Российский либерализм, консерватизм и радикализм

Начиная с XIX в. политическая мысль в России приобретает более стройный, аргументированный характер. Это определяется во многом тем, что более общая отрасль знаний — политическая теория — становится значительно богаче, дифференцированной по носителю, авторству, и, конечно, содержанию. Вполне определенно обозначаются три основные ветви, обретающие разнообразные формы правления: правое крыло (консерватизм), центр (либерализм) и левое крыло (радикализм).

Правое крыло (консерватизм) вначале было представлено князем М. М. Щербатовым (1733−1790), крупным екатерининским вельможей, автором многотомной «Истории Российской с древнейших времен». Он представлял так называемое патриархальное консервативное направление, бьщ решительным противником социально-политического равенства, которое называл химерой. Вся полнота власти должна быть у императора. Он предусматривал «совет старейших и мудрейших…» из представителей наиболее родовитых дворян, который не может и не должен ограничивать власти монарха, а лишь обязан способствовать укреплению добродетели государя, его любви к отечеству и законам¹.

Щербатов не склонен был абсолютизировать роль власти в укреплении государства, на первое место он ставил моральное состояние общества, традиции, миросозерцание народа. Стоит разрушить нравы, и произойдет падение государства. Эти идеи были в первой половине XIX в. взяты на вооружение славянофилами (И. В. Киреевским, А. С. Хомяковым, К. С. Аксаковым и др.) в их.

¹ См.: История Отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории России IX — начала XX в. М.: Политиздат, 1991. С. 235.

противоборстве с западниками (П. Я. Чаадаевым, Т. Н. Грановским и др.), резко критиковавшими самодержавие, православие и т. д., видя в этом причины отсталости России.

Интересна протестующая позиция Щербатова в отношении захватнических войн, которые вела Россия. Более того, он был противником всякой имперской войны. «Не расширение областей, — говорил он, — составляет силу царства, но многонародие и доброе внутреннее управление. Еще много у нас мест не заселенных, еще во многих местах земля ожидает труда человеческого, чтобы столичный плод принести…»^[1].

Откровенным защитником самодержавного правления в России был и Н. М. Карамзин (1766−1826). Он считал, что гарантией спокойного развития государства выступает только совесть государя. Как пишет о Карамзине и его политических взглядах другой известный русский историк В. О. Ключевский, «В спорах о лучшем образе правления для России он стоял на одном положении: Россия прежде всего должна быть великою, сильною и грозною в Европе, и только самодержавие может сделать ее таковою самодержавие — коренное начало русского государственного современного порядка; следовательно, его развитие — основной факт русской исторической жизни, самая сильная тенденция всех ее условий»^[2].

Следует отметить, что консервативно-религиозная философская мысль России очень своеобразна. Проблемы народовластия, демократии никогда не были центральными идеями консервативной философии, но российская философско-политическая мысль отражает такие особенности, которые необходимо изучать для того, чтобы лучше понять сами особенности российской философии, ее отличия от западноевропейской, российскую политико-правовую ментальность.

Русский консерватизм второй половины XIV в. возник на фоне либерально-прогрессистских и радикально-демократических теорий. Главной задачей этого направления стало обоснование теории «органического развития народов и наций, а также обоснование плодотворной роли „народного духа“», силой которого жив отдельный человек и в котором находит воплощение «органическое миросозерцание» народа. Идея самобытности национальных культур, «органически» развивающихся во времени и пространстве, стала центральной в политико-теоретических обобщениях Н. Я. Данилевского и К. Н. Леонтьева.

Н. Я. Данилевский (1822−1885) в книге «Россия и Европа» (1869) изложил взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому, развил теорию культурно-исторических типов человеческой цивилизации. Он считал, что никакие особые гарантии политических и гражданских прав невозможны, кроме тех, которые верховная власть захочет предоставить своему народу. Данилевский высмеивал идею «социального русского парламента», но в отличие от других славянофилов высоко оценивал значение свободы слова, считая ее не привилегией, а естественным правом^[3].

В XIX в. российская консервативная философия поразила российское общество и Западную Европу высказываниями известного русского философа К. Н. Леонтьева (1831−1891). Запад, по его мнению, пораженный «восторженной холерой демократии и всеобщего блага», стремящийся к идеалу однообразной простоты, обречен на гибель от «уравнивания» и «смешения». Именно неравенство, считал он, создает разнообразие и красоту мира, является источником его развития.

Философ считал, что сложные, цветущие эпохи отличает присутствие аристократии: либо политической, т. е. с правами и положением, либо бытовой, только с положением, без резких прав, либо — чаще всего — аристократии, стоящей «на грани» политической и бытовой. Такими в истории были евпатриды Афин, феодальные сатрапы Персии, оптиматы Египта, спартиаты Лаконии, знатные дворяне России, паны Польши, беи Турции.

Однако в эпоху «цветущей сложности» во внутренней потребности единства есть и наклонность к единоличной власти. В эти эпохи являются великие диктаторы, императоры, короли или, по крайней мере, гениальные демагоги и тираны фемистоклы, периклы и т. п. Между Периклом — диктатором фактическим и законным самодержцем по наследству и религии помещается целая лестница разнообразных единоличных властительств, в которых ощущается потребность везде в сложные и цветущие эпохи для объединения всех составных частей, всех общественно-реальных сил, полных жизни и брожения.

Леонтьев утверждал, что своеобразие ныне почти везде гибнет преимущественно от политической свободы. Поэтому несвободные и неравные китаец и турок культурнее свободных и равных бельгийца и швейцарца. Более того, по мнению философа, благоденствие земное — вздор и невозможность; царство равномерной и всеобщей человеческой правды на земле — вздор и даже обидная неправда, обида лучшим.

Божественная истина Евангелия земной правды не обещала, свободы юридической не проповедовала, а только нравственную, духовную свободу, доступную и в цепях. Но если Россия будет верна византийским идеям и чувствам, она сможет выдержать натиск интернациональной Европы, если бы она, разрушивши у себя все благородное, осмелилась когда-нибудь и нам предписать гниль и смрад своих новых законов о мелком земном всеблаженстве, о земной радикальной всепошлости. Для этого нужно «подморозить Россию, чтобы она не гнила», «в надежде на то, что можно будет позднее свернуть на вовсе иной путь».

Не только равенство, но и свобода встречала у Леонтьева органическое неприятие. В письме к Эаморееву он категорически утверждал: «Русские люди не созданы для свободы. Без страха и насилия у них все прахом пойдет. Да разве в России можно без принуждения и строгого даже, что бы то ни было сделать и утвердить? У нас что крепко стоит? Армия, монастыри, чиновничество и, пожалуй, крестьянский мир. Все принудительное». По его мнению, все истинно великое, и высокое, и прочное вырабатывается никак не благодаря повальной свободе и равенству, а благодаря разнообразию положений, воспитания, впечатлений и прав в среде, объединенной какой-нибудь высшей и священной властью. Кроме того, в концепции Леонтьева всеобщее равноправие и «равномерное благоденствие» оказываются несовместимыми с моралью,'ибо милосердие, доброта, справедливость, самоотвержение — все это только тогда и может проявляться, когда есть горе, неравенство положений, обиды, жестокость и т. д.

Леонтьев отрицал существование общечеловеческого идеала. В его понимании нет культуры, которая была бы приемлема для всех народов, каждый в чем-то совершенен. Но в отличие от славянофилов он видел предназначение России не в мессианстве, а в сохранении «в себе» и «для себя» особых, никому не принадлежащих основ «византизма». Он настаивал на необходимости изоляции России от Европы, от проникновения в ее недра «духа разложения и упадка»^[4].

Классическим вариантом русского консерватизма в теории и на практике является идейное наследие и государственная деятельность обер-прокурора Святейшего Синода, наставника и советника двух последних русских царей Константина Петровича Победоносцева (1827−1907). Как идеолог консерватизма Победоносцев резко критикует идущее от Локка и Руссо либеральное представление о совершенстве человеческой природы. Он утверждает, что только на первый взгляд кажется разумным, чтобы народ сам избирал своих правителей. На самом деле это утверждение строится на ложной посылке — вере в способность каждого отдельного гражданина уразуметь сложные закономерности государственной жизни, следовать рассудку, а не страстям. Аргументация строится им по классическим законам критики идеи народовластия, в первую очередь — по абсолютизации реальных слабостей демократии как политического института.

