, отвлеченной, книжной лексики со старославянскими по происхождению суффиксами (-тель, —euuj, —muj, -nuj, -ость и т. д.) совершенно естественно.

Другой пример: «Я уверена, — писала она, — что вы имеете честные намерения и что вы не хотели оскорбить меня необдуманным поступком; по знакомство наше не должно бы начаться таким образом. Возвращаю вам письмо ваше и надеюсь, что не буду впредь иметь причины жаловаться на незаслуженное неуважение» («Пиковая дама») — книжные обороты, сложные конструкции, высокопарная лексика передают официальность, холодность, неприступность светской дамы, оскорбленной в своих чувствах.

Однако контекст с высокой, книжной лексикой окрашивается лиризмом, если адресат вызывает симпатии автора письма. Например: Батюшка Пётр Андреич! вы один у меня покровитель; заступитесь за меня бедную. Упросите генерала и всех командиров прислать к нам поскорее сикурсу да приезжайте сами, если можете. Остаюсь вам покорная бедная сирота Марья Миронова («Капитанская дочка») — здесь разговорный стиль письма создают слова и выражения живой речи (заступитесь, упросите), фольклорные единицы (батюшка, бедная сирота), разговорные синтаксические конструкции (обращение, определение-приложение, односоставные предложения) и т. д.

3. Отвлеченно-деловой стиль в прозе Пушкина представлен несколькими разновидностями: критики и публицистики, политики, философии, лингвистики, литературоведения. Основу их составляют книжные единицы, являющиеся специальными для той или иной области знаний. Например:

…Но что сказать об наших писателях, которые, почитая за низость изъяснить просто вещи самые обыкновенные, думают оживить детскую прозу [ветхими] дополнениями и вялыми метафорами!

(«Начало статьи о русской прозе»).

Как материал словесности язык славяно-русский имеет неоспоримое превосходство пред всеми европейскими: судьба его была чрезвычайно счастлива. В XI веке древний греческий язык вдруг открыл ему свой лексикон, сокровищницу гармонии, даровал ему законы обдуманной своей грамматики, свои прекрасные обороты, величественное течение речи; словом, усыновил его, избавя таким образом от медлезтых усовершенствований времени.

(«О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова»).

Эти фрагменты из статей Пушкина наглядно показывают, что научный стиль находится еще в стадии становления. В отвлеченно-деловом контексте присутствует украшательство слога (сокровищницу гармонии; свои прекрасные обороты, судьба его была чрезвычайно счастлива)', специальные слова употреблены наряду с разговорными (вещи самые обыкновенные', медленных усовершенствований времени), но они нейтрализуются семантикой контекста, а потому лишь оживляют письменную речь, не придавая всему высказыванию разговорного характера.

4. Стиль исторический (или стиль эпохи) может быть определен как «промежуточный» между повествовательным и отвлеченно-деловым стилями. В. В. Виноградов довольно точно определил суть пушкинского исторического стиля: «Речь должна непосредственно отражать действительность, без всяких формальных прикрас. При этом особенно важны строгий подбор и размещение, иерархия предметов, характеризующих тот или иной уклад жизни. Необходимо, чтобы они, взятые в предельно ограниченном количестве, представляли жизнь не только во всей ее истине, но и во всей ее исторической глубине». По его мнению, «особенно тонко воспроизводится стиль эпохи в письменной речи героев»^[9]. Действительно, письменная речь всех пушкинских героев несет на себе примету времени, отражает социальное положение, культуру, степень образованности каждого персонажа. Например:

Стыдно тебе, старый пёс, что ты, невзирая на мои строгие приказания, мне не донёс о сыне моём Петре Андреевиче и что посторонние принуждены уведомлять меня о его проказах. Так ли исполняешь ты свою должность и господскую волю? Я тебя, старого пса! пошлю свиней пасти за утайку правды и потворство к молодому человеку. С получением сего приказываю тебе немедленно отписать ко мне, каково теперь его здоровье, о котором пишут мне, что поправилось; да в какое именно место он ранен и хорошо ли его залечили.

