Спецификой российского государства всегда считалось особое, пограничное положение (причем в самых разных смыслах) между Востоком и Западом. Христианская и исламская культурные традиции сосуществуют на территории многонациональной России больше двух столетий, что не могло не повлечь за собой значительного интереса к восточной (мусульманской) культуре со стороны русских ученых, писателей, музыкантов, художников. Знакомство с литературой мусульманского Востока (не разделяемого в массовом сознании на арабский, персидский, турецкий) начинается в XVIII веке, в эпоху Екатерины II. Успехи российской дипломатии, победы русского оружия (присоединение Крыма, войны с Турцией) пробуждают государственный интерес к магометанской вере. В русскую литературу проникает восточная топика, главным каналом чего послужили так называемые «восточные повести», как переводившиеся с французского (авантюрно-фантастические и философские), так и оригинальные произведения. Такой «Восток» воспринимался как «специфическая, условная поэзия, экзотика, как материал, знакомящий читателя с изощренной литературой фантастических приключений» [63, с.302]. Большую роль в подобном понимании сыграли переводы сказок «1001 ночи», которые печатались с 1763 года. Впоследствии, во второй половине XVIII века накопленный фонд восточных сюжетов, имен и образов уже стал служить в просветительской литературе формой выражения «острых мыслей, тонкой критики и разумных наставлений» [63, с.304]. В поле зрения переводчиков попадает великий перс Саади (XIII в.), прославленный на мусульманском Востоке умением «развлекать наставляя и наставлять развлекая».
В начале XIX века в России начинается процесс художественного освоения Востока, ведущего к обогащению русской культуры за счет восприятия «новых мыслей, оборотов и выражений восточной словесности» [Цит. по: 51, с.32]. Занимавший в то время пост министра просвещения.
С.Уваров писал, что «.поле восточной поэзии ожидает трудолюбивой руки, которая, обработав его, показала бы нам гений Востока во всем великолепии, ему принадлежащему и тем расширила бы сферу наук словесных» [Цит. по: 51, с.32]. Если восточные повести XVIII века использовали восточную топику и ономастику в качестве экзотических декораций, в которых развертывался душеполезный «просветительский» сюжет, то в поэзии русского романтизма (В.Жуковский, А. Пушкин, М. Лермонтов, А. Бестужев-Марлинский), собственно, начинается освоение восточных мотивов на уровне стилистических исканий. О XIX веке принято говорить как о периоде интенсивного взаимодействия русской поэзии с восточной классикой. И, в первую очередь, это относится к творчеству А. Пушкина, который в «Подражаниях Корану» заложил особую традицию обращения к мусульманскому первоисточнику как «блестящему образцу специфически-национального арабского мыслевыражения» [108, с.8]. Именно этот аспект русской коранической традиции уловил и понял в пушкинских «Подражаниях» Ф. Достоевский: «Разве тут не мусульманин, разве это не сам дух Корана и меч его, простодушная величавость веры и грозная кровавая сила ее?». Вслед за А. Пушкиным в мир Саади и Хафиза проникает А. Фет (цикл «Из Гафиза»), постигая не только специфику ориентальной формы, но и философские идеи персидского мудреца.