Победоносцев пишет, что ясность сознания доступна лишь немногим умам, а масса, как всегда и повсюду, состояла и состоит из толпы и ее представления по необходимости будут «вульгарными». Толпа слушает лишь того, кто громче кричит и искуснее подделывается под ходячие в массе понятия и наклонности.

Критике подвергается и другой элемент системы народовластия — представительная система. Но здесь его взгляды совпадают с позицией Руссо, который предупреждал о возможности отчуждения, заключенной в любом представительстве. По мнению Победоносцева, представительная система действительно выражала бы интересы народа, если бы народные избранники были безличными механизмами, лишенными страстей и собственных интересов. Однако, утверждал он, это противоречит законам природы, к тому же и избирательная процедура дает перевес самым наглым политикам. В результате — избранный парламент становится не рупором народного мнения, а орудием удовлетворения своекорыстных интересов депутатов.

С тех же позиций недоверия к обученному человеку, который, лишь речь заходит о предоставлении ему политических свобод, моментально превращается у него в «массу», «толпу», Победоносцев рассматривает все практические политические проблемы своего времени. Так, по его мнению, лозунг свободы печати предполагает, что людям интересны в первую очередь разумные и высоконравственные сочинения. На деле же в массе читателей господствуют, наряду с некоторыми добрыми, жалкие и низкие инстинкты праздного развлечения, и любой издатель может привлечь к себе массу расчетом на удовлетворение именно таких инстинктов.

Посему — и подобный вывод здесь очевиден — цензура не только оправданна, но и необходима в силу испорченности человеческой натуры. В концепции Победоносцева есть еще один интересный момент, о котором нужно сказать особо — о его пристрастии к однозначности, монолитности, простоте. Самое первое чувство в душе человеческой остается истинным чувством лишь дотоле, пока держится в свободе и охраняется простотой: что просто, только то право.

Ценно, утверждал Победоносцев, лишь естественное, самопроизвольное: это неприкосновенный капитал духовной природы, коим душа охраняется «…от действия всяких чиновных форм и искусственных теорий, растлевающих незаметно простое нравственное чувство». Отсюда другой, не менее радикальный практический вывод — в церковно-приходских школах, которые энергично распространял в России обер-прокурор, необходимо давать знания лишь в строго ограниченных дозах, не втягивать учеников в ненужные умствования, чтобы у них не появилось желания «идти выше»¹.

Консервативно-религиозная мысль XX в. в лице И. А. Ильина продолжала идейные традиции предшественников. Так, И. А. Ильин (1882−1954) совершенно однозначно объявляет себя сторонником идеи неравенства, называя стремление к равенству «одной из основных человеческих слабостей». Как это ни парадоксально, пишет он, но человек всегда и во все эпохи искал преимуществ для себя и, предаваясь этой претензии, создавал химеру «равенства людей от природы».

Равенство по природе, равноценность и равноправие он называл «республиканским предрассудком», ибо люди от природы и в духе не равны друг другу и уравнять их никогда не удастся. Ильин ссылается на предупреждение Апостола Павла «Звезда от звезды разнится в славе», поэтому и перед лицом Божьим, и от природы люди разнокачественны, разночинны и потому, естественно, должны быть не равны в своих правах. Качественное отличие одного человека от другого выражается Ильиным в понятии «ранга». Вполне естественно, что у религиозного мыслителя высшее качество и абсолютный ранг имеет Бог.

Человек, воспитывая свой духовный характер, ставит себя перед лицом Божьим и измеряет свое несовершенство его совершенством. Это, по мнению философа, сообщает душе смирение, отрезвление, свободу от зависти и способность радоваться верному качеству всюду, где оно обнаруживается. Задача правителя, считает Ильин, повсюду находить «…качественных людей, обладающих опытом, силою суждения, честностью, прозорливостью и волевою энергией^[5]».

Такими правителями были, по мнению Ильина, Генрих IV, Людовик XIV в молодости, Петр Великий, у которого уличный пирожник Александр Меншиков стоял рядом с графом Шереметевым, а затем заезжие иноземцы Лефорт и Брюс служили государству рядом с князьями Репниным и Долгоруким. Следовательно, ранг в понимании Ильина — это качественное преимущество одного человека перед остальными, обусловленное его заслугами перед обществом. Различия в размере заслуг (от минимального до максимального; в совокупности с различиями рождения, наследственности, воспитания, образования, воли и одаренности необходимо требуют и неравенства в правах.

Однако неравенство в правах (привилегии) должно быть предметно обоснованно. Ибо, как писал Ильин, непредметные привилегии компрометируют начало справедливого неравенства и побуждают в душах склонность не к справедливости, а к несправедливому, непредметному уравниванию всех во всем. Таким образом, главное — верно, жизненно и творчески обосновать привилегию. Тот, к примеру, кто выступает против предоставления женщинам права голоса, обосновывает свое решение тем, что «женщину не следует вовлекать во все страсти, пошлости и интриги политической жизни, ибо женщина имеет лучшие и интимнейшие задания, драгоценные для государства»; кто выступает против всеобщего избирательного права вполне мог бы сослаться на обилие в обществе «необразованных и глупых людей».

Обосновывая свои идеи, философ понимал, что многие не согласятся с ним, так как всякое обоснование естественного ранга и его культа вызывает у сторонников равенства «прямую ненависть». Но он не согласен и с учением Аристотеля о рабстве от природы, и с учением Т. Карлейля. Здесь Ильин приводит слова Вольтера, которые, без сомнения, вызвали бы возмущение у многих (включая и правоверных демократов): «Что касается до меня, то я думаю, что… лучше повиноваться породистому льву…, который от рождения гораздо сильнее меня, чем двумстам крысам моего рода».

«Народовластие» у Ильина выглядит следующим образом: власть фактически не может и не должна осуществляться всем народом сообща или в одинаковой степени. Простой народ, «чернь» категорически исключается из системы власти. В работе «О сущности правосознания» Ильин обосновывал свое утверждение так: «Чернь не понимает ни назначения государства, ни его путей и средств, она не знает общего интереса и не чувствует солидарности, именно поэтому она не способна к организации и дисциплине и легко распыляется при первом же энергичном сопротивлении государственно-организованных сил. Она совершенно лишена сознания государственного единства и воли к политическому единению, и потому, предоставленная себе, она быстро распадается на враждебные станы и шайки и начинает бесконечную гражданскую войну».

Отвечая на вопрос, кто же должен стоять у власти, Ильин предлагал «аксиомы власти». Как сторонник правового государства, философ подчеркивал, что власть не может принадлежать никому, кроме тех, кто имеет правовые полномочия. Власть должна, по его мнению, осуществляться «лучшими людьми, удовлетворяющими этическому и политическому цензу». Деятельность этой власти основывается на распределяющей справедливости, от которой она имеет право и обязанность отступить тогда и только тогда, когда этого требует поддержание национально-духовного и государственного бытия народа. Не будучи противником демократии как идеи, Ильин считал, что эта форма правления не соответствует русским национальным традициям, монархическому правосознанию русского народа, отрицает вечные и религиозные истины, а республиканская форма правления неприменима для России:

• — во-первых, в силу уже отсутствующих традиций народовластия (из-за идеи республики погибли Новгород и Псков, во времена смуты народ выступил за царя, а не за республику и т. д.);
• — во-вторых, в силу размеров территории, ибо при всеобщих выборах парламенты очень мало отражают территориальные особенности страны: депутаты от нескольких «самых разговорчивых огородов России» не могут представлять волю всего народа;
• — в-третьих, выборы роняют авторитет власти в глазах народа, воспитывают недоверие к власти. Ильин утверждал, что недоверие к главе государства прямо узаконено в республике: и избирательностью президента, и срочностью его полномочий, и запретом переизбирать президента в течение срока полномочий… По самому существу дела, республиканский глава государства есть кандидат на законное свержение и эвентуальный (возможный при некоторых случаях — авт.) изменник своей страны.

Ильин решительно отстаивал монархизм, особенно в условиях кризиса страны. Он писал: «…сущность монархии как и самая сущность права — имеет природу сверхъюридическую. Это означает, что для разрешения вопроса об отличии монархии от республики необходимо, не выходя из пределов науки, выйти за пределы юриспруденции. Надо, не порывая с научным материалом государственных законов, политических явлений и исторических фактов, проникнуть в их философский, религиозный, нравственный и художественный смысл и постигнуть их как состояние человеческой души и человеческого духа"'.

