Творчество прозаика и драматурга Людмилы Петрушевской вызвало оживленные споры среди читателей и литературоведов, как только ее произведения появились на страницах толстых журналов. С тех пор прошло более тридцати лет, и за это время были опубликованы многочисленные интерпретации ее творчества: рецензии на книги, научные и публицистические статьи. В критических оценках писателю суждено было пройти путь от едва ли не «родоначальницы отечественной чернухи"1 до признанного классика литературы последних десятилетий2. На данном этапе место писателя в современном литературном процессе определено целым рядом константных черт: оригинальный стиль, художественный язык, проблематика произведений, выбираемые автором темы и жанры, — в целом, художественный и научный контекст можно считать установленным. В процессе изучения научных и публицистических материалов выявляются разработанные в них основные аспекты: тема «маленького человека», тема одиночества, смерть и смертность, рок и судьба, семья и ее распад, взаимоотношение человека с миром и некоторые другие. Кроме того, продолжаются исследования в области хронотопа текстов Петрушевской, выстраивания картины мира писателя. Эти темы находят отражение в следующих работах:
1 Зорин А. Круче, круче, круче. История победы: чернуха в культуре последних лет // Знамя- 1992. — № 10. — С. 198−204- Ованесян Е. Творцы распада. (Тупики и аномалии «другой прозы»)// Молодая гвардия. — 1992. — № - С.58−60- Нефагина Г. «Другая проза"// Нефагина Г. Русская проза второй половины 80-х — начала 90-х годов XX века: Учебное пособие для студентов филологических факультетов вузов. — Mil: НЖП «Финансы, учет, аудит», «Экономпресс», 1997. — С. 112−135- Щеглова Е. Человек страдающий. (Категория человечности в современной прозе) // Вопросы литературы. -2001.-№ 6. С. 42−66 и др.
2 Бавин С. Обыкновенные истории: (Людмила Петрушевская): Библиографический очерк. — М.: Издательство РГБ, 1995. — 36 е.- Лебедушкина О. Книга царств и возможностей // Хвост ящерицы: Две попытки прочтения Людмилы Петрушевской // Дружба народов. — 1998. — № 4. — С. 199−207- Липовецкий М. Трагедия и мало ли что еще // Новый мир. — 1994. — № 10. — С. 229−232- Михайлов А. Ars Amatoria, или Наука любви по Л. Петрушевской// Литературная газета. — 1993. — 15 сент. (№ 37). — С.4 и др.
Каблукова H. В. Поэтика драматургии JI. Петрушевской: Диссертация на соискание степени кандидата филологических наук: 10.01.01. -Томск, 2003.-225 с.
Королькова Г. JI. Чеховская драматургическая система и драматургическое творчество J1. Петрушевской: Диссертация на соискание степени кандидата филологических наук: 10.01.01. -Чебоксары, 2004. — 221 с.
Кузьменко О. А. Традиции сказового повествования в прозе JT. Петрушевской: Диссертация на соискание степени кандидата филологических наук: 10.01.01.-Улан-Удэ, 2003. 151 с. Кутлемина И. В. Поэтика малой прозы J1. Петрушевской: Диссертация на соискание степени кандидата филологических наук: 10.01.01. -Архангельск, 2002. — 172 с.
Писаревская Г. Г. Проза 1980;1990;х годов (JI. Петрушевская, Т. Толстая): Диссертация на соискание степени кандидата филологических наук: 10.01.01.-М., 1992.-218 с. Секерина М. А. Временная организация как компонент структуры повествования. (На материале рассказов JI. Петрушевской): Диссертация на соискание степени кандидата филологических наук: 10.01.01. Иркутск, 2000. — 204 с.
Серго Ю. Н. Поэтика прозы JI. Петрушевской. (Взаимодействия сюжета и жанра): Диссертация на соискание степени кандидата филологических наук: 10.01.01. — Ижевск, 2001. — 156 с.
Сорокина Т. В. Отечественная проза рубежа XX—XXI вв.еков в аспекте вторичных художественных моделей": J1. Петрушевская, Ю. Буйда,.
Вик. Ерофеев: Диссертация на соискание степени кандидата филологических наук: 10.01.01.-Казань, 2005. 168 с.
Щукина К. А. Речевые особенности и проявления повествователя, персонажа и автора в современном рассказе. (На материале произведений Т. Толстой, J1. Петрушевской, J1. Улицкой): Диссертация на соискание степени кандидата филологических наук: 10.01.01. -Санкт-Петербург, 2004. — 165 с.
Следовательно, можно считать допустимым выход на более частные научные проблемы, касающиеся творчества писателя. Такой проблеме посвящена и данная работа. Отправным моментом для ее создания можно считать постулат о том, что важной чертой современного искусства является диалогизм, одна из форм полифонии, в которой соединяются уже существующие художественные системы. Для Петрушевской как автора характерно моделирование образа мира-диалога или полилога разных культур. «Парадоксальным образом, совмещение (ради диалога и взаимного испытания) мифологических и легендарных архетипов с натуралистически воссозданной повседневностью приводит к наиболее сильному эффекту не в многотомных романах, а в минималистском масштабе — как, например, в прозе и драматургии Л. Петрушевской» [214, 247]. Можно заметить, что в современном искусстве традиция понимается как живое многообразие языковых форм, выраженных в искусстве разных эпох: необходимо переосмыслить наследие, дабы вернуть культуре стихию игры, вытесненную ранее прагматизмом.