Начало XX века в России отмечено новым всплеском интереса к культуре Востока. На гребне двойной колонизации (имперской, затем советской) «чужое», «восточное» начинает восприниматься как «свое», понятное, обжитое. Ориентальные мотивы проникают в творчество многих деятелей культуры — К. Бальмонта, А. Бенуа, А. Блока, В. Брюсова, В. Верещагина, М. Врубеля, Н. Гумилева, Д. Мережковского, И. Стравинского, В.Хлебникова. В этот период Восток стал поистине неисчерпаемым источником новых смыслов, чувствований и стилей жизни, что связано, в первую очередь, с особой духовной атмосферой Серебряного века в России. Поскольку, отличительной чертой художника этого времени стал творческий универсализм, в творческих поисках этого времени нашло свое выражение общее тяготение эпохи к мировоззренческим синтезам. Отвергнув принцип непосредственного изображения окружающего мира, деятели искусства стремились к преображению натуры, то есть ее эстетизированной трансформации с целью выстраивания иной реальности. Художник, «формулируя» действительность наступавшего века, творит новый миф. В культуру, таким образом, вернулось мифопоэтическое мироощущение, поэтически-эмоциональное переживание мира. Мифологизированное мировосприятие стимулирует интерес к культурам прошлого (в том числе средневековому и весьма условному современному Востоку), в которых привлекательным является именно мифологическая концепция мира, целостное и гармоничное ее восприятие. Субъективные импульсы, пронизывающие мифологизм рубежа веков, ведут к авторскому мифотворчеству. Если И. Бунин-ориенталист еще способен мыслить «словами Корана» в аспекте пушкинской традиции, уловленной Ф. Достоевским [108, с.13−14], то русские символисты (К.Бальмонт, В. Брюсов, Вяч. Иванов, М. Кузмин, В. Хлебников,) творят свой собственный Восток, в котором тонко воспроизведенная восточная образность, стилистика предстает все-таки «осовремененной», а средневековая мусульманская картина мира получает совершенно новую интерпретацию.
К концу XX столетия в области гуманитарных научных исследований активизируется интерес к феномену ментальности, с которым связывается новая возможность оценки и понимания происходящих в обществе процессов. Причем сложность и относительная малоизученность этого понятия, в последнее время существенно расширившегося в своих смыслах, способствует прогрессу исследовательской мысли, и феномен ментальности входит в социально-политическую публицистику, психолого-философскую литературу на правах научно признанной категории. Следовательно, актуальность исследования определяется необходимостью обращения к ментальной сфере национальных культур.
Во многих культурных, в том числе исследовательских, опытах ментальность реконструируется путем сопоставления с другой ментальностью. В этой связи обращение к проблеме межкультурного диалога (России и СССР XX века и средневекового мусульманского Востока) позволяет осуществить глубокий и всесторонний анализ ментального аспекта культуры. Отсюда, актуальным представляется выявление специфики рецепции мусульманской ментальности на территории России XX векапроцедуры, обусловленной длительным историко-культурным освоением Востока со стороны русского сознания. В мультикультурном постсоветском пространстве понимание специфики данного межкультурного диалога имеет особое значение для сохранившихся в России автономных республик (прежде всего с мусульманским населением), поскольку принципиально новая ситуация требует от людей уже не подчинения навязанным идеологическим принципам, единым социальным импульсам, а осознания себя представителями своеобразной национальной среды со своими ментальными, этническими, религиозными установками. Возможность познать себя, определить основы своего миросозерцания предоставляет межкультурный диалог, в данном случае русской и мусульманской традиций.
Наконец, изучение рецепции мусульманской ментальности представляется сейчас особенно актуальным еще и потому, что в начале XXI столетия сознательное искажение, извращение многих положений ислама порождает реальную угрозу со стороны религиозного экстремизма, провоцирует столкновение между представителями религий, цивилизаций, образов жизни. Для предотвращения и разрешения межкультурных и межнациональных конфликтов важно выявить ментальные особенности представителей разных этнических культур, обозначить пути, ведущие к национальной толерантности.
Автора данной диссертации интересует не ислам как таковой (этодело религиоведов) и не мусульманская ментальность в ее аутентичном качестве (это — дело этнологов), а мусульманский модус, определяющий особенности мировосприятия в стране, расположенной в географическом перекрестье и несущей в своем культурном опыте груз взаимного интереса и, разумеется, взаимного непонимания Запада и Востока.
Целью данного диссертационного исследования является выявление социокультурной и психологической специфики восприятия мусульманской ментальности в России XX века сквозь призму художественных текстов.
Для достижения цели были поставлены следующие задачи, которые и определили структуру работы:
1. Выделить основные смыслы категории ментальности применительно к мусульманской картине мира, явленной в классике восточной поэзии.
2. Определить своеобразие межкультурного диалога России начала XX века со средневековым Востоком в аспекте поэтической традиции.
3. Обобщить влияние социокультурных реалий советской эпохи на ментальные особенности мусульманского населения на основе анализа художественного текста.
