Культуркритика техники как технический пессимизм

В России и в Германии в конце XIX — начале XX в. возникло направление мысли, негативно оценивающее техническое развитие и связанное с религиозной культуркритикой техники. Оно было направлено против обожествления техники, ожидания окончательного господства человека над миром.

Николай Александрович Бердяев (1874—1948), например, утверждал, что господство техники разрушает человеческую личность, а технизация культуры неизбежно ведет к обесчеловечиванию человека. Именно поэтому он полагал, что борьба против господства техники над человеком необходима, чтобы спасти человеческий образ. Культура «делания» выигрывает в состязании с природой в XX столетии, которое можно по праву назвать триумфом техники. Но эта пиррова победа приводит к разрушению веры в необратимый природный порядок вещей. Наибольшую опасность техники Бердяев видит в ее дегуманизации, ибо техника наносит смертельный удар гуманистическим идеалам культуры. Целесообразность привносится в механизм извне, человеком-конструктором, она зависит от организатора. Этим, по Бердяеву, и отличается механизм от организма, несущего целесообразность в самом себе. При опоре на современную технику человек начинает мнить себя космиургом, устроителем мира, который он может перекраивать на разные лады в соответствии со своими потребностями^[1].

Эту фундаментальную иллюзию современного технократически ориентированного общества с болью констатирует Сергей Николаевич Булгаков в работе «Философия хозяйства», опубликованной в 1912 г. Но человек сам является частью природы и не может заменить ее полностью искусственной природой, хотя и небезуспешно пытается сделать это. В результате природа мстит ему учащающимися катастрофами, глобальным изменением климата и другими необратимыми последствиями, подрывающими саму основу его существования как вида. Рецепт преодоления этого миропонимания Булгаков видит в преобразовании механизма в организм, постепенного и осторожного вживания искусственного в естественное, а не замены естественного искусственным. По Булгакову, технология представляет собой систему всех возможных средств воздействия на природу. Сама возможность ее существования заключена в принципиальной доступности природы для человеческой деятельности. Именно поэтому человек, являясь активной и сознательной частью мирового организма, становится его центром, а потенциальное господство человека над миром может быть реализовано через хозяйственные механизмы. Но человек — не Бог: он не может создавать из ничего все, что ему захочется. Человек действует свободно и оригинально, если он только находит способ использования своей собственной природы. Однако его собственную природу, так же как и окружающую его среду, он получает в качестве данности от Господа: «Человек свободен — а постольку и оригинален — лишь в направлении своих сил, в способе использования своей природы, но самую эту природу, основу своего я, он имеет как данную, как сотворенную»^[2].

В Германии к направлению культуркритики техники можно отнести, в частности, О. Шпенглера и К. Ясперса.

Освальд Шпенглер (1880—1936) различает технику животных и человеческую технику. В широком понимании техника охватывает любую целенаправленную деятельность и выступает тактикой всего живого, но техника животных в отличие от человеческой есть неизменная и безличная техника вида. Человеческая техника, напротив, является сознательной, волевой, изменяемой, личностной, изобретательной, поскольку человек стал изобретателем жизненной тактики. Именно эту внутреннюю форму творческой жизни Шпенглер и называет культурой. Благодаря руке и орудию одинокий изобретательный хищник на определенной стадии своего развития становится творцом. С помощью диалогового общения и осуществления совместных действий с другими формируется культура аграрных цивилизаций. Наибольшего расцвета она достигает в западной цивилизации, в которой одновременно становится ощутимы и признаки начинающегося упадка. Признаком упадка становится, например, то, что человек из господина мира превращается в раба машины, творец восстает против творца, а микрокосмос человека — против природы.

Однако эти высказывания Шпенглера нельзя интерпретировать как враждебное отношение к технике, поскольку для него не техника как таковая является причиной саморазрушения западной цивилизации, а сам ход истории, обусловленный исходной природой человека. Шпенглер поднимает вопрос о том, каковы смысл и ценность техники в рамках истории человечества. Он отрицает взгляд тривиального оптимизма на технику как на средство достижения рая на земле, но критикует и «эстетов», ставящих «изготовление романа выше конструирования мотора самолета». Для него человеческая техника — это тактика целенаправленной деятельности человека-творца, борьбы внутренней природы против природы внешней, которую он считает фоном, объектом и средством.

Из первоисточника.

" Творческий человек выходит из союза с природой и с каждым своим творением он уходит от нее все дальше, становится вес враждебнее природе. Трагедия человека начинается потому, что природа сильнее. Человек остается зависимым от нее, ибо она все охватывает, в том числе и его, свое творение" , — отмечает Шпенглер.