Позволим себе задаться данной проблемой в связи с толкованием понятия «авторский идеал» в творчестве выбранного писателя. Несмотря на достаточное количество существующих исследований, концепция художественного мира Петрушевской, по сути, остается невыясненной: ни одна работа не содержит попытки целостного, комплексного осмысления ее творчества. Выбранная проблема (проблема авторского идеала Петрушевской) практически не изучена. В существующих статьях и главах учебных пособий об идеалах, которые выдвигает писатель, говорится неконкретно. Поэтому представляется необходимым рассмотрение данного вопроса. Более того, именно в отсутствии идеалов чаще всего упрекают Петрушевскую. Причем, это происходит до сих пор, когда автор уже перешла из разряда запрещенных в признанные мастера современной литературы. Даже сегодня «ее пытаются <.> поставить на полку где-то между чернушностью Сорокина и виртуальными играми пелевинских «нижних миров» «[183, 219]. Вся последующая работа послужит подтверждением того, что выбранный нами автор — прозаик тонкой душевной организации, а ее идеалы сопоставимы с теми, что привлекали внимание писателей Древней Руси, то есть теми, что заслужили называться вечными.
Имя Петрушевской вошло в постоянный оборот как в научном контексте, так и среди литературных критиков и читателей. Творчеству этого писателя посвящено несколько объемных исследований, в том числе диссертаций на соискание степени кандидата филологических наук3. Сегодня книги Петрушевской входят в число регулярно издаваемых, их тиражи составляют более 100 000 экземпляров. Сама писатель, когда это стало возможным, начала активно издавать свои новеллы, сказки, пьесы, эссе. Первой из плеяды прозаиков нового времени, она выпустила собрание сочинений в пяти томах (Петрушевская J1. Собрание сочинений в пяти томах. — Харьков: ФолиоМ.: ТКО «АСТ», 1996).
Если же говорить о реакции на ее книги, то дискуссии вокруг них возникали и возникают постоянно. О писателе говорили даже в те времена, когда ее произведения не публиковали, а спектакли по ее пьесам не пропускала цензура. Дело в том, что Петрушевская просто не может оставаться незамеченной: «в таланте писательнице никто не отказывает» [135, 204], таланте весьма «неудобном», возможно, слишком откровенном и ярком. Первоначально творчество подвергалось критике, ее не понимали и не принимали литературоведы и журналисты, читатели же быстро определяли.
Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература: 1950 -1990;е годы: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений: В 2 т. — Т. 2: 1968 -1990. — М.: Издательский центр «Академия», 2003. — 688 е.- Желобцова С. Ф. Проза Людмилы Петрушевской: Метод, разработки к курсу лекций по истории русской литературы XX века. — Якутский гос. университет им. Аммосова, Якутск, 1996. — 24 е.- Серго Ю. Н. Поэтика прозы Л. Петрушевской: Дис. канд. филол.н. — Ижевск, 2001. — 156 е.- Кутлемииа И. В. Поэтика малой прозы Л. Петрушевской: Дис. канд. филол. н. -Архангельск, 2002. — 172 с. и др. ее персонажей как себе подобных (Ср., например: «.откуда она знает, да еще с такими подробностями, как мужики пьют на троих? Мысль слегка уязвляла самолюбие» [167, 4]). Долгое время после прочтения текстов Петрушевской критики пребывали в недоумении относительно эстетической значимости созданного ей. Лишь несколько лет назад (в 1990;е годы) эстетическая ценность творчества этого писателя стала общепризнанной.
Большинство ученых связывает имя Людмилы Петрушевской с явлением постмодернизма. Например, это касается точки зрения И. Скоропановой, которая причисляет писателя к восточной модификации постмодернизма, которой присущи излишняя политизированность, деконструкция языка соцреализма, а также юродствование как специфический компонент русской парадигмы постмодернизма [227, 70−71]. (Особенностью русского постмодернизма является так же архетип юродивого, который в тексте является энергетическим центром и выполняет функции классического варианта пограничного субъекта, плавающего между диаметральными культурными кодами и одновременно функцию версии контекста.) Кроме того, Скоропанова разделяет процесс формирования постмодернизма на три этапа, творчество Петрушевской, по ее мнению, развивается в период легализации, когда идеи / идеалы этой парадигмы художественности стали открытыми для народа. В. Курицын вводит в науку термин «авангардной парадигмы» постмодернизма, куда вписывает произведения писателя: «В этом описании отличия изма от изма будут откровенно оставляться без внимания на фоне сходств между ними, что приходит в известное противоречие с присутствующим в описании критическим пафосом по отношению к „авангардной парадигме“, которая как раз любит сходства куда больше различий» [211,35].
Исследователь Н. Иванова относит творчество Петрушевской к «натуральному» течению постмодернизма [209]. О. Богданова считает возможным причислить писателя к концептуалистам, благодаря особой конструктивной выстроенности и технологической выделанности ее прозы.
201, 389]. Ср.: «Петрушевская конструирует, выстраивает свой текст, и на этом уровне достигает вершин мастерства, становится образцом литературности. Может быть, она была честна, когда говорила о том, что причиной ее „переключения“ на драматургию (и поэзию) послужило то обстоятельство, что „увидела — в прозе умеет все“. „Прагматическое“ письмо Петрушевской с явной тенденцией к деструктуризации действительности через упрощение и схематизацию, с высоко технологической сконструированностью текста, с доведенными до совершенства комбинаторностью и трансформированностью изображаемых характеров и обстоятельств (и как следствие — с обнаруживающим себя эстетическим примитивизмом) в своей „сделанности“ оказывается близко к Сорокину» [201, 389]. Однако если рассматривать концептуализм как «течение <.>, характеризующееся намеренно демонстративным предъявлением авторской концепции <.>, активной игрой с узнаваемыми стилями, штампами речи, массовым сознанием, бытовым поведением, со стереотипами массовой культуры» [241, 471], а произведение концептуального искусства — как тотальную цитату, воспроизводящую суть того или иного явления, то можно понять, что творчество Петрушевской явно не вписывается в эти рамки. Мы считаем, что самоцель писателя состоит вовсе не в использовании цитат, штампов и стереотипов. Ее произведения оригинальны как с точки зрения их смысловой нагрузки, так и с точки зрения художественного языка. Следовательно, нужно искать другое определение для ее стиля.