Проблема исследования связана с рецепцией мусульманской ментальности представителями русской культуры в аспекте художественного творчества. Данная проблема представлена в диссертации в разных научных ракурсах: восприятие эстетической, религиозной, философской традиций мусульманской культуры носителями русской ментальности — В. Брюсовым и С. Есенинымвосприятие социально-культурных, политических, нравственных аспектов функционирования этой ментальности носителем собственно мусульманского мировидения — Т.Пулатовым.
Объектом исследования является мусульманская ментальность в историко-культурном и художественно-образном ракурсах.
Предмет исследования — рецепция мусульманской ментальности в репрезентативных образцах русской/советской лирики и эпоса XX века.
Материалом исследования послужили аутентичные художественные тексты, где осуществилась рецепция ментальных особенностей мусульманства: философские четверостишия (рубай) О. Хайама, поэтические стилизации восточной средневековой лирики В. Брюсова, цикл «Персидские мотивы» С. Есенина и ставший пограничным в историко-культурном, социально-психологическом и художественном отношениях явлением роман Т. Пулатова «Жизнеописание строптивого бухарца».
Выбор эмпирического материала определяется с точки зрения максимальной репрезентативности исследуемых произведений. В ряду традиционно рассматриваемых представителей классической персидской лирики, таких, как Руми, Джами, для российской историко-культурной системы особенно значимой, излюбленной, возможно, понятной и потому востребованной фигурой является О. Хайам, рубай которого стали источником подражания для русских поэтов начала XX века. Именно хайамовская афористичность, ироничность, философичность с легкостью и энтузиазмом воспринимаются иным (европейским) сознанием. В качестве реципиентов классической стихотворной традиции в данной работе выступают В. Брюсов и С. Есенин, что объясняется не только особым местом этих поэтов в традиции рецепции, но и личным интересом автора к творчеству русских поэтов. Идея «всемирной отзывчивости», включавшая в себя, в ее символистской версии, и обращение к поэтическому опыту восточных мудрецов, коснулась не только ее родоначальника, высоко эрудированного В. Брюсова, но и куда менее «энциклопедичного», несомненно, талантливого «народного» поэта С.Есенина. Для выбора эмпирического материала диссертации важно, что пути прочтения и интерпретации персидской классики русскими поэтами разойдутся в разные стороны в силу сугубо различных творческих и личностных интенций. Значимость этих двух фигур для данного исследования заключается в возможности обозначить разные полюса взаимодействия художников XX века с поэтической традицией средневекового Востока при общности восприятия «чужого» ментального материала.
Совершенно уникальный опыт имманентной (интроспективной) рецепции мусульманской ментальности представлен в трилогии «Жизнеописание строптивого бухарца» советского узбеко-таджикского писателя Т. Пулатова, который наряду с другими писателями национальных «окраин» советской империи, такими, как киргиз Ч. Айтматов, грузин Н. Думбадзе, армянин Г. Матевосян, воссоздает мифологизированную в национальной (в его случае — мусульманской) традиции картину мира, вскрывая ментальный опыт через культуру повседневности, бытовые реалии бухарских улиц, домов, дворов, привычек.
Методология исследования. Методологические подходы, примененные в работе, отвечают теоретической базе современной культурологии, обогащенной методами и приемами других наук, в том числе культурной и исторической антропологии, этнологии, социологии, психологии. В диссертации использован комплексный подход к изучению воплощения определенной ментальной модели в культурном тексте, для чего привлечены методы сравнительно-исторического, психоаналитического анализа, методы герменевтики и семиотики, социокультурный и социопсихологический методы.