Наиболее сокрушительной критике идея и ценности демократии подвергаются в концепции известнейшего российского философа Н. А. Бердяева (1874−1948). Перечисляя недостатки демократии, он отмечал, что демократия носит формальный характер, она безразлична к направлению и содержанию народной воли и не имеет в себе никаких критериев для определения истинности или ложности направления, в котором изъявляется народная воля; она потеряла веру в истину, скептична, крайне релятивна; демократия носит секулярный характер, противоположна всему сакральному обществу. Демократия индивидуалистична по своей основе, но по роковой своей диалектике она ведет к антииндивидуализму, к нивелированию человеческих индивидуальностей^[6][7].

По мнению Бердяева, демократия есть идеология критической, а не органической эпохи в жизни человеческого общества; она возникает, когда распадается органическое единство народной воли, когда атомизируется общество, когда гибнут народные верования, соединявшие народ в одно целое.

Демократия, считал Бердяев, признает суверенным и самодержавным народ, но народа она, демократия, не знает, в демократиях нет народа. Свой вывод философ обосновывает положением о том, что демократия — это механическое суммирование воль ничтожной кучки современников, а в общую волю народа, по его мнению, входят историческое предание и традиция, историческая память о поколениях, отошедших в вечность.

«Народ есть великое историческое целое, в него входят все исторические поколения, не только живущие, но и умершие, и отцы, и деды наши». В этой идее Бердяева содержится самое принципиальное отличие отечественных концепций народовластия от западных. Многие русские мыслители считали, что в определении судьбы России должен быть услышан голос всего русского народа, всех его поколений, а не только поколения, живущего сегодня. Бердяев считал, что самомнение и самоутверждение современного поколения, превозношение его над умершими отцами и есть коренная ложь демократии.

В своей концепции Бердяев, так же, как Ильин, выступал против равноправия, считая, что права могут быть только неравными. Он писал, что равенство есть метафизически пустая идея и что социальная правда должна быть основана на достоинстве каждой личности, а не на равенстве. Такая позиция российских мыслителей дала основание некоторым современным исследователям их творчества обозначить эти взгляды как «социальный иерархизм».

Религиозный философ С. Л. Франк (1877−1950), во многом соглашаясь с Бердяевым, избегал того сокрушительного критицизма, которому подвергнется народовластие у последнего. Он подчеркивал, .что ценность демократии не в том, что она есть часть всех, а в том, что она есть свобода всех. Демократия определяется у Франка преимущественно в отрицательном смысле: это освобождение от опеки, уничтожение привилегий немногих на господство, отмена различия между «активными» и «пассивными» гражданами. «Истинное значение демократии состоит не в передаче власти в руки всех или большинства, а в ограничении каждой индивидуальной воли волею всех остальных членов общества»^[8].

Философ различал демократию, основанную на свободе, называя ее наилучшей из возможных форм политического устройства, и демократию якобинскую, основанную на деспотизме, определяя ее наиболее несостоятельной формой. Он считал, что демократическая деспотия содержит в себе внутреннее противоречие двух антагонистических идей: идеи деспотизма (или опеки) и идеи самоопределения. Это противоречие исторически проявляется в том, что деспотизм большинства является переходной ступенью к деспотизму немногих или одного.

Франк напоминает здесь предостережение древнегреческого философа Платона: тиран приходит к власти как ставленник народа. Противопоставляя демократию деспотизму, Франк писал, что демократия не может быть основана на вере в непогрешимость большинства, для этой веры нет никаких оснований, и она менее убедительна, чем всякая иная вера. Демократия опирается, напротив, на отрицание всякой непогрешимости, будет ли то непогрешимость одного, или немногих, или большинства; всякой непогрешимости она противопоставляет право каждой отдельной личности на соучастие в решении вопроса об общественном благе.

Возможность перехода от деспотии к демократии Франк связывает с духовной эволюцией человеческого типа на почве развития нравственно-философского миросозерцания и умонастроения. Демократическим будет общество, которое не поклоняется более никаким идолам, которому чужда фанатическая вера, приводящая к обожествлению одних человеческих дел и стремлений и к деспотическому подавлению и истреблению противоположных.

Среди «положительных» характеристик свободного демократического устройства Франк указывал на такие демократические ценности, как внутреннее моральное уважение ко всем мнениям и верам, терпимость, независимость критического мышления^[9].

Споря с теми, кто несовершенство человеческой природы считает аргументом против демократии, Франк, напротив, рассматривал его как аргумент в пользу народовластия. Ибо это несовершенство лишает силы все планы политического устройства в форме опеки и призывает все общество к решению непосильной для отдельного лица задачи осуществления общественного блага. Истина в данном случае «вырабатывается» в результате естественного взаимодействия и трения всех воззрений, характеров, способностей и духовных сил.

Анализируя концепции народовластия в русской консервативной и религиозной философской мысли, приходится признать, что именно в данном направлении русская философская наука продвинулась достаточно далеко, показав и достоинства, и ограниченность демократии как политико-правового института и как духовной ценности философско-политического характера.

Среди заметных представителей консервативного направления в политической мысли России были не только поздние славянофилы Н. Я. Данилевский и К. Н. Леонтьев, но и М. Н. Катков (1818−1887), Л. А. Тихомиров (1852−1923), Ф. М. Достоевский (1821−1881) и др.

Хотя порой между перечисленными мыслителями и возникала полемика, все же всех их объединяли приверженность идеям православия и самодержавия, отсутствие принципиальной критики основ русской государственности.

Особое внимание в их работах уделялось обоснованию уникальности исторического пути России, особой миссии русского народа, месту России среди славянских народов, в Европе и мире. Великому писателю Достоевскому, например, принадлежит приоритет в постановке вопроса о «русской идее», суть которой он усматривал в обеспечении преуспевания русского народа путем его братского единения с другими народами. Главной заботой его, как и других представителей данного направления политической мысли, было утверждение народной монархии как альтернативы западным формам государственности.

Консервативное направление политической мысли постоянно выходило на анализ проблем войны и армии. Война рассматривается более всего в плане обеспечения безопасности своего государства от различного рода завоевателей. Армия выглядит необходимым для этого инструментом государства и важнейшей его опорой. Это находило соответствующий отклик в среде военных теоретиков, видных военачальников.

Абстрагируясь от анализа консерватизма, следует заметить, что развитие политической мысли в России в XIX в. во многом напоминало европейский вариант не только по форме, но и по содержанию.

На этом сказались многие факторы и прежде всего победа в Отечественной войне 1812 г., освободительный поход российской армии в Европу, изучение русскими военными специалистами зарубежного опыта, прохождение службы в российской армии таких видных иностранных военных теоретиков, как К. Клаузевиц, Г. Жомини и др.

Сходство с европейской военно-политической мыслью, проявившееся в ряде форм, не может подвергнуть сомнению высокий теоретический уровень отечественных военных ученых. По некоторым позициям они шли в авангарде военно-политических исследований, проявляя при этом своеобразие собственной мысли. «Дети 1812 года», как себя определяли декабристы, считали, что единственным средством преобразования существующего строя может быть военная революция, к которой они готовились и в конце концов попытались прибегнуть.

В исследованиях отечественных теоретиков обращается особое внимание на взаимосвязь политики и войны. Об этом свидетельствуют работы Д. А. Милютина, Г. А. Леера, Н. П. Михневича, М. И. Иванина, Н. Н. Обручева и др. Согласно точке зрения Д. А. Милютина, «…государственное устройство, постановления и финансы, отношение правительства к своему народу и всего государства к другим странам имеют чрезвычайно важное влияние на военную систему, на самый ход войны и на военно-административные меры как в мирное время, так и в военное»¹. Обстоятельный военно-политический подход Милютина к военной реформе привел к смене типа армии — от дворянско-крестьянской профессиональной к комбинированной массовой армии, опиравшейся на профессиональную подготовку, принцип всеобщей воинской повинности и срочной службы рядового состава. Шел процесс модернизации армии, роста ее технической оснащенности, становления сложной инфраструктуры, организации новых родов войск.

На военно-политическую мысль XIX в. и последующих лет большое влияние оказало формирование массовых армий. Осмысление этого достаточно рельефно представлено у многих ученых. Так, А. Снесарев пишет: «Девятнадцатый век открывается эрой необычайного расширения военного дела как в смысле предъявления к нему более широких задач, так и применения более широких средств; совершается огосударствление войны, которая теперь является не частным (кабинетным) делом монархов, или отдельных вассалов, а делом общенародным, государственным в точном смысле слова. ,»^[10][11].