Впервые и наиболее полно и доказательно о месте и значении ее художественного наследия написали Н. Л. Лейдерман и М. Н. Липовецкий в учебном пособии «Современная русская литература: 1950 — 1990;е годы». Эти ученые иначе видят процесс дальнейшего развития постмодернизма и, в частности, связывают имя Петрушевской с процессом формирования постреализма, нового художественного метода, основанного на взаимодействии модернизма и реализма. Разумеется, существуют и другие точки зрения, однако, в нашей работе мы ссылаемся на исследование этих ученых как на наиболее весомое и авторитетное, а также укрупняем ее значимость в искусстве последних десятилетий как писателя-постреалиста, продолжающего архаические традиции.
Прежде чем говорить о Петрушевской как постреалисте, стоит сделать несколько вводных замечаний о самом явлении. Термин «постреализм» вошел в научный оборот с начала 1990;х годов как в России, так и за рубежом4. В нашей стране о процессе формирования нового художественного метода впервые заявляет H. JI. Лейдерман в статье «Теоретические проблемы изучения русской литературы XX века: Предварительные замечания» [213]. Далее, в 1993 году этот литературовед в соавторстве с M. Н. Липовецким дает характеристику самому явлению, обозначенному выбранным термином [214, 234]. Понятие, по мнению ученых, весьма широко: это не противопоставление реализму, а синтез реализма, модернизма и постмодернизма. «Рождается новая «парадигма художественности». В ее основе лежит универсально понимаемый принцип относительности, диалогического постижения непрерывно меняющегося мира и открытости авторской позиции по отношению к нему. Именно этот феномен мы определяем термином «постреализм» «[215, 586].
На наш взгляд, при определении сегодняшней ситуации в литературе это понятие является удачным, потому что он объединяет в себе сразу две художественные парадигмы — постмодернизм и реализм, — которые и стали его основой. Творчество Петрушевской можно соотнести с этим явлением по наличию следующих черт: в основе ее мировосприятия находятся глубокие онтологические проблемы (ср.: «Кто-то мучается, не находит выхода, и ты начинаешь думать, что же ему делать, — и неожиданно пишешь. Причем не об этом человеке и не о себе, а о ком-то третьем, а в итоге получается, что и о нем, и о себе.» [135, 204]) — структурной основой образа становится.
4 Begiebing Robert. Toward a New Synthesis: John Fowler, John Gardner, Norman Mailer. — London, 1989; Kuehl John. Alternate Worlds: A Study of Postmodern Antirealistic Fiction. — New York, 1989; Strehle Susan. Fiction in the Quantum Universe. — Chappel Hill, 1992; Wilde Alan. Middle Grounds: Studies in Contemporary American Fiction — Philadelphia, 1987. взаимопроникновение типического и архетипическогоамбивалентность художественно-эстетической оценки творчествамоделирование образа мира как диалога (полилога) далеко отстоящих друг от друга культурных языков. Петрушевская в своих произведениях — осознанно или неосознанносопоставляет два языка культуры, два мира, два типа сознания: современный и архаический. Многие из ее произведений тяготеют к христианской культурной традиции.
Например, это касается способа изображения героев. Согласно всем канонам древнерусского искусства изображение человека / предмета должно быть плоскостным. Петрушевская в своих текстах тоже создает характеры «плоские», однолинейные, не прописывает детали. Литературовед О. Лебедушкина развивает это предположение: «Описание предполагает прикосновение, скольжение по поверхности, но так как эти люди „чем-то бесплотны“ („Гость“), поверхность отсутствует, и рука, протянутая человеку, проходит сквозь него. <.> Телесность, если и существует в этом мире, то только как редкий и опасный дар» [159, 200]. Душа же кажется автору более важной субстанцией: «из всех деформированных тел „выглядывают“ „бессмертные души юных гениев, какими их рисуют — с крыльями, бесплотных, с кудрями и сверкающими лаской и слезой глазами“ („По дороге Эроса“)» [159, 201].
Главное же, на наш взгляд, — не внешнее следование традиции, а смысловое наполнение литературного произведения. Исследователи отмечают парадоксальную «учительность» текстов" Петрушевской, однако, нам кажется, что открыто говорить о дидактизме писателя не стоит. «Учительность» здесь выражается скорее опосредованно: формой, в частности, появлением ситуации другого мира (других миров). Дидактизм же — одна из основных характеристик литературы древнерусской: при написании текста любой агиограф имел четкую цель — научить читателя законам «правильного» жития. «Учительность» или дидактизм — еще одна точка соприкосновения прозы Петрушевской и архаической традиции.
Важным представляется исследование сложного процесса освоения писателем картины мира, общих тенденций формирования ее мирообразов, определения ее художественного метода. Оригинальное и эстетически неоднозначное творчество Людмилы Петрушевской представляет собой сложную систему, которая включает в себя традиционные типологические модели, а также новое, характерное для современного человека, видение мира. Писатель ведет диалог с мировой и отечественной культурой, «знаки» которой — литературные архетипы, аллюзии, коннотации — постоянно присутствуют в ее тексте.
