Экотональная составляющая жаргонизмов

Защитники и сторонники жаргонной речи говорят иногда о ее якобы выразительности, яркой эмоциональности. Так ли это на самом деле? Далеко не так.

Жаргонные образы от постоянного употребления быстро тускнеют, стираются, превращаясь в свою противоположность — безликий и назойливый штамп, ходячую глупую «хохму». А если штампуется шутка, острота, то штампуется и связанная с ней выразительность. Эмоционально-экспрессивная сторона жаргонов и арго, несмотря на видимую развитость, качественно бедна, неглубока и чрезвычайно однообразна.

Эмоции здесь связаны обычно с оценками, которых всего две — положительная и отрицательная. Других качеств и оценок, всех тонких переходов, которыми так полны жизнь и общелитературный язык, жаргон просто не знает.

Жаргон убивает мысль, отучает думать его рьяных поклонников. Больше того, известно, например, что для арготического словоупотребления всегда характерна смысловая расплывчатость, неопределенность, приблизительность значения. Глагол усечь, например, — это и «понять», и «усвоить», и «сообразить», и «заметить» или «запомнить».. Молодежный жаргон в отличие от профессиональных арго никогда или почти никогда не обогащает общелитературной речи (ср. едва ли не единственное слово шпаргалка в общей речи: «говорить по шпаргалке», т. е. «читать свое выступление по бумажке» — с оттенком иронии).

Жаргон — очень прилипчивая манера речи, и эта манера с годами жестоко мстит за себя. Взрослея, молодой человек не может обходиться только привычным жаргоном — он просто недопустим в сфере нашей повседневной жизни, творческого труда.

Особое место, конечно, занимают жаргонизмы в языке художественной — литературы. Здесь многое зависит от вкуса и такта писателя, от художественной выразительности жаргонных «вкраплений», их уместности и необходимости. Ведь художественный реализм отнюдь не сводится к простой фактографичное или грубому натурализму. Он предполагает волю и роль автора, его нравственное «вмешательство» в саму речевую канву повествования.

Показательно в этом плане использование жаргонных слов и выражений в произведениях такого мастера русской прозы, как А. И. Солженицын.

Когда появилась его повесть «Один день Ивана Денисовича», она поразила и новизной самого материала (ведь в ней впервые изображен лагерный быт послевоенных лет), и особенностями формы, в том числе и фактами «тюремного языка», по тем временам довольно необычного и по-своему рискованного.

В предисловии к книге (вышедшей