(«Капитанская дочка»).

В этом грозном послании Гринёва-отца Савельичу стиль эпохи пугачевского восстания передается неодинаковыми языковыми средствами, указывая также на отношение героя к разным персонажам. Отношение к самому себе, человеку образованному, дворянину, имеющему чувство собственного достоинства, передается книжными языковыми единицами (мои строгие приказания; посторонние принуждены уведомлять меня; так ли ты исполняешь… господскую волю; с получением сего приказываю тебе немедленно отписать ко мне). Савельич — слуга, он находится на низшей ступени социальной лестницы, к тому же еще и провинился, поэтому отношения между дворянином и слугой передаются грубыми просторечными единицами (старый пес; пошлю свиней пасти).

Отец негодует на сына, но это не отражено в письме: какой бы поступок дворянин ни совершил, не подобает обсуждать это со слугою, поэтому свое отношение к сыну Гринёв-старший передает фразами лаконичными, краткими, за которыми не обнаруживаются подлинные чувства отца (не донёс о сыне моём Петре Андреевиче; потворство к молодому человеку). В свою очередь беспокойство за здоровье сына передается разговорными конструкциями (каково теперь его здоровье; в какое именно место он ранен; хорошо ли его залечили).

Письменная речь Гринёва-отца отражает его социальное сознание, характерное для дворян XVIII в., поскольку вобрала в себя все богатство русской книжной культуры и стилистическую гибкость живого слова. Таким образом, язык пушкинской прозы, синтезируя элементы книжной и разговорной речи, постепенно начинает отвечать основному требованию реализма в языке — соответствие стиля изображаемому миру. Поэтому «при сохранении общей нормы литературного выражения повествовательный стиль Пушкина приобретает существенные социально-речевые отличия — в зависимости от социальных своеобразий воспроизводимой действительности и связанных с ней национальных русских характеров»¹.

Пушкинская проза — блестящий образец художественной простоты, достигнутой точностью словоупотребления, лаконичностью синтаксических конструкций, ориентацией письменной речи на живую речь, которая представляет собой художественный сплав «странного» просторечия, «необветшалых» архаизмов и обрусевших галлицизмов. Естественность и выразительность простых синтаксических конструкций разговорного характера создается использованием идиоматических выражений, народных пословиц и поговорок. «Сочинения Пушкина, где дышит у него русская природа, так же тихи и беспорывны, как русская природа. Их только может совершенно понимать тот, чья душа носит в себе чисто русские элементы, кому Россия родина, чья душа так нежно организована и развилась в чувствах, что способна понять неблестящие с виду русские песни и русский дух. Потому что чем предмет обыкновеннее, тем выше нужно быть поэту, чтобы извлечь из него необыкновенное и чтобы это необыкновенное было, между прочим, совершенная истина»^[10][11].

• [1] Горшков А. И. Теория и история русского литературного языка. С. 272.
• [2] Виноградов В. В. Избр. труды: История русского литературного языка. С. 205.
• [3] См.: Белинский В. Г. Собр. соч. Т. 2. С. 160.
• [4] Ломоносов М. В. Поли. собр. соч. Т. 7. С. 589.
• [5] Виноградов В. В. А. С. Пушкин — основоположник русского литературного языка. С. 15.
• [6] Винокур Г. О. Избр. работы по русском)' языку. С. 329.
• [7] Благой Д. Д. Мастерство Пушкина. М., 1955. С. 10.
• [8] Виноградов В. В. О теории художественной речи. М., 1971. С. 118.
• [9] Виноградов В. В. А. С. Пушкин — основоположник русского литературногоязыка. С. 14, 15.
• [10] Виноградов В. В. А. С. Пушкин — основоположник русского литературногоязыка. С. 15.
• [11] Гоголь Н. В. Собр. соч. Т. 6. С. 37.