Сравнительно-исторический метод изучения конкретных явлений культуры в аспекте ментальное&tradeпозволяет сопоставить различные национальные культуры с опорой на категории ментальности и диалога культур. Герменевтический подход к эмпирическому анализу культурных явлений востребован применительно к проблеме межкультурного диалога, происходящего в поле художественного текста (М.Бахтин, В. Библер, Х.-Г.Гадамер). Приемы семиотического анализа позволяют рассматривать проявления мусульманской ментальности в художественно-образной системе творчества, а также проследить процесс формирования ментальное&tradeв условиях мусульманской культуры повседневности (А.Лосев, У. Эко). Использование психоаналитической методики как частного метода анализа дает возможность вскрыть глубокий пласт национальной ментальное&trade- -сферу бессознательного (Д.Кэмпбелл, К.Г.Юнг). Социокультурный и социопсихологический анализ культурного текста позволяет выявить механизм творческого процесса на основе ментальных и общественных закономерностей, воссоздать социокультурный контекст, в котором формируется творческая личность и осуществляется бытие персонажа.
К числу наиболее важных теоретико-методологических ориентиров, носящих обобщающий смысл для нашего исследования, принадлежат:
• Всестороннее осмысление феномена ментальности (А.Гуревич,.
U.
И.Хейзинга, К. Г. Юнг, И. Яковенко);
• Герменевтическая концепция диалога культур (В.Библер, Х.-Г.Гадамер, И. Кондаков);
• Теории мифологического и религиозного сознания (Э.Голосовкер, Э. Кассирер, Л. Леви-Брюль, Л. Митрохин, К.Г.Юнг).
Гипотеза исследования состоит в следующих предположениях:
— творческая личность трансформирует ментальные характеристики в мотивы и образы-символы, берущие свое начало в коллективном бессознательном определенного субэтноса;
— в процессе межкультурного диалога, осуществляемого в рамках художественного творчества, происходит не только акт понимания творцом культуры прошлого, но и акт самопознания, самоопределения с точки зрения частных (этнических) и общих (ментальных) установок;
— рецепция классической мусульманской культуры в России первой трети XX века (В.Брюсов, С. Есенин) была реализована на философском и индивидуально-психологическом уровнях с опорой на художественно-образную систему творчества восточной поэтической классики (О.Хайам);
— ментальные характеристики мусульманина — обыденной личности и творца.
— советского (тоталитарного) периода являли собой сложный социокультурный конгломерат, актуализировавший мифологическое сознание в контексте социальных детерминант эпохи (Т.Пулатов).
Степень разработанности проблемы определяется в нескольких аспектах. Тема диссертационного исследования обусловила обращение к широкому кругу научной литературы, посвященной как работам по теории и истории культуры, так и монографиям, посвященным изучению мусульманской культуры, исламу, в частности.
Наиболее важными работами общего характера для исследования стали:
1. Концептуальные работы в области культурологии, посвященные истории культуры и проблемам ментальности и менталитета (А.Гуревич, Ж. Jle Гофф, Й. Хейзинга, К.Г.Юнг).
2. Философские исследования феномена мифа и мифологического сознания (Э.Голосовкер, Э. Кассирер, Л. Леви-Брюль, Л. Митрохин, К.Г.Юнг).
3. Труды по социологии и этнологии, посвященные стереотипам поведения и этнокультурной картине мира (В.Богораз-Тан, Л. Гумилев).
4. Теоретико-литературоведческие, культурологические, психологические исследования по проблеме мотива и образа-символа (А.Веселовский, Г. Гачев, З. Фрейд).
Исследования эстетических и этических особенностей арабо-мусульманской культуры.
В трудах, посвященных культуре средневекового (исламского) Востока, такими исследователями, как М. Каган, С. Каганович, И. Крачковский, А. Мец определены основные черты художественного мышления средневекового художника-мусульманина, опирающиеся на принципы исламской религии. В востоковедческих работах Е. Бертельса, М. Степанянц подробно рассмотрены философские и эстетические аспекты суфийской лирики.