Научная новизна исследования определяется тем, что в нем впервые творчество Петрушевской рассматривается в контексте христианской культуры. В качестве основополагающей гипотезы мы выдвигаем предположение о возможном сходстве авторского идеала Петрушевской с идеалами христианской культуры. Проведенный анализ позволил выявить формы и способы заявленного сходства как в прямых соотнесениях, так и логикой «от противного».
Серьезные исследования творчества этого автора появились сравнительно недавно (1990;е — нач. 2000;х гг.), отдельные же публикации начали выходить на десяток лет раньше, в конце 1980;х, после выхода первых произведений. Наши попытки найти исследования, посвященные вопросам поиска авторского идеала, не завершились успехом, хотя в качестве обозначенной, но не развитой, тема присутствует в следующих статьях.
Одной из первых об этом написала М. Строева в статье, посвященной анализу драматургии: «Чуткое ухо способно <.> расслышать скользнувшую то тут, то там ноту добра. Добра невоплощенного, отнятого и тем более взыскуемого. Мотив несостоявшегося добра — дара материнства, дружбы, любви — и составляет глубинный драматизм пьес Петрушевской, ее поиски милосердия» [189, 228]. Однако многие исследователи стремились прочитать тексты писателя буквально, что приводило к появлению резко негативных оценок. Например, оспаривая мнение Строевой, Н. Кладо обратил внимание на то, что «сегодня духовности меньше, а идеалов и вовсе нет, — и далее, о пьесе „Три девушки в голубом“. — Убогие люди! Убогие дети! <.> Они чужды окружающему обществу. Нет боли у автора за них — есть пренебрежение, рассмотрение свысока. В этом крайний пессимизм пьесы» [152, 231−235]. Такая точка зрения имеет свои основания: в 1980;е годы процесс принятия / непринятия творчества любого неординарного художника велся параллельно с его защитой от социологизма, жизненно опасных обвинений в отрыве от «интересов общества» и т. п. Это же пришлось пройти и Петрушевской.
С позиций почти христианского толкования рассматривал творчество этого писателя Р. Тименчик. В своей статье «Ты — что? или Введение в театр Петрушевской» он писал: «Автор играет с героями честно (а если спутать их с живыми людьми — то жестоко). Автор любит своих героев <.> и вне школьного деления на положительных и отрицательных безжалостно проверяет эту любовь. Процесс восприятия ее пьес — это испытание зрителя на любовь к ближнему. Автор как бы ставит эксперимент, — отнимая у своих персонажей то одно, то другое качество, автор спрашивает зрителя и себя: теперь ты можешь возлюбить ближнего, как самого себя? а теперь? а как самого себя? а самого себя после всего виденного ты еще способен любить?.» [191, 397]. Вопрос задан, намек на идеал есть, но вывода еще нет.
Автором одной из наиболее резких, но ничем не обоснованных статей («Творцы распада: Тупики и аномалии «другой прозы» «) стал Е. Ованесян, который отождествил писателя с ее героями. Вместо анализа критик выдвинул такие претензии: «Шизофренизированные <.> персонажи и ситуации, нарочито взломанная, синкопированная в стиле «рок», обездушенная, ничего общего с русской не имеющая речь, обилие омерзительно натуралистических, сексуальных и садистских сцен, убогое философствование, дальше плоского ерничества не идущее, — <.> бесконечный видеоклип параноического сознания, щедро приправленный к тому же русофобским соусом.» [223, 60]. Ованесян, подобно многим исследователям 1980 — начала 1990;х, упрекнул Петрушевскую в наличии антиидеалов, «воспевании тлена и разложения», то есть выставил ее этаким декадентом, не упомянув о достоинствах ее прозы.
Спустя несколько лет в журнале «Дружба народов» вышла подборка из двух емких статей, посвященных творчеству Петрушевской, где появились мысли, близкие нашим. Одна из авторов, О. Лебедушкина определила идеал, возникающий на страницах книг этого писателя как озарение, свет одного человека другому. «Если „бессмертный гений“, сидящий в „раковине“ человеческого тела, и дает о себе знать, то только „сверкая, подобно озарению“. Озарение — то, что противостоит бессмысленности понимания. Этот опыт исключительно редок, он маргинален, как и следовало ожидать: „человек светит только одному человеку один раз в жизни, и это все“ („Через поля“). <.> Если жизнь <.> трагически „истребима“, то свет человека неистребим и способен рассеять „тень жизни“, ее „тайную, упорно процветающую, животную сторону“, где „сосредоточены отвратительные, безобразные вещи“ („Тень жизни“). Человек светит другому из одного царства в другое, поверх смерти, времени, бездн и границ. Свет и спасение здесь равнозначны» [159, 205]. Здесь речь еще не идет напрямую о христианском мировосприятии мира: автор подмечает «всеохватность» текстов Петрушевской, важность и вневременность ее идеалов.