В этой связи становится актуальной проблема отношений армии и общества. В концентрированной форме ее сформулировал и предложил вариант разрешения генерал Р. Фадеев. Он писал: «Первая потребность армии — высокое мнение о своем звании, находящее сочувственный отзыв в обществе.

Если общество вполне сознает себя как нацию, то оно должно высоко ценить свою армию, в которой осуществляется национальное могущество…"^[12]. Актуальной является эта мысль и сегодня.

Известный военный теоретик прошлого века Н. П. Михневич подчеркивал: «…действительную силу государства составляют комплектование и дух его солдат и офицеров, средств для комплектования, организации войск, таланта и подготовки штабов, способностей командующих, генералов и, наконец, от настроения народа во время объявления войны»^[13].

Интересны мысли об отношениях войны, политики и армии у Г. А. Леера. С одной стороны, он пишет, что «армия с политикой не должна иметь ничего общего, она должна быть слепым орудием в руках высшей власти»^[14]. С другой стороны, именно Леер внес большой вклад в дело разработки проблем военной политики, введя в научный оборот этот термин, который подчеркивает единство политических и военных целей при ведущей роли первых. Говоря о зимнем походе русской армии 1813 г. как непосредственном продолжении операций 1812 г., стремлении парализации боковых корпусов французской армии (Макдональда и Шварценбергера) как более сохранившихся, в связи с преследованием с фронта остатков ее, пытавшихся собраться на Висле и Одере, он отмечает: «Сверх этой, чисто военной цели, нами преследовалась в это время и весьма важная политическая цель…»^[15].

Либерализм в России как направление политической мысли и общественное движение зарождается в 40−50-е гг. XIX в. в среде западнически настроенного дворянства. В последующем из этого течения выделился и собственно либерализм, представители которого фактически стали выразителями интересов нарождавшегося класса буржуазии.

Вначале центр или либерально-дворянское течение политической мысли был представлен графом Н. И. Паниным (1718−1783). Он предлагал учредить Верховный Сенат из представителей дворянства, который принимал бы законы, подлежащие затем утверждению императором. Губернские собрания должны были бы избирать сенаторов и чиновников местных администраций. Ограничение полномочий монархии должно осуществляться с помощью государственных законов.

Заметную лепту в развитие идей либерализма внес Д. И. Фонвизин, автор известного «Недоросля». Он пишет: «При исследовании, в чем состоит величайшее благо государств и народов и что есть истинное намерение всех систем законодательства, найдем необходимо два главнейшие пункта, а именно те, о коих теперь рассуждаемо было: вольность и собственность… Ясность их (законов — авт.) должна быть такова, чтоб ни малейшего недоразумения никогда не встречалось, чтоб на них монарх и подданный равномерно знали свои должности и права»^[16].

Одним из первых представителей буржуазного либерализма был профессор Московского университета С. Е. Десницкий (1740- 1789), написавший «Представление о учреждении законодательной, судительной и наказательной власти в Российской империи». Однако речь у него идет не о разделении властей в смысле создания конституционной монархии, а о создании подчиненных неограниченному монарху учреждений, осуществляющих законодательную, судительную и исполнительную функции.

Наверное, самой заметной фигурой этого направления политической мысли является М. М. Сперанский (1772−1839). В планах государственно-правовых реформ он своеобразно ставит вопрос об организации государственной власти и о крепостном праве, которое постепенно будет изжито по причине невыгодности подневольного труда. Вместе с тем даже в самом либеральном из проектов, где предусматривалось создание Государственной думы как законодательного собрания, император был главой исполнительной власти, а Сенат — высшим судебным органом, царя он наделял такими полномочиями, что разделение властей теряло смысл. Сперанский подготовил и издал многотомное издание «Свод законов России», которое затем только дополнялось и переиздавалось вплоть до 1917 г.

Своеобразно либерализм был представлен в работах известного русского публициста Н. К. Михайловского (1842−1904). Его идеал — всестороннее развитие личности, «разнородность» личности. Путь решения проблемы у него — социализм, который он определял как «торжество личного начала при посредстве начала общинного». Иной подход мы встречаем у С. А. Муромцева (1850— 1910) — видного русского юриста, социолога, одного из лидеров партии кадетов. Он основное внимание уделяет проблемам права. Причем на первый план он выдвигает не нормы права, а правовые отношения. Поэтому у него следует вывод: если норма права противоречит справедливости, то она должна быть изменена в установленном порядке. По сути дела, такой подход был своим острием направлен против реакционного российского законодательства.

Видными представителями либерализма в России были также М. М. Ковалевский (1852−1916) и Б. Н. Чичерин (1828−1904).

Первый отстаивал конституционно-монархические воззрения. При определении политического прогресса решающее значение имеет не то, как видоизменяются формы власти, а как демократизируется общество при переходе от одной ступени развития к другой.

Идеи Чичерина заслуживают особого внимания, поскольку они явились основным источником идеологии конституционно-демократической партии. Чичерин считал, что личность есть начало всех общественных отношений. В то же время он подчеркивал, что подлинный либерализм не отрицает и государственного начала. С его точки зрения, цель либерализма — утверждение свободы в соответствии с условиями народной жизни — может быть обеспечена только сильным развитием государственной власти. Он выступал за реформы под лозунгом «Либеральные меры и сильная власть». В качестве идеальной формы правового государства Чичерин рассматривал конституционную монархию. В области организации управления он считал основным вопрос о соотношении центральной и местной власти; сильная центральная власть должна сочетаться с местным самоуправлением^[17].

Философскую основу политических и правовых взглядов Чичерина составила попытка соединить идеи Канта и Гегеля. Это привело его к несомненно либеральному выводу — «не лица существуют для учреждений, а учреждения для лиц». В обществе, согласно его взглядам, существует четыре начала: общее благо, свобода, законность и власть. Соответственно существует и четыре вида социальных союзов: семья, гражданское общество, церковь и государство. Последнее объединяет в себе остальные общности, но не стоит над ними^[18].

Подобные же идеи развивали и другие представители этого течения: К. Д. Кавелин (1818−1885), А. Д. Градовский (1841−1889), П. Б. Струве (1870−1940).

Можно сказать, что одним из самых своеобразных и драматических персонажей в истории русской либерально-политической мысли был Петр Яковлевич Чаадаев (1794−1856), который крайне пессимистически оценивал прошлое, настоящее и будущее России. «Прошлое ее бесполезно, настоящее — тщетно, а будущего никакого у нее нет», — писал он.

Стоит остановиться на оригинальных мыслях П. Я. Чаадаева относительно места России в мировом историческом процессе более подробно, поскольку они и теперь актуальны.

Наибольшую известность получила его работа «Философические письма». Она состоит из восьми писем, адресованных некой даме, которая, по-видимому, желала посоветоваться с Чаадаевым о том, как упорядочить свою духовную жизнь. Чаадаев рекомендует ей «размеренный образ жизни», ибо только он соответствует духовному развитию. Он восхваляет Западную Европу, где идеи долга, справедливости, права, порядка имеют своим источником те исторические события, которые создали там общество и которые образуют составные элементы социального мира этих стран.

По отношению к России Чаадаев настроен крайне критически и скептически. Россия, считает он, не принадлежит ни к Западу, ни к Востоку, и у нее нет традиций ни того, ни другого. «Внутреннего развития, естественного прогресса у нас нет, — пишет Чаадаев, — прежние идеи выметаются новыми, потому что последние не вырастают из первых, а появляются у нас откуда-то извне. Мы воспринимаем идеи только в готовом виде… Про нас можно сказать, что мы составляем как бы исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в человечество, а существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру. И, конечно, не пройдет без следа то наставление, которое суждено нам дать, но кто знает день, когда мы найдем себя среди человечества, и кто исчислит те бедствия, которые мы испытываем до свершения наших судеб?».

Впоследствии Чаадаев высказал и иную, более оптимистичную, точку зрения относительно будущего России. Он сформулировал идею, ставшую программной для всех последующих философских и идейно-политических исканий русских мыслителей. Утверждению о том, что Россия обречена повторять путь, пройденный другими странами, Чаадаев противопоставил следующее суждение: «Я полагаю, что мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия… Более того: у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество».