Этнологические исследования, направленные на изучение бытовых и ментальных особенностей мусульманских народов, в советское время были подчинены официальной идеологии и, следовательно, во многом искажали объективное видение данной проблемы. Для проведенного диссертационного исследования, хронологические рамки которого, с точки зрения процесса рецепции, охватывают советскую эпоху, важным было обращение к работам советских же ученых второй половины XX века Н. Аширова, Н. Байрамсахатова, Ю. Бромлея, Д. Еремеева, Х. Иноятова, Т. Кары-Ниязова, где внимание концентрируется на негативных чертах исламской религии, идеи которой, как утверждают ученые, препятствуют социальному и культурному прогрессудревнейшая мусульманская культура объявляется отсталой, застойной, полной религиозных суеверий, патриархально-родовых пережитков. Данные работы послужили в нашей диссертации важным историко-культурным источником понимания атмосферы, системы координат, в которой при советской власти существовала мусульманская культура. Принципиальное отсутствие внимания к специфике национальной жизни, за исключением чисто бытовых деталей, не было компенсировано работами ученых в постсоветский период. Однако позднее появляются исследовательские труды (И.Ермаков, Л. Митрохин, Я. Рой), развенчивающие созданный советскими учеными миф о несостоятельности культурного развития мусульманских республик.
Особый вклад в изучение исламской картины мира внес историк Д. Щедровицкий, который провел глубокий всесторонний анализ исламской мифологической картины мира на основе сопоставления книг Священного Писания (Торы, Евангелия, Корана).
Труды, посвященные отдельным творческим личностям (О.Хайам, В. Брюсов, С. Есенин).
Малочисленность и отрывочность сведений о личности О. Хайама, разногласие и споры по поводу его поэтического наследия, а также малоизученность творчества В. Брюсова и С. Есенина в аспекте связи с восточной традицией, — все это сделало невозможным использование широкого круга критической литературы в данной работе. Изучение предмета исследования происходило непосредственно с опорой на художественные произведения и немногочисленные исследовательские труды, касающиеся тех или иных сторон поставленной проблемы. В исследовании поэтических текстов В. Брюсова, С. Есенина осуществлялась опора на литературоведческие статьи (С.Кошечкин, А. Марченко, К. Мочульский, П. Тартаковский, Г. Хлебников), воспоминания современников поэтов (П.Антокольский, Н. Вержбицкий, Н. Гумилев, В. Мануйлов, М. Ройзман, В. Ходасевич), а также на философские статьи самого В. Брюсова («Об Искусстве», «Истины (начала и намеки)», «Ключи тайн»).
В силу того, что творчество Т. Пулатова не было признано советской критикой, а личность писателя как «литературного функционера» заслонила для исследователей его оригинальное художественное творчество, практически отсутствуют исследовательские труды, посвященные прозе узбекского писателя, в области литературоведения и публицистики. И лишь совсем недавно (2005г.) в России, а не в Узбекистане вышла работа Э. Шафранской, в которой был осуществлен анализ мифопоэтики прозы Т. Пулатова, а также отражена мифологическая основа национальных образов в его творчестве.
Характеризуя степень разработанности интересующей нас проблемы на основе широкого круга трудов, актуализированных в диссертации, необходимо констатировать следующее. Несмотря на возросший в последнее время научный интерес к проблемам ментальности, в культурологии до сих пор не была предпринята попытка типологизировать данную категорию как модус личных творческих интенций, в том числе, осуществлявшихся в сложные, переходные в социально-политическом отношении периоды XX века.
Научная новизна исследования определяется:
— осуществлением эмпирического анализа художественных текстов различных эпох в контексте категории ментальности;
— применением герменевтического и, в особенности, семиотического методов к изучению проблемы межкультурного диалога, а также к проблеме выявления ментальности в условиях повседневности, воплощенной в художественных текстах;
— привлечением романа Т. Пулатова «Жизнеописание строптивого бухарца» как источника анализа мусульманской ментальности, актуализированной в ее повседневных проявлениях;
— постановкой проблемы рецепции ментальных характеристик одной культуры через художественный опыт носителей иной культурной традиции.
Теоретическая значимость исследования заключается в том, что.
— интерпретированы в соответствии с исламской картиной мира на основе конкретных текстов О. Хайама специфические для мусульманского Востока образы-символы;
— систематизированы проявления рецепции творческими личностями России XX века средневековой восточной художественной традиции (В.Брюсов, С. Есенин);
— соотнесены с имманентной художественно-образной конструкцией романа писателя советского Узбекистана Т. Пулатова личностные (скрытые) мотивы и социально-культурные (явные) приемы рецепции мусульманской ментальности.