Другой исследователь, М. Васильева, в статье «Так сложилось» приводит иную концепцию. Она называет Петрушевскую прямой продолжательницей традиций русской классики, а именно — Н. В. Гоголя («Шинель», «Мертвые души»). Ср.: «.если отмести вечную сверхидею рая, взяв за образец лишь явную творческую удачу Гоголя — его истинные шедевры, то есть „тьму и пугающее отсутствие света“, то гоголевский ад мгновенно потеряет метафизическую глубину. Не давшаяся в руки, не ставшая таким же фактом литературы (в противоположность гениальному аду) вечная идея рая просвечивает сквозь всю свою „темную“ предысторию. <.> Ненаписанный же рай продолжает в его прозе свое фантастическое, необъяснимое присутствие» [133, 210]. Таким образом, исследователь заключает, что и Петрушевская, подобно Гоголю, создает некий «ненаписанный рай», представление о котором предстает перед читателем в ее текстах. Идеал появляется не на страницах книги, а в душе человека: автор надеется на понимание читателя. (Ср. признание автора: «.о мой читатель! Я еще в самом начале своей литературной деятельности знала, что он будет самым умным, самым тонким и чувствительным. Он поймет меня и там, где я скрою свои чувства, где я буду безжалостна к своим несчастным героям» [33, 66].) Сравнение с Гоголем — уже отсылка к христианству (об этом говорит и избранная терминология: «ад» / «рай»), где рай — воплощение абсолютного идеала. Тем не менее, и у Гоголя, и у Петрушевской он недостижим.
К отрицанию каких бы то ни было религиозных воззрений писателя приходит М. Ремизова в статье «Мир обратной диалектики»: «Проза Петрушевской безрелигиозна — но не атеистически, а первобытно, матриархально, когда Бога (и даже богов) еще нет, но есть какие-то смутные духи, которым, кстати, приносятся жертвы. И регулярно — причем не осознанно, не добровольно, а вынужденно, почти из-под палки, волею все тех же обстоятельств. Этому миру можно было бы поставить диагноз безнадежной патологии — если бы в нем не существовала вертикаль личного художественного мастерства автора. <.> Петрушевская виртуозно балансирует на грани наивного и культурного текстов, оставаясь, вероятно, единственным автором, которому удается удержать на этой грани полноценное равновесие» [182, 7]. Ремизова утверждает, что идеалы писателя близки первобытным и истинно народным: это неподвластные логике любовь и материнство.
Приближается к этой точке зрения и автор другого учебного пособияИ. Сушилина: «Петрушевская поворачивает читателя к реальному, а не мнимому смыслу бытия. Ее проза принципиально антиидеологична. Писательница, отвергая стереотипы и мифологемы литературы социалистического реализма, погружает своих героев в сферу быта, со всеми его подробностями и проблемами. <.> Мы понимаем, что в мелочах жизни, в невзгодах и вечных проблемах также заключены основные вопросы человеческого существования. Несмотря на беспристрастность авторской позиции, голос героя, его живая интонация вызывают в читателе сопереживание и отклик» [229, 37]. Вполне логично она говорит о глобальности, сверхидее прозы Петрушевской и о соответствующих идеалах.
С концепцией М. Ремизовой спорит Е. Щеглова. «Разговоры именно об архетипах в применении к прозе Л. Петрушевской <.> основываются на том, что при всей точности, с которой писательница воспроизводит массу тяжелейших житейских обстоятельств, рисует она, по-моему, не столько человека, сколько именно эти обстоятельства, не столько душу его, сколько грешную его телесную оболочку. Человек у нее проваливается во мрак обстоятельств, как в черную дыру. Отсюда, видимо, такое пристрастие писательницы к накоплению признаков этих обстоятельств — начиная от пустых тарелок, дыр и всевозможных пятен и кончая бесчисленными разводами, абортами и брошенными детьми» [233, 53]. Не будем возражать против допустимости существования этой точки зрения, однако, кажется, автор просто за деревьями не увидел леса. Здесь снова выступают антиидеалы: мрак, безысходность, абсурдность человеческого бытия.
Казанский исследователь творчества Петрушевской Т. Прохорова больше изучает лингвистическую сторону ее текстов. В одной из статей она обратилась к семантике слова «счастье»: «Интересна семантика понятия счастье в художественном мире писательницы. <.> Как правило, счастьеэто краткий миг, „пик радости“ обретения духовной свободы, чувства родства, но он не в силах рассеять мрак жизни. В итоге это „чудное мгновение“ зачастую само оказывается миражом. <.>. Счастье и крест у нее обычно оказываются рядом. В художественном мире ее новеллистики можно встретить в основном следующие способы „обретения“ героями счастья: иллюзия, подмена реальности мифом, игра. Но даже видимое, мнимое счастье воспринимается ими как благо, ибо тоска по идеалу неистребима» [176, 171]. Исследователь называет Петрушевскую романтиком в изображении этого стремления к счастью. Ее идеал (счастье), по Прохоровой, тесно переплетается с долгом (крест). В этом мнение исследователя близко тем, кто воспринимает творчество писателя в русле христианской традиции: «Вообще соотношение мечты и действительности, «здесь» -бытия и «там» -бытия является ключевой проблемой в творчестве Петрушевской. Она связана с мыслью о невозможности обретения гармонии в этом мире. Единственное, на что могут рассчитывать герои рассказов писательницы, — это обретение искомого идеала за пределами человеческого существования, «где-то там, где-то там» «[177]. Все же надежду писатель оставляет своим героям: они верят в свое счастье — и оно приходит к ним, пусть не сразу, а «где-то там». Итак, мечта может осуществиться, человек может стать кем-то другим. Надежда и вера — вот те идеалы, о которых говорят исследователи в своей статье. В 2003 году Д. Маркова, выражая уже ставшие традиционными для исследователей творчества этого писателя мысли, пишет: «В аннотации к книге (имеется в виду сборник «Где я была» -прим. Д.Р.) сказано, что главное в ней — «стремление людей спасти друг друга. И, как в большинстве волшебных, колдовских историй, это стремление приводит к счастливому финалу». К этому стоит добавить, что здесь есть и обратное стремление, ведущее к гибели <.>, когда люди, замыкаясь в собственном мире, отворачиваются от других. <.> Важно иное: то, что способность отдать все ради другого, само желание «оставить дверь открытой», оказать и принять помощь здесь оказываются безусловной ценностью. В буквальном смысле — вопросом жизни и смерти» [162, 218]. Здесь уже явственна связь с идеалами христианской традиции, когда главное — забота не о себе, а о ближнем, участие, милосердие и сострадание.