Сделав шаг от органического к организованному существованию, человек окружил себя искусственными системами («искусственный мир пронизывает и отравляет мир естественный»), но не обрел покоя. Напротив, сущность человеческой техники как раз и состоит в том, что «каждое изобретение содержит в себе возможность и необходимость новых изобретений». В то же время ни один изобретатель не может «правильно предсказать, каким будет практическое воздействие его деяния» .

Из первоисточника

" Тайны природы понятны не больше, чем когда бы то ни было, но используются рабочие гипотезы, которые не «истинны», но только целесообразны. С их помощью природу понуждают покоряться человеческим приказам…" .

Последствия этого, по мнению Шпенглера, «чудовищны»: например, открытие искусственного каучука и изобретение передачи электрической энергии на расстояние уничтожили благосостояние целых стран и угледобывающих регионов^[3].

Подобные рассуждения поразительно созвучны мыслям С. Н. Булгакова о научно-техническом прогрессе и представлению Н. А. Бердяева о «технической эпохе». Они звучат удивительно современно и сегодня, в контексте значительно обострившихся с тех пор и в перспективе все возрастающих экологических угроз.

Как отмечает Карл Ясперс (1883—1969), многие сетуют, что мир становится неестественным, а технический мир непременно должен уничтожить мир природный. Однако «вместе с технизацией человечество становится на путь, по которому оно вынуждено шагать и дальше. Отказаться от этого пути и вернуться назад означало бы бесконечно утяжелить свое существование». От техники нельзя отказаться, ее нужно преодолеть^[4]. Техника является методом овладения природой и структурирования, оформления окружающей среды в соответствии с нуждами человека. Смысл техники в господстве человека над природой, что дает облегчение существования, уменьшение каждодневных усилий, выигрыш в удобствах. Но, видя себя «творцами беспримерного счастья на земле», достигнутого благодаря технике, мы явно заблуждаемся. Техника — это «способность делать и обладать, а не созидать и предоставлять расти». Причем только современная техника после произошедшего в конце XVIII в. переворота сделала роковые свои последствия ощутимыми для человека. «Эта эпоха преобразований носит прежде всего разрушительный характер». Связь человека с природой вместе с приходом современной техники предстает в совершенно новом виде. Возникает опасность, что человек якобы освободившись с помощью техники от природной зависимости и необходимости постоянной борьбы с непреодолимой первой природой, задохнется в созданной им же самим с помощью техники второй природе. Он теряет преемственность традиции: «прошлое уничтожено или забыто», а будущее непредсказуемо, поэтому остается только настоящее. Его «дух сводится к способности обучаться и выполнять полезные функции». Да и сам человек становится одним из видов сырья, подлежащего обработке, и именно поэтому превращается в средство. Вера в то, что прогресс, подкрепленный знанием природных явлений и техникой, принесет лишь счастье, слепа. Несомненно, что техника не только дает невиданные шансы, но и вызывает к жизни непредсказуемые опасности^[5].

В целом культуркритика техники Ясперсом, также как Бердяевым и Булгаковым, является конструктивной, поскольку призывает не к тотальному отказу от техники, что для человечества, вставшего на технический путь развития, в принципе невозможно, а к преодолению господства техники над человеком.

* * *

Таким образом, открывающаяся перспектива (все равно, идет ли речь о техническом оптимизме или техническом пессимизме), означает не отрицание техники вообще, технической установки по отношению к окружающему миру, без которой невозможно само существование человеческой цивилизации, а поиск новых гуманных форм взаимодействия человека и природы. Мы находимся в начале этого пути, и задача состоит в том, чтобы изменить внутреннюю установку технической науки и инженерной деятельности. Однако это возможно лишь с помощью переориентации технического мышления, в первую очередь соответствующего инженерного образования, в чем и заключается задача философии техники.

В центре внимания исследователей в сфере философии техники сегодня находятся три основные методологические проблемы: соотношение науки и техники, естествознания и технических наук и специфика теоретических исследований в современных технических науках, наряду с проблемами историко-культурного осмысления сущности техники, социальной и гуманитарной оценки техники и инженерной деятельности, ее социальных, экологических и других последствий.

• [1] См.: Бердяев И. А. Человек и машина. (Проблемы социологии и метафизики техники) // Путь. 1933. № 38 (май). С. 3—38.
• [2] См.: Булгаков С. Н. Философия хозяйства // Булгаков С. Н. Соч.: в 2 т. Т. 1. М.: Наука, 1993. С. 156—159.
• [3] См.: Шпенглер О. Человек и техника. Культурология XX века. М.: Юристъ, 1995. С. 455, 469, 478, 485,487—488.
• [4] Jaspers K. Die geistige Situation der Zeit. Berlin & Leipzig, 1931. S. 166—167.
• [5] См.: Jaspers К. Vom Ursprung und Ziel der Geschichte. München, 1949. S. 129,121.