Идеи Чаадаева обострили споры о прошлом и будущем России, происходившие в среде дворянской интеллигенции. Здесь сложилось два течения русской общественно-политической мысли, столкнувшихся между собой в непримиримом конфликте. Это были учения западников и славянофилов^[19]. В чем же суть идейно-политических воззрений сторонников одного и второго течений?

Западники — П. Я. Чаадаев, П. В. Анненков, И. К. Бабет, И. В. Вернадский, Т. Н. Грановский, К. Д. Кавелин и др. — верили в единство человеческой цивилизации и считали, что во главе ее идет Западная Европа. Она указывает, по их мнению, правильный путь всему остальному человечеству, поскольку здесь наиболее полно и успешно осуществляются принципы гуманности, свободы и прогресса. Поэтому западники были убеждены, что Россия должна учиться у Запада, пройти тот же самый путь развития, чтобы слиться с ним в одну общечеловеческую культурную семью. Они всячески пропагандировали конституционные политические учреждения и другие прогрессивные (в сравнении с Россией) образцы западноевропейской экономической, социальной и духовно-культурной жизни. Западники популяризировали идеи и институты западной демократии и относились к представителям либерализма в России.

Славянофилы — К. С. Аксаков, И. В. Киреевский, Ю. Ф. Самарин, А. С. Хомяков, Н. Я. Данилевский, К. Н. Леонтьев — напротив, утверждали, что единой общечеловеческой цивилизации и, следовательно, единого пути развития для всех не существует. Каждый народ или семья близких народов живет своей самостоятельной жизнью, в основе которой лежат глубокие идейные начала. Для России такими началами являются православная вера и связанные с нею принципы внутренней правды и духовной свободы, воплощением которых в мирской жизни является община как добровольный союз для взаимной помощи и поддержки. По мнению славянофилов, ни западные принципы формально-юридической справедливости, ни западные организационные формы не нужны и неприемлемы для России. Они утверждали, что русская политическая и общественная жизнь развивалась и будет развиваться по своему собственному пути, отличному от пути западных народов. Славянофилы отвергали отсталость российского общества в духовно-культурном плане, признавая лишь отставание экономическое и техническое. Но они считали, что Россия должна перегнать Запад во всех отношениях и в состоянии будет это сделать, идя собственным путем. Для этого славянофилы предлагали создать систему знания и просвещения, основанную «на самобытных началах, отличных от тех, какие нам предлагает просвещение европейское».

Поздние славянофилы — Н. Я. Данилевский и К. Н. Леонтьев — пошли еще дальше в своих выводах и предположениях. Они прямо указывали на то, что отказ России от самобытного пути может привести к потере политической независимости, падению ее как государства, окончательному подчинению иностранцам. Они были убеждены, что русский народ, как и другие славянские народы, для сохранения своей независимости должен избавиться от болезни бездумного подражательства западноевропейским, либеральным формам общественной жизни. «Можно почти наверное предсказать, — писал К. Н. Леонтьев, который закончил свой жизненный путь монахом Троице-Сергиевой лавры и похоронен в Гефсиманском скиту, — что Россия может погибнуть только двояким путем — или с Востока от меча пробужденных китайцев, или путем добровольного слияния с общеевропейской республиканской федерацией. (Последнему исходу чрезвычайно может посодействовать образование либерального, бессословного, всесословного союза)».

Кажется, основной вопрос затянувшегося между западниками и славянофилами спора не разрешен и поныне. Особенно актуален этот вопрос в наши дни, когда народы России снова стоят перед выбором своего дальнейшего исторического пути. Заметим, что новым моментом в нынешних спорах является выдвинутая в XX в. весьма плодотворная идея конвергенции, т. е. взаимосближения, взаимопроникновения и взаимодополняемости западных и восточных форм организации общественной жизни, оптимизации соотношения между ее индивидуалистским (Запад) и коллективистским (Восток) началами.

Интересным явлением в истории отечественной политической мысли стало евразийство в начале 20-х гг. XX в., в основном из представителей послеоктябрьской эмиграции. В него вошли крупные русские ученые и мыслители: историк Г. В. Вернадский (1887— 1973), экономист П. Н. Савицкий (1895−1968), философ и историк Л. П. Карсавин (1882−1952), языковед Н. С. Трубецкой (1890−1938) и др. Их всех объединяла глубочайшая антипатия к Западу, к европеизму. Они считали, что Россия — особая страна, органически сочетающая элементы Востока и Запада: ее народы соединены не только географически, но и исторической судьбой, родством языков, духовного строя. Будущее социально-политического устройства они связывали с созданием государства — носителя евразийской идеи. Эта модель предполагала сохранение некоторых форм организации, сложившихся в СССР в 20−30-е гг. Так, они предполагали сохранить Советы (без коммунистов), обеспечить существование государственной и частной собственности, в духовной жизни особое место отводили православию. Государству придавалась определяющая роль в общественной жизни, личность строго подчинялась общественным структурам. И в то же время говорится об идеале личной свободы, о правовом государстве, первенстве общечеловеческих ценностей и т. д.

Идеи евразийства время от времени получают как бы второе дыхание. И это проявляется, прежде всего, в условиях острого кризиса как реакция на попытки решить все проблемы ориентацией в развитии на Запад и с помощью Запада.

Радикальное крыло политической мысли было представлено вначале А. Н. Радищевым (1749−1802). Он первым в русской литературе, основываясь на теории естественного права, осуждает крепостное право как «зверский обычай порабощать себе подобного человека», а самодержавие определяет как наипротивнейшее человеческому естеству состояние. Он выдвигает концепцию народной революции как наиболее радикального способа решения проблемы освобождения народа от крепостничества. Будущее России он видел республиканским (по образу древнего Новгорода) — «народ в собрании своем на вече был истинный Государь». Он предлагал создание на территории России союза небольших республик^[20].

Под влиянием Радищева проявилось целое поколение дворянской молодежи — будущих революционеров-декабристов. Военный аспект буквально пропитывает ткань их политических мыслей. Сами они, по их собственному признанию, были «детьми 1812 года», война их заставила по иному смотреть на мир, на российскую действительность. Они считали, что единственным средством преобразования существующего строя может быть военная революция, они к ней готовились и в конце концов попытались прибегнуть.

Единства среди декабристов не было. Так, П. И. Пестель отвергал конституционно-монархический принцип построения государства, выступая за сохранение единой неделимой России, и решительно проводил курс на революционное учреждение республиканского правления, в форме представительской демократии. Н. М. Муравьев был сторонником «Федерального, или союзного, правления», предпочитая конституционную монархию, хотя не исключал в случае неприятия монархом Конституции предложения республиканского правления. Однако все вместе «они были, прежде всего, политиками. Политиками бескорыстными в большинстве своем и, главное, трезвомыслящими. Да, они сострадали крепостным рабам. Но ими двигали отнюдь не только человеколюбие и сострадание. Ими двигал и политический расчет, предвидение того, что может произойти в России, осознание катастрофы, к которой ведет страну самодержавие»^[21].

Никита Михайлович Муравьев (1796−1843) был гвардейским капитаном Генерального штаба, участником заграничных походов русской армии. В выступлении на Сенатской площади не участвовал. Следственной комиссией отнесен к первому разряду обвинения. Верховным уголовным судом присужден к смертной казни, замененной 20 годами каторги: с 1827 г. — в Нерчинских рудниках, с 1835 г. — на поселении в Иркутской губернии.

Муравьев утверждал, что «Бог во благости своей никогда не учреждал зла, следовательно, злая власть не может быть от Бога» и самодержавие должно быть заменено на народное вече. Возражая Карамзину, который историю России сводил к жизнеописанию русских князей и царей, Муравьев доказывал, что «история принадлежит народам, а в самой истории не мир, но брань вечна я должна существовать между злом и благом; добродетельные граждане должны быть в вечном союзе против заблуждений и пороков». По Муравьеву, правит обществом «не благотворная власть ума», как утверждал Карамзин, а общественное мнение всего народа страны.

Говоря о гибели Древнего Рима, Муравьев видел ее причину в неравномерном распределении богатств между членами общества, породившем внутренние раздоры и борьбу разных слоев общества.