Рассмотрение творчества Петрушевской в контексте идеалов христианской культуры еще не стало предметом специального изучения. В обращении к этому важнейшему пласту современного литературоведения и заключается актуальность научного исследования.
Цель диссертационной работы — в процессе сопоставительного анализа выявить соотношение авторского идеала Петрушевской с идеалами христианской культуры, отраженными в текстах древнерусской литературы.
Для достижения этого необходимо решить следующие задачи:
1. Отталкиваясь от современного состояния проблемы эстетического идеала, выработать рабочую концепцию в качестве опоры для анализа прозы Петрушевской.
2. Осмыслить и систематизировать мотивы и образы традиционной христианской культуры в древнерусской литературе.
3. Вчитываясь в произведения Петрушевской, проанализировать специфику бытования христианских образов и мотивов в прозе писателя, а также обнаружить то общее, что позволяет сделать выводы о типологии данного явления в контексте творчества писателя.
4. Выявить типологическую близость нравственно-эстетического идеала Петрушевской с идеалами древнерусской литературы.
Материалом исследования стала малая проза Петрушевской (рассказы и реквиемы «О, счастье», «Я люблю тебя», «Бессмертная любовь», «Дядя Гриша», «Чудо», «Свой круг», «Вопрос о добром деле», «Гимн семье», новеллы «Ветки древа», «Просиял» и др.), а также роман «Номер Один, или В садах других возможностей».
Объект исследования — творчество Петрушевской в аспекте авторского идеала.
Предмет исследования — формы выражения авторского идеала в произведениях Петрушевской в их сопоставлении с традициями христианской культуры.
Теоретико-методологической основой послужили теоретические исследования по эстетике и поэтике (М. Бахтин, Д. Лихачев, Ю. Лотман, Ф. Буслаев, А. Есин и др.), лингвистические исследования (А.Зализняк,.
И. Левонтина, А. Шмелев, И. Гальперин и др.), работы православных мыслителей (архимандрит Федор (Бухарев), игумен Петр (Мещеринов), святитель Феофан Затворник, Г. Флоровский и др.).
В процессе выполнения работы были использованы приемы структурно-семантического, сравнительно-исторического, типологического, текстологического, лингвистического методов анализа художественного текста.
Научно-практическая значимость. Материал исследования применим в курсе лекций по современной литературе, спецкурсах по литературному процессу рубежа XX — XXI веков, школьных факультативах, а также при подготовке соответствующих методических пособий. Положения, выносимые на защиту:
1. Творчество Петрушевской — реальность современного литературного процесса, и в то же время оно может считаться продолжением христианской культурной традиции.
2. Выявление означенной двойственности прозы Петрушевской позволяет обнаружить в ней новый, глубинный смысл, во многом выводящий творчество писателя за рамки искусства постмодернизма.
3. Наличие авторского идеала в прозе Петрушевской очевидно, и при сопоставлении ее текстов с памятниками древнерусской литературы это утверждение из отвлеченной сферы переходит в сферу доказательную.
4. Авторская картина мира предполагает многообразие методов и форм выражения авторского идеала. Идеал в творчестве Петрушевской может персонифицироваться в самобытном герое / антигерое (персонаже, противоположном авторской установке). Важную смысловую нагрузку приобретают заглавие произведения и ключевые словообразы, создающие специфический подтекст, также помогающий выявить авторский идеал. Каждый из этих приемов находит свое последовательное воплощение в диссертационном исследовании.
Апробация результатов осуществлялась на Всероссийской научной конференции «Духовная жизнь провинции» (Ульяновск, 2003), Всероссийской научной конференции «Мир России в зеркале новейшей художественной литературы» (Саратов, 2004), научных чтениях «Образ жизни и образ мыслей» (Ульяновск, 2005), IV Международной научной конференции «Литература и культура в контексте христианства» (Ульяновск, 2005), Всероссийской научной конференции «Изменяющаяся Россияизменяющаяся литература: художественный опыт XX — начала XXI веков» (Саратов, 2006), XVI Международных научных чтениях (Даугавпилс, 2006), Международной научной конференции «Литература XI — XXI веков: Национально-художественное мышление и картина мира» (Ульяновск, 2006), Международном научном интернет-семинаре «Теория синтетизма Е. И. Замятина и художественная практика писателя: эстетический ресурс русской литературы XXXXI веков» (Тамбов, 2006), международной научной конференции «Литература XI — XXI вв. Национально-художественное мышление и картина мира» (Ульяновск, 2006).
Структура и объем работы: диссертационное исследование состоит из введения, трех глав и заключения. Объём работы — 197 страниц. Библиографический список включает 246 наименований.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
В ходе исследовательской работы над выявлением идеалов в прозаических произведениях современного писателя Людмилы Петрушевской мы стремились сопоставить их с вечными образами христианской культурной традиции. Итогом нашего анализа стали следующие положения.