Практическая значимость работы определяется возможностью проведения на основе разработанных принципов аналогичных исследований рецепции национальной ментальности в иных культурных традициях. Материалы диссертации могут быть использованы в лекционных и практических курсах по зарубежной (восточной) литературе, мировой художественной культуре, отечественной истории. Значимым является опыт исследования ментальных взаимодействий в актуальном контексте межнациональных контактов и толерантности.
Личный вклад диссертанта состоит в изучении историко-культурного механизма рецепции мусульманской ментальности, в выявлении этнопсихологической специфики культурных знаков (мотивов, образов-символов), содержащихся в произведениях классиков восточной и русской поэзии (О.Хайам, В. Брюсов, С. Есенин), в воссоздании специфической картины мира мусульманина советского периода через художественно-образный мир узбекского писателя Т.Пулатова.
На защиту выносятся следующие положения:
1. Мусульманская ментальность, понимаемая как система координат, заданная человеческому сознанию и человеческому поведению социокультурной средой, может быть исследована в контексте взаимодействия с русской/советской культурой, актуализированной в художественных произведениях авторов XX века — В. Брюсова, С. Есенина, Т.Пулатова.
2. Художественный опыт творцов, рожденных на Востоке как в Средневековье, так и в XX веке, свидетельствует о том, что религиозные (исламские) представления укореняются в повседневности и через нее аккумулируются в коллективном бессознательном, а затем и в ментальности мусульманских народов.
3. Рецепция мусульманской культуры русскими поэтами начала XX века (В.Брюсов, С. Есенин) имеет специфический, культурно и социально значимый характер и определяется не только общими ментальными особенностями реципиентов, но и своеобразием конкретных творческих личностей.
4. Т. Пулатов выступает апологетом системы исламских ценностей, защищая ее через обращение к древнейшим мифическим образам мусульманской культуры, но осуществляет это, в силу социальных реалий, через национальный образ обыденного мира (социум), где живет ребенок (личность).
5. Творчество автора, рожденного на национальной окраине тоталитарной империи, строится на основе рецепции национально-культурных традиций, в силу чего становление сознания героя-мусульманина вопреки и в контексте эпохи, а также его трансформация социокультурной действительностью советского времени дают репрезентативную картину духовной жизни общества.
Апробация результатов исследования осуществлялась на заседаниях кафедры культурологии и журналистики ЯГПУ им. К. Д. Ушинскогона региональных, всероссийских и международных научно-практических конференциях в Санкт-Петербурге, Ярославле, Саранске: «Человек в информационном пространстве» (Ярославль, 2003 г.), «Чтения Ушинского» (Ярославль, 2004 г.), «Культурология в контексте гуманитарного мышления» (Саранск, 2004 г.), «Пушкинские Чтения» (Санкт-Петербург, 2005 г.), «Столицы и столичность в истории русской культуры» (Ярославль, 2005 г.), «Науки о культуре в новом тысячелетии» (Международный коллоквиум молодых ученых, Ярославль, 2007 г.).
Структура работы подчиняется решению поставленных задач и состоит из введения, двух глав, заключения и списка литературы. В первой главе анализируются и обосновываются концепции ключевых для данной работы категорий ментальности, межкультурного диалога и мифологического сознания, рассматриваются психологические особенности личности О. Хайама сквозь призму художественно-образной системы его творчествавторая глава посвящена собственно рецепции мусульманской ментальности в русской/советской культуре XX века (на примере творчества В. Брюсова, С. Есенина, Т. Пулатова).
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
В данном диссертационном исследовании осуществлен новый культурологический подход к проблеме ментальности как модусу личных творческих интенций, вследствие чего нами были проанализированы художественные тексты средневековой арабской лирики с точки зрения содержащихся в них органичных мусульманскому сознанию мотивов и образов-символов (О.Хайам). В ходе дальнейшего исследования внимание было сосредоточено на рецепциях ментальной специфики исламского мира творческими личностями XX века.