В Северном обществе Муравьев выступил с проектом своей конституции. Хорошо знакомый с вышедшей к тому времени политической литературой, в том числе с законами революционной Франции, США, с испанской конституцией 1812 г., Муравьев интересовался историей и сам был автором нескольких работ исторического характера. Проект Муравьева обсуждался среди членов Северного общества, был он известен и Южному обществу, в том числе Пестелю.

Конституция Муравьева предусматривала создание конституционно-монархического государства.

Согласно конституции Муравьева, Россия должна была стать федерацией 13 держав и двух областей со своими столицами и независимыми органами управления. Державы делились на уезды, или поветы, а последние — на волости по 500−1 500 жителей мужского населения каждая. Столицей федерации предполагалось объявить Нижний Новгород, переименованный в Славянск.

В документе оговаривалось строгое разделение власти на законодательную, исполнительную и судебную. Народное вече, состоявшее из двух палат (Верховной думы и Палаты народных представителей), являлось высшим законодательным органом. Верховная дума состояла из 43 депутатов (по три депутата от каждой державы и по два от области), палата народных представителей — из 450 депутатов. Обе палаты избирались на шестилетний срок, причем треть депутатов переизбиралась каждые два года. Законодательную власть в каждой державе осуществляло Державное вече, состоявшее также из двух палат (Державной думы и Палаты выборных), избиравшееся на четыре года, но четверть его состава переизбиралась ежегодно.

Муравьев считал, что «нельзя допустить основанием правительства произвол одного человека, невозможно согласиться, чтобы все права находились на одной стороне, а все обязанности — на другой. Слепое повиновение может быть основано только на страхе и недостойно ни разумного правителя, ни разумных исполнителей. Ставя себя выше законов, государи забыли, что они в таком случае вне закона — вне человечества!» Свобода, по мнению Муравьева, «заключается вовсе не в том, чтобы иметь возможность совершать все дозволенное законами, а в том, чтобы иметь законы, соответствующие неотчуждаемому праву человека на развитие его естественного капитала, т. е. совокупности его физических и моральных сил. Всякий иной закон есть злоупотребление, основанное на силе…» В истории Российского государства, вопреки муравьевским идеям, обязанности подданных всегда имели приоритет над их правами, а законы были гораздо удобнее для властей, чем для граждан.

По мысли Муравьева, императору должна принадлежать высшая исполнительная власть в федерации. Он являлся главнокомандующим, вел переговоры с другими странами, назначал (с согласия Верховной думы) послов и консулов, а также чиновников верховных судебных мест и министерств; как верховному чиновнику правительства ему назначался годовой оклад 8 млн рублей (на содержание своего двора). Придворным, находившимся в услужении, запрещалось занимать государственные должности, а императору — покидать пределы своей страны.

По проекту конституции, вводился новый гласный суд с присяжными, адвокатурой, а также принцип выборности и несменяемости судей. Высшим судебным органом в федерации являлось Верховное судилище, в державах — державное, в уездах — уездное. Волостной совестный суд был низшей судебной инстанцией.

Конституция Муравьева отменяла привилегированные сословия в обществе, упраздняла военные поселения и заменяла рекрутские наборы всеобщей воинской повинностью. Она провозглашала свободу вероисповедания, свободу слова, печати, передвижения и др.

В последнем варианте конституции Муравьев предусматривал выделение бывшим помещичьим крестьянам усадьбы и по две десятины земли на каждый двор. Таким образом, помещичья собственность на землю лишалась крепостной рабочей силы и, теряя свой феодальный характер, приобретала черты буржуазной собственности. Положение военных поселян, государственных и удельных крестьян было более выгодным — после введения в жизнь Конституции они получали все те земли, которыми владели раньше.

Избирательное право обусловливалось имущественным цензом: необходимо было обладать недвижимой собственностью на сумму не менее 500 рублей или движимой — на 1 000 рублей серебром и, кроме того, иметь постоянное место жительства и возраст не моложе 21 года. Для избрания в центральные органы власти вводился более высокий имущественный ценз — 60 000 рублей для движимой собственности или 30 тысяч — для недвижимой. Только при выборах волостного старшины отсутствовало это требование. Таким образом, имущественный ценз лишал ряд категорий граждан участия в политической жизни страны.

Никита Муравьев хорошо понимал, какое сопротивление окажут введению в жизнь его конституции старые силы. Поэтому он считал, что для свержения самодержавия необходимо воспользоваться силой оружия, т. е. произвести «возмущение» в войсках и призвать их к восстанию.

Павел Иванович Пестель (1793−1826) был сыном известного государственного деятеля, при Павле I занимавшего должность петербургского почт-директора и президента Главного почтового правления, а при Александре I заседавшего в Сенате и с 1806 г. исполнявшего обязанности сибирского генерал-губернатора. Пестель, участник Отечественной войны 1812 г., был ранен под Вильной. По выздоровлении служил адъютантом у фельдмаршала Витгенштейна. Во время заграничных походов русской армии отличился в сражениях при Лейпциге, при Бар-сюр-Об и при Труа. После войны проживал в Тульчине. В 1822 г. переведен полковником в совершенно расстроенный, дезорганизованный неумелым командованием Вятский пехотный полк, который в течение года привел в образцовый порядок. После смотра полка Александр I не только благодарил его командира, но и пожаловал ему 3 тыс. десятин земли. Пестель был арестован по доносу 13 декабря 1825 г., отнесен к высшему разряду обвинения, повешен в июле 1826 г.

Павел Пестель получил блестящее образование и имел пристрастие к общественно-политическим наукам. Будучи наиболее радикально настроенным декабристом, он стал автором одного из проектов конституции. Проект в 1824 г. получил название «Русская правда» в память древнего законодательного документа Киевской Руси. Этим автор хотел подчеркнуть национальные традиции и связь предстоящего революционного выступления с историческим прошлым русского народа.

Пестель провозглашал диктатуру Временного верховного правления во время революции, считая это решающим условием успеха. Он предполагал, что диктатура должна продлиться 10−15 лет. Его «Русская правда» была наказом Временному верховному правлению, наделенному диктаторскими полномочиями. Полное наименование проекта Пестеля гласило: «Русская правда, или Заповедная Государственная Грамота Великого Народа Российского, служащая заветом для усовершенствования государственного устройства России и содержащая верный наказ как для народа, так и для Временного Верховного Правления».

В «Русской правде» кроме введения и краткого заключения намечалось 10 глав: первая — о границах государства; вторая — о различных племенах, народах, государство населяющих; третья — о сословиях государства; четвертая — о народе в отношении к приуготовляемому для него политическому или общественно-государственному состоянию; пятая — о народе в отношении к приуготовляемому для него гражданскому или частному состоянию; шестая — об устройстве и образовании верховной власти; седьмая — об устройстве и образовании местной власти; восьмая — об устройстве безопасности в государстве; девятая — о правительстве в отношении к устройству благосостояния в государстве; десятая — наказ для составления государственного свода законов. Написаны и окончательно отредактированы были только две первые главы и часть третьей; четвертая и пятая главы были составлены начерно.

Проект Пестеля предусматривал решительную отмену крепостного права. По мнению Пестеля, будущая Россия должна быть обществом свободных людей. Освобождение крестьян без земли признавалось совершенно недопустимым. Земля рассматривалась как общественное достояние, каждый гражданин имел право на земельный надел, что должно было предохранить его от обнищания. Аграрный проект Пестеля был более радикальным, чем крестьянская реформа 1861 г., — он шире открывал двери буржуазному развитию страны.

Одним из главных положений принятия конституции было требование уничтожения самодержавия и провозглашения республики. Пестель считал самодержавие антинародным и был сторонником революционной верховной власти народа и объединения всех сословий государства «в единое сословие гражданское». Дворянство (как социальный статус) уничтожалось вместе с другими привилегированными сословиями, при этом объявлялось равенство всех перед законом. Предлагаемая проектом республика должна была стать единым нераздельным государством с сильной централизованной властью. Пестель не поддерживал идею федерации, считая, что она может привести к сепаратистским тенденциям. В административном отношении проект предусматривал деление республики на 10 областей и три удела (Столичный, Донской и Аральский). Каждая область состояла из пяти округов или губерний, губерния — из 10−12 у.е.здов, уезд — из волостей, имевших до 2 тыс. жителей мужского пола каждая.