Выяснилось, что проблема поиска идеала в творчестве Петрушевской чрезвычайно мало изучена в отечественной науке о литературе. Те исследователи, которые обращаются к имени этого художника, чаще всего рассматривают ее произведения в рамках эстетики постмодернизма, поэтому говорят о дегуманизации человеческих отношений, деструкции привычного понимания ценностей, десакрализации материнства и т. п. Среди этих отрицаний вопрос об идеалах отпадает сам собой, однако, мы пошли иным путем. Мы предполагаем отнести творчество Петрушевской к эстетике постреализма и, таким образом, поменять «минусы» на «плюсы». Вместо дегуманизации мы пишем о гуманизме, вместо деструкции — о созидании отношений, основанных на любви, вместо десакрализации — о святом материнском чувстве. Также, применяя сравнительно-исторический метод, можно найти параллели с эстетикой древнерусской литературы, где идеалы четко прописаны.
В своей работе мы использовали уже существующий термин «авторский идеал», причем трактовали его как понятие сугубо субъективное, высший духовно-культурный образец красоты, добра, истины, каковым он представляется тому или иному человеку. Мы предположили, что говорить об идеале возможно, даже если творец не создает конкретного образа. Так, например, в современном искусстве идеалы во многом отличаются от тех, что представляли себе художники прошлого, но это отнюдь не значит, что искусство сегодня безыдеально. В частности, в литературных произведениях можно выделить так называемые «слова-идеалы» (эстетика и магия самого слова), «образы-идеалы», «мысли-идеалы» (идея, которая вселяет в читателя надежду, радует читающего несмотря ни на что). Идеалы в творчестве Петрушевской можно найти на разных уровнях, в частности, это могут быть идеи, пробуждающие в читателях сострадание, то есть то чувство, которое нередко отсутствует в повседневной жизни. Кроме того, достаточно часто в ее творчестве встречаются персонажи, приближенные к идеальным.
Для сопоставления нами были выбраны произведения древнерусской литературы, в которых, на наш взгляд, наиболее четко отражаются идеалы христианской культуры. Это «Житие Авраамия Смоленского», «Житие Марии Египетской», «Житие протопопа Аввакума», «Моление Даниила Заточника», «Повесть о Марфе и Марии», «Повесть о Петре и Февронии», «Повесть об Ульянии Осорьиной», «Сказание о Борисе и Глебе» и некоторые другие. В ходе исследования было доказано, что идеалы Петрушевской соотносятся с идеалами христианской культурной традиции, в русле которой созданы вышеуказанные тексты.
Анализируя творчество (а конкретно — малую прозу) писателя, мы создали некую систематизацию, которая помогла прийти к некоторым важным выводам. Во-первых, был выделен тип повествования, в котором стремление к идеалу проявляется наиболее ярко, — это произведения, приближенные к древнерусскому жанру жития, агиографии или реквиемы (специфический жанр Петрушевской).
Во-вторых, обращаясь к анализу авторского идеала в прозе Петрушевской, мы постарались рассмотреть образный, тематический, текстологический и идейный уровни. Уже при самом беглом обращении к текстам современного писателя выявилось сходство идеалов Петрушевской с общими ценностями христианской культурной традиции. К ортодоксальным православным писателям ее, разумеется, относить не стоит. Параллели можно провести на более тонком уровне — уровне подтекста, сознания, ментальности. При этом логично ввести понятие юродствования — той черты, которая присуща прозе Петрушевской и, в то же время, является приметой народного сознания и народного отношения к вере. С помощью актуального языка, поэтики, присущей искусству последних лет, писателю удается воскресить в прапамяти читающего населения вечные идеалы, к которым обращались древнерусские агиографы и летописцы, художники-классики и многие другие, обращались и активно обращаются по сей день.
В-третьих, был выявлен тип героя, в котором, на наш взгляд, раскрывается авторский идеал. Здесь же, как и у древнерусских авторов, у Петрушевской складывается некая иерархия «достойных» персонажей. Условно их можно разделить на несколько категорий:
— «герои-мученики»;
— «герои-юродивые»;
— «герои-праведники»;
— герои на грани жизни и смерти.
За всю, более чем тридцатилетнюю, творческую карьеру Петрушевская создала множество персонажей, легко узнаваемых, но, в то же время, устремленных в вечность. Ее «мученики» страдают за свои откровенные чувства, за саму возможность любить и жить этим, ее «юродивые» не скрывают правды ни при каких условиях, ее «праведники» ведут тихую, неслышную и неяркую жизнь, становясь заметными лишь после (или в момент) смерти. Маргинальное положение — грань между жизнью и смертью.
— одна из важнейших тем в литературе, по мнению Петрушевской. Именно в это пограничное время раскрывается подлинная душа человека — он оказывается без маски — и он наиболее близок Всевышнему. Иногда ее герой «на грани» раскаивается в грехах, порой даже обращается к Богу с молитвой.
— и вот тогда являет собой подлинный образец поведения. Разумеется, такое, как и в реальной жизни случается редко, а значит, подобных людей следует высоко ценить. Их и ценят — иногда им даже дается второй шанс, некая «добавочная жизнь», которую можно прожить иначе.
Однако самые чистые (идеальные) люди, по Петрушевской, — это Мать и Дитя. Любая мать может унаследовать что-то от Богородицы, и тогда ребенок станет для нее спасителем. Мать в своей жертвенности и бескорыстности и дитя в своей чистоте и непорочности — те идеалы, которые освещают практически каждое произведение автора. Эти же вечные символы не раз появлялись на страницах Евангелия: Иисус часто сравнивает себя с ребенком («малым сим»), а образ Богородицы, пусть не совсем явно прописанный в канонических книгах, очень дорог именно для русского сознания. Мать и дитя образуют некую совершенную формулу единения, это идеал семьи, по Петрушевской, в то время как иные формы семейных отношений (любовь-снисхождение, любовь-жалость, любовь — преклонение перед божеством) не слишком жизнеспособны. Обращение к этому тандему часто появляется уже в заглавии текста («Случай Богородицы», «Аве Мария, мамочка», «Материнство», «Бифем», «Доченька» и т. п.).