Исследование теоретических и исторических аспектов ментальности показало, что социокультурная динамика может проявляться в межкультурных коммуникациях, в процессе которых происходит столкновение, «соперничество» культурно-ментальных «ядер», то есть ценностей, норм, значений, которые заложены в художественном образе. В силу этого мотивы и образы-символы (структурные элементы художественного образа) обладают мощным информационным потенциалом, поскольку являются не только следствием индивидуальных психических проявлений творческих личностей, но и продуктом мифотворческой фантазии «коллективного бессознательного», также содержащегося в ментальности индивида.
Изучение художественно-образной системы лирики О. Хайама позволило определить ментальные характеристики данной творческой личности, детерминированные мусульманским мировидением. В актуализации исламского миросозерцания О. Хайамом заявлены мифологические представления о вечном круговороте материи (человеческий прах есть глина, из которой лепят гончарные изделия), которые трансформируются в свою очередь в идеи предопределенности, конечности человеческой жизни, а также представления об иллюзорности наличного бытия и мнимости ценностей земного мира. Эти мотивы реализуются в образах-символах вина как средоточии пьянящих, сбивающих с праведного пути земных соблазнов, глиняного сосуда, который по восточным поверьям слеплен из людского праха, а также в фатальном образе-символе гончара, властелина глиняной плоти.
На исламскую картину мира накладываются индивидуальные психические интенции Хайама как творческой личности. Поэт со свойственным ему экстравертированным взглядом на мир, выходящим в сферу вселенского охвата, пытается решить философскую проблему познания смысла жизни: Истина скрыта в вине, которое Виночерпий-Аллах разливает лишь избранным, потому человек бессилен в своих попытках самостоятельно открыть тайны Вселенной. Религиозные запреты, которые, казалось бы, прочно вошли в сознание и быт средневекового мусульманина, подвергаются ироническому осмыслению в лирике Хайама, который, вооружившись остроумной логикой философа-софиста, отстаивает человеческое право быть независимым вершителем собственной судьбы.
В процессе исследования было также установлено: огромный информационный потенциал, который несут в себе мотивы и образы-символы, в свою очередь может быть обнаружен и интерпретирован с помощью определенных культурных кодов. Более того, межкультурный диалог немыслим без определенных информационных кодов, обеспечивающих прочтение и интерпретацию конкретного сообщения внутри художественного образа.
Культурные коды, как системы поведения и ценностей, были выделены У. Эко, но не рассматривались в коммуникативном аспекте. Мы обратились к этой классификации применительно к межкультурному диалогу России начала XX века (В.Брюсов и С. Есенин) с персидским средневековым Востоком (О.Хайам). В результате анализа лирики русских поэтов мы пришли к следующим выводам.
Взаимодействие Брюсова с персидской поэзией носило логико-рационалистический характер. Используя типологический код восточной культуры, поэт вникает в суть суфийской традиции, представленной в любовной лирике поэтов-мистиков. Мотив любви (как постижение божественного) и мотив смерти (как трагический процесс слияния с Возлюбленной Истиной) Брюсов интерпретирует согласно собственным мистическим и эстетическим представлениям, но в традиционных суфийских образах-символах вина, лика, покрова, взора, розы и т. д.
Характерными для восточной лирики художественными средствами (устойчивые сравнения, аллегории, образы-символы вина, сосуда) русский поэт реализует известный хайамовский мотив предопределенности и быстротечности человеческой жизни. Однако, используя код моделирования мира, характерный для мусульманской традиции, Брюсов интерпретирует последнюю в русле собственного мировосприятия. Восточному смирению перед лицом вечности он противопоставляет свойственную европейскому менталитету уверенность в собственной значимости: другие культурные миры лишь отражаются в гипертрофированном «Я» Брюсова.