Народному вече из 500 человек, избранных на 5 лет, принадлежала высшая законодательная власть в стране. На вече избиралась Державная дума как орган исполнительной власти в коллективе 5 человек и тоже на 5 лет. Верховный собор из 120 наиболее заслуженных граждан, избираемых пожизненно, осуществлял контрольную (блюстительную) власть. Распорядительной властью были наделены окружные, уездные и волостные наместные собрания, а исполнительной — окружные, уездные и волостные правления, главы окружных и уездных наместных собраний становились выборными посадниками. Глава волостного собрания являлся волостным предводителем. Все местные органы власти избирались на год. Имущественный ценз при выборах отменялся.

При решении национального вопроса Пестель провозглашал равенство всех национальностей, но не ставил вопроса о праве наций на самоопределение, считая, что все народы России должны слиться в единый народ. Исключение делалось только для Польши, которая могла бы стать независимой при условии, что она поднимется на восстание одновременно с декабристами, осуществит у себя революционные преобразования и останется верной союзницей России.

Столицей республики должен был стать Нижний Новгород. Он располагался в центре страны, на удобных торговых путях (на Волге), соединяя Европу с Азией. Отдавая предпочтение именно Нижнему Новгороду, Пестель не оставил без внимания и тот факт, что из этого города народное ополчение Минина и Пожарского начало освобождение России от иноземного ига в Смутное время.

Проект конституции Пестеля провозглашал главный буржуазный принцип — священное и неприкосновенное право личной собственности. Он устанавливал для всех граждан республики полную свободу занятий и вероисповеданий. Автор проекта отстаивал свободу торговли.

Наиболее напряженная деятельность декабристских обществ приходится на 1824−1825 гг. Одновременно с ростом числа единомышленников вставал вопрос о непосредственной подготовке к военному восстанию.

Во время приезда Пестеля в Петербург весной 1824 г. состоялись переговоры об объединении Южного и Северного обществ и общем плане действий в предстоящем восстании. Но возникли идейные разногласия и жаркие споры. Предложение Пестеля объединиться на платформе «Русской правды» встретило возражения членов Северного общества. Они выступали против введения диктатуры временного революционного правительства, раздачи земель крестьянам при их освобождении, отстаивали идею учредительного собрания и принцип федерации будущего государства. Муравьев также спорил с Пестелем о целесообразности истребления лиц императорского дома, доказывая, что «люди, обагренные кровью, будут посрамлены в общем мнении». В результате было принято решение о совместном военном выступлении летом 1826 г. и разработке общего проекта конституции. План действий декабристов заключался в том, чтобы начать революцию в Петербурге восстанием гвардии. Дальнейшая история этого движения всем известна.

Идеи радикального обновления русского общества были подхвачены представителями революционных демократов. К их числу принадлежат А. И. Герцен, Н. П. Огарев, В. Г. Белинский, Н. Г. Чернышевский и др. Все они были единодушны в том, что главную движущую силу развития общества составляют народные массы. Сам исторический процесс они понимали как борьбу угнетенных классов со своими угнетателями. Поэтому они активно отстаивали право народных масс на борьбу, восстание, революцию. Много внимания революционеры-демократы уделяли вопросам будущего социально-политического устройства страны. Они полагали, что в России можно избежать капиталистического пути развития и перейти к социализму через крестьянскую общину, в которой они видели прообраз будущего общества. Обеспечить это, по их мнению, могла бы республика, в которой власть принадлежит народу.

Вопрос о новом социально-политическом устройстве России становится основным в произведениях идеологов народничества. Участники этого движения поставили своей практической задачей служение народу. Поначалу формой такого служения стало «хождение в народ» разночинной молодежи, чтобы просвещать и лечить крестьян, а вместе с тем поднимать их на революционную борьбу против существующего правительства. Затем народничество перешло к тактике революционного террора, которая была наиболее характерной для деятельности организации «Народная воля». Народническая идеология соединяла в себе демократические политические идеи с идеями крестьянского социализма.

В народничестве существовали две тенденции — революционная и либеральная, которые сходились в основных теоретических принципах и расходились в вопросах тактики. Идеологами революционного народничества являлись М. А. Бакунин (1814—1876), П. Л. Лавров (1823−1900), Л. Н. Ткачев (1844−1885), представителями либерального крыла этого течения выступали Н. К. Михайловский (1842−1904), В. П. Воронцов (1847−1918) и др. Они не видели возможности мирного решения вопроса преобразования страны. В отличие от Н. Г. Чернышевского Н. А. Добролюбов (1836−1861) считал крестьянство не только способным к революции, но и готовым в любой момент начать ее, стоит лишь организовать его живые силы¹. Чернышевский выдвигал идею об отмирании государства в достаточно далеком будущем.

В отличие от него необходимость решить эту задачу немедленно обосновывали представители анархизма. Виднейшими его отечественными представителями были М. А. Бакунин (1814−1876) и П. А. Кропоткин (1842−1921). Бакунин считал, что Россия созрела для «экономико-политического переворота», государство должно быть уничтожено не мирным, а насильственным путем, основной силой революции является крестьянство. Организационная политическая борьба не только не нужна, но и вредна, так как отвлекает народ от главной задачи — от бунта.

Принципиально иной взгляд на эти вопросы был у русских марксистов и прежде всего у того крыла, которое впоследствии осуществило свои идеи на практике. В конце XIX в. появляется русский марксизм, который был представлен произведениями Г. В. Плеханова (1856−1918), М И. Туган-Барановского (1865−1919), В. И. Ленина (1870−1924), а также работами Н. Б. Струве (1870— 1944), С. Н. Булгакова (1871−1944), Н. А. Бердяева (1874−1948) и др. Главное место в их работах, относящихся к этому времени, занимает критика идей либерального народничества, в особенности положения о самобытном пути России к социализму. Они доказывали, что страна вступила на путь капиталистического развития со всеми вытекающими отсюда социальными и политическими последствиями. Русские марксисты стремились приспособить основополагающие постулаты сложившихся на Западе идейных течений — консерватизма, либерализма и социализма в форме марксизма — для обоснования путей решения назревших проблем отечественной политической жизни. В полемике с народниками марксисты отстаивали положение о прогрессивности капиталистического развития России. Одновременно в соответствии с марксистской традицией они исходили из того, что движущей силой грядущей социалистической революции будет не крестьянство, а пролетариат.

Среди революционеров-политиков в теории и практике выделяется, безусловно, В. И. Ульянов (Ленин) (1870−1924). Юрист по образованию, последовательный сторонник учения К. Маркса и Ф. Энгельса, создатель партии большевиков в ряде своих работ и прежде всего в книге «Государство и революция» показывает государство как проявление непримиримости классовых противоречий, орган классового господства.

К числу важнейших положений ленинизма можно отнести: учение о партии нового типа, построенной на принципах демократического центризма; идею о гегемонии пролетариата, его партии в буржуазно-демократической революции в России и возможности ее перерастания в социалистическую; стратегию и тактику пролетарской партии на различных этапах революционного процесса. Ключевой в ленинской теории является концепция партии нового типа, ее роли и места в Советах — органах власти трудящихся. П Съезд Советов, на котором большинство делегатов представляли РСДПР и партию левых социалистов и революционеров, в октябре 1917 г. принял решение о переходе к нему государственной власти, а В. И. Ленин был избран председателем Совета народных комиссаров.

В числе проблемных аспектов учения Ленина можно выделить:

• — положение о руководящей роли одной партии «нового типа» в процессе созидания нового общества (в случае нарушения в ней демократических принципов это сразу бы тяжело отразилось на всем обществе);
• — однопартийная система предполагала и одну официальную идеологию, что могло привести и привело к ее догматизации;
• — большевики придерживались «революционной» теории права, в основе которой лежала «революционная сознательность» и партийно-советская целесообразность, что вело к массовым нарушениям закона.

Следует отметить, что русский марксизм с самого начала не был цельным идейно-политическим течением. Вскоре его представители разделились на политические группы, между которыми развернулась полемика. Например, из указанных выше «отцов» русского марксизма впоследствии В. И. Ленин возглавил большевистскую партию, Г. В. Плеханов стал идейным лидером меньшевиков, П. Б. Струве и Н. А. Бердяев перешли на либерально-демократические, а порой и консервативные позиции, М. И. Туган-Барановский отошел от активной политической деятельности, занявшись научными исследованиями, главным образом в области экономической теории, а С. Н. Булгаков стал священником и профессором богословия.