Заглавие — один из важных композиционных компонентов, если можно так выразиться, средоточие авторского идеала. Практически всегда в этой роли выступает общекультурное понятие, иногда имеющее глубокие корни в христианской культурной традиции («Бессмертная любовь», «Непогибшая жизнь», «Как ангел», «Вопрос о добром деле», «Чудо», «О, счастье», «Две души», «Смысл жизни» и т. п.). В процессе чтения текстов, прежде всего, следует обращать внимание на название, ибо оно у Петрушевской неизменно емко и позитивно. Оно говорит об истинной настроенности автора — нести людям свет, добро, предупреждать о том, что возможно, и, разумеется, сохранять память.
В последние годы автор в своих исканиях все чаще возвращается к изображению идеала методом «от противного». На первый взгляд, ничего позитивного не несет ее сравнительно новый роман «Номер Один, или В садах других возможностей»: писатель словно перечисляет неприглядные факты порока и человеческого разложения. Тем не менее, в этом случае возможно говорить о так называемой «тоске по идеалу» — светлому, чистому, прекрасному, тому, что символизируют несчастные дети. Ребенок, по Петрушевской, идеален в своей первобытности, искренности, тем более, если это касается ребенка страдающего. Именно таких детей «выпустили» в новую жизнь их родители, отдав им свои тела (жертвенность), но, не подсказав, как себя вести. Сама писатель становится на место такого родителя, помогающего неопытным и запутавшимся в новейших ли технологиях, в первородном ли грехе. Итак, и здесь идеал очевиден и он неизменен — жертвенная любовь родителей (особенно матери), готовых на все ради детей, и невинность, чистота и большое будущее самих детей.
Кроме того, в работе был проведен текстологический анализ, с помощью которого мы определили слова-пароли, коды, которые Петрушевская выделяет в своих произведениях. Эти слова и словосочетания — «родная душа», «счастье», «радость», «покой», «воля», «утешение», «сияние», «спасение» и др. Подобные же категории являются едва ли не самыми ключевыми в христианской культурной традиции, особенно отечественной, и могут характеризовать житие святых.
Если в системе персонажей идеал писателя выражается в образах героини реквиема «Я люблю тебя», дяди Гриши («Дядя Гриша»), Ани («Стена»), девушки в черном пальто («Черное пальто») и т. п., то в более абстрактной сфере — лексическом составе — ее ценности находят отражение в понятиях «родная душа», «радость», «счастье», «покой», «воля», «сияние», «утешение», «спасение» и т. п. В тексте второй и третьей глав мы постарались доказать, что эти идеалы максимально приближены к христианскому мировоззрению, а, следовательно, делают Петрушевскую писателем-классиком33.
Круг ее читателей — люди, возможно, далекие от религии. Они говорят на другом языке. Ценность же творчества Петрушевской заключается в ее необъяснимом таланте дойти своим словом до сердца каждого — или практически каждого — умного и тонкого читателя вне зависимости от пола, возраста или национальности.
33 См. также Демин Г. Пророческий лейбл, или Исчезновение Петрушевской // Современная драматургия. — 1994. -№ 1. — С. 176−184.
Итак, обобщая вышесказанное, мы постараемся наметить пути дальнейшего развития исследования по этой теме:
— Людмила Петрушевская — одна из плеяды ярких художников современности. Прием, который лег в основу написания данной работы, можно применить по отношению к другим современным авторам и, таким образом, сравнить их творчество не только с классиками, писателями XVIII или XIX веков, но и «копнуть более глубоко», то есть обратиться к прапамяти, к вечным аксиологическим категориям.
— Лишь небольшая часть данного исследования посвящена собственно анализу текста. В дальнейшем этот аспект можно усовершенствовать, включив туда анализ звукового и цветового ряда прозы Петрушевской, что также многое скажет об устремлениях автора.
— Кроме проблемы авторского идеала можно заниматься исследованием других аспектов творчества писателя, в частности, именологии (изучение имен собственных в произведениях писателя), анализом названий, хронотопа, архетипов, заниматься составлением целостной картины мира Петрушевской.
— Также возможен разговор о «школе Петрушевской», ее последователях, которых чаще всего относят к феминистскому кругу писателей. В их творчестве тоже можно отыскать отсылки к христианской традиции.
Возможно, ценность данного исследования заключается в том, что мы постарались обратить внимание на те явления, которые не всегда фиксируются в сознании ныне живущих людей. Наши современники вряд ли выражают идеалы своего времени и своего поколения в конкретных формулах. Это за них делают писатели, которые, в свою очередь, сами бессознательно обращаются к источнику своей прапамяти, к всевозможным архетипам, бытующим на грани мировосприятий. Художники пытаются пробудить истинного человека в нынешнем не-совсем-человеке (с христианских позиций), обращаясь к душе, а не к разуму. Небольшая по объему, но очень глубокая проза Петрушевской неизменно «бьет под дых» (по ее же собственному выражению) и вызывает катарсис, что значит, -доходит до сердца, заставляет размышлять и переосмысливать. Во многом это касается вопроса идеалов в современном обществе.