Диалог" Есенина с восточной поэтической традицией затрагивает эмоционально-интуитивный аспект коммуникации: поэту для воплощения его собственного эмоционального мира, соответствующего русской ментальности, потребно только эстетическое совершенство восточного стиха. Есенин воспринимает чужую культурную традицию как экзотическую. Восточные мотивы любви, радости бытия, быстротечности жизни и образы-символы розы, чадры, очей, сада используются поэтом как информационные коды, которые интерпретируются в соответствии с русской традицией. Если мировоззрение мусульманина основано на представлениях о вечном круговороте материи, вследствие чего окружающий мир есть не более чем скопище людского праха, то Есенин видит счастье в духовном слиянии человека с гармонией божьего мира. Интерпретация Есениным культурного кода этикета выразилась в своеобразной рефлексии поэта по поводу мусульманских запретов, более того, в откровенной критике чужих обычаев с позиции иностранного «обывателя». Несколько наивное, стереотипное восприятие восточных обычаев помогает поэту создать собственное представление о Персии как экзотике, инобытии, которой можно противопоставить русскую православную традицию.
Обосновав презентативность романа Т. Пулатова «Жизнеописание строптивого бухарца» как источника раскрытия специфики национальной жизни и менталитета, мы далее, с опорой именно на этот источник воссоздали рецепцию мусульманской ментальности со стороны представителя исламской культуры, несколько трансформированной социально-исторической атмосферой советского времени.
В ходе исследования мы установили, что отраженный в романе ментальный аспект исламской культуры, раскрывается через национальный архетип памяти рода, который, будучи укорененным в «коллективном бессознательном» ребенка, становится проводником в мир взрослых, своеобразным кодом расшифровки системы внешних норм, правил, обычаев, конвенций, табу мусульманского сообщества. В процессе анализа художественно-образного, мифологического, социально-культурного, философского уровней романа, становится очевидным, что Т. Пулатов выступает апологетом старинных мусульманских ценностей, однако, в силу социальных реалий советского эпохи, обращение к национальному, культурному опыту происходит через невинное детское сознание, являющееся, тем не менее, уникальным транслятором особенностей исламского мировидения.
Значимым для данной работы аспектом исследования мусульманской ментальности явилась специфика религиозного мироощущения, которая состоит в отсутствии разделения на светское и духовное начала, в результате чего исламская картина мира становится органическим элементом повседневной деятельности людей. Погружение детского мифологического сознания в повседневность мусульманского быта предстает в романе Т. Пулатова одним из основных способов освоения мира, благодаря которому процесс онтогенеза получает свое развитие.
В процессе дальнейшего исследования исламской картины мира, определенной на основе анализа романа Т. Пулатова, нами был четко обозначен социально-культурный модус становления и трансформации мусульманской ментальности в условиях тоталитарного государства.
Мы доказали, что в советской Средней Азии проводилась политика насаждения «комплекс провинциальности» среди жителей столичных культурных центров (одним из которых являлась Бухара), поскольку в сознании именно столичных аристократов была сосредоточена культурная память поколений, являющейся основой национальной ментальности.
Деконструктивный характер тоталитаризма, не признававшего особенные, уникальные проявления национальной ментальности, выразился в разрушении культурных, религиозных, ментальных связей в мусульманских республиках. Под влиянием антинациональной политики СССР в Средней Азии сложился определенный стереотип восприятия русского этноса как системы этнопсихологических эталонов советской идеологии, что не может быть применено к этнической культуре собственно русской нации.
В отличие от распространенного мнения многих историков о том, что в советский период в истории республик Центральной Азии произошла советизация мусульманского сознания, нивелировка исламских ценностей, роман Т. Пулатова послужил источником иной точки зрения, согласно которой, политическое объединение народов СССР не способствовало целостности в этническом, ментальном аспектах. В силу того, что религиозные исламские представления, укоренены в повседневной деятельности людей и составляют глубокий, личностный пласт национальной ментальности, мусульманское население на территории советского государства продолжало идентифицировать себя в качестве такового. Сохранить ценности исламского мира позволила верность семейным традициям, незыблемость которых определяется непререкаемым авторитетом старшего поколения.
Данное исследование открывает новые перспективы для дальнейшего изучения проблемы межкультурного диалога в аспекте рецепций национальной ментальности. Изучение это может быть произведено в новом научном ракурсе: через сопоставление восточного и западного эпоса как особого способа мировидения.