Но такое идейно-политическое течение, как ленинизм, не было последовательно марксистским. Заявив о себе противопоставлением своих идей народничеству, ленинизм фактически не смог выйти за рамки этой социально-политической традиции. В официальной советской литературе было принято считать, что прямой продолжательницей народовольческих идей являлась партия социалистовреволюционеров, а созданная Лениным большевистская партия как в части теоретической доктрины, так и в части политических методов находилась вне рамок народничества. На самом же деле достаточных оснований для такого утверждения нет. «Русский марксизм» в форме ленинизма также в значительной мере развивался и действовал в рамках народнических культурно-философских и этических традиций и принципов. Как и народничество, ленинизм в теории в конечном счете исходил из идеи самобытного пути России к социализму, а в политическом действии он ориентировался на восстание, захват власти, диктатуру «во имя спасения народа».

В свете этих положений и фигура Ленина предстает в сложной и противоречивой цельности теоретика и руководителя специфического течения народнического социализма, выразившегося в понятиях марксистской идеологии и политики идейно-теоретическую платформу особого некапиталистического пути развития России. Эта черта в социально-политических взглядах Ленина была подмечена еще Л. Д. Троцким (1879−1940), который писал, что под ленинизмом есть «крестьянская подоплека», поскольку она есть под русским пролетариатом и под всей российской историей. Наиболее точно содержательную связь ленинизма с народническим социализмом выразил Н. А. Бердяев (1874−1948). Он указывал, что в доктрине Ленина «произошло незаметное соединение традиций революционного марксизма с традицией старой русской революционности, не желавшей допустить капиталистической стадии в развитии России», что Ленин совершил революцию «во имя Маркса, но не по Марксу^[22]».

Весьма противоречивую и, может быть, трагическую картину представляет политическая мысль народов бывшего СССР в XX в. К началу этого периода, когда на политическую арену вышли широкие слои населения, российское общество, его интеллигенция оказались совершенно неподготовленными в вопросах политики. Об этом рассуждал Б. А. Кистяковский (1868−1920) в статье «В защиту права (интеллигенция и правосознание)», опубликованной в знаменитом сборнике статей «Вехи» (1909). Он справедливо обвинил значительную часть русской интеллигенции в недооценке важности закона и порядка для нормального развития государства и общества. В этой статье Кистяковский приводит следующие строки юмористического стихотворения Б. Н. Алмазова об отношении славянофила К. С. Аксакова к правовым нормам и гарантиям:

По причинам органическим Мы совсем не снабжены Здравым смыслом юридическим, Сим исчадьем сатаны.

Широки натуры русские, Нашей правды идеал Не влезает в формы узкие Юридических начал…^[23]

Далее в статье приводится большая выдержка из речи Г. В. Плеханова, в которой, в частности, имеются следующие слова: «Если бы в порыве революционного энтузиазма народ выбрал очень хороший парламент — своего рода „chamber introuvable“ (фр. „незаменимая палата“), — то нам следовало бы стремиться сделать его долгим парламентом; а если бы выборы оказались неудачными, то нам нужно было бы стараться разогнать его не через два года, а если можно, то через две недели». Кистяковский справедливо называет провозглашаемые Плехановым идеи господства силы и захватной власти чудовищными и высказывает озабоченность их возможными печальными последствиями для общества.

К сожалению, опасения Кистяковского подтвердились последующими событиями русской политической истории. В начале века перед страной открылась перспектива перехода к правовым, демократическим формам политической жизни. Но этот шанс реализовать не удалось. Демократическим нормам не желало следовать правительство. Не были заинтересованы в их становлении и развитии и противостоящие правительству революционеры. Парламентарии неистово атаковали друг друга и правительство, отвергая какие бы то ни было формы политического сотрудничества. Затем в ход пошли методы насилия, физического устранения политических противников. Народ вначале безмолвствовал, потом стал действовать по-своему, в результате же страна оказалась ввергнутой в кровопролитную Гражданскую войну.

Очень неблагоприятным для развития политической науки было и последующее время. В стране подавлялась нестандартная, творческая мысль, а роль единственного генератора социально-политических идей присвоил себе И. В. Сталин (1878−1953). Им был выдвинут ряд политических постулатов, например, об обострении классовой борьбы, о переходе к коммунизму в отдельно взятой стране, о сосредоточении власти в руках исполнительного аппарата государства, которые привели к массовым репрессиям, отчуждению народа от средств производства и власти.

Послесталинский период вплоть до середины 80-х гг. XIX в. был отмечен засильем политического доктринерства, идеологического догматизма, неумением и нежеланием советских руководителей высших рангов учитывать отечественный политический опыт и достижения политической культуры других стран. В этих условиях политология как наука не имела самостоятельного статуса и не преподавалась в учебных заведениях.

Однако справедливости ради следует сказать, что в стране и в этот период существовало трезвое критическое мышление. Интерес советских ученых к политическим исследованиям не исчезал, а с середины 50-х гг. XIX в. стал резко усиливаться. В 1955 г. создается Советская ассоциация политических наук. С середины 1970;х гг. в ряде вузов стали читать отдельные лекции и спецкурсы по актуальным проблемам советской и зарубежной политологии, а с начала 1990;х гг. начался новый этап развития политической науки. Его особенностью является обоснование путей становления демократического общества на основе познания специфики социально-экономических, политических и исторических условий жизни страны, освоения и творческого развития как отечественной, так и мировой политической мысли.

Таким образом, обобщая сказанное, можно сделать вывод, что российская политическая мысль (и русская в частности) отличается прежде всего своеобразием набора и содержания поставленных и решаемых вопросов, особенностями видения общих для всех стран проблем, а также заимствованием основополагающих идей Запада.

В целом российская политическая мысль, опираясь на историческую традицию и накопленный опыт, новейшие отечественные исследования в теоретической и прикладной сферах политики, имеет соответствующий авторитет в обществе.

• [1] Цит. по: Зсшалеев, А Ф., Осипов И. Д. Указ. соч. С. 49.
• [2] Ключевский В. О. Исторические портреты. Деятели исторической мысли.М.: Правда, 1990. С. 490.
• [3] См. Данилевский Н. Я. Россия и Европа М.: Гардарика, 1991.
• [4] См.: История правовых и политических учений. М.: Норма, 2007.С. 607−610.
• [5] См.: История правовых и политических учений. М.: Норма, 2007.С. 872−875.
• [6] Ильин И. А. О монархии и республике. Вопросы философии. 1991. № 4.С. 109.
• [7] См.: Бердяев Н. А. Самопознание: сочинения. М.: ЭКСМО-Пресс, 1998.
• [8] См.: Русское зарубежье. Из истории социальной и правовой мысли. СПб.:Питер, 1992.
• [9] См.: Франк С. Л. Духовные основы общества. М.: Гардарика, 1992.
• [10] ' См.: Снесарев А.

  Введение

  в военную географию. М.: ВАРККА, 1924. С. 313.

• [11] Там же. С. 281.
• [12] Фадеев Р. Наш военный вопрос. Какая армия нужна России? Взгляд изистории. М.: ВУ, 1995. С. 31.
• [13] Михневич //. Значение урмано-французской войны 1870−1871 гг. Ч. 1.Стратегия. СПб., 1892. С. 11−12.
• [14] Леер Г. А. Публичные лекции о войне 1870 г. между Францией и Германией до Седана включительно. СПб., 1871. С. 82.
• [15] Леер Г А. Обзор войн России от Петра Великого до наших дней. Ч. 2.СПб., 1886. С. 6.
• [16] Фонвизин Д. И. Рассуждение о непременных государственных законах // Русская философия второй половины XVIII века: Хрестоматия. Свердловск: Изд-воУральск, ун-та, 1990. С. 182−183.
• [17] См.: Чичерин Б. И. Философия права. М.: Гардарика, 1998.
• [18] См.: Баскин Ю Я. Очерки истории политических учений. Л.; Запорожье, 1991. С. 68−69.
• [19] Болес подробно о западниках и славянофилах см.: Мельник В. А. Политология: Учебник. Минск: Высш. шк., 2006.
• [20] См.: Васильева Н А. Политическая наука: проблемы теории и истории.СПб., 1994. С. ПО.
• [21] Гордин Я. Мятеж реформаторов. Л.: Лениздат, 1989. С. 14.
• [22] Бердяев Н. А. Указ. соч. С. 473.
• [23] Цит. по: Мельников В. А. Политология. Минск: Высш. шк., 2006. С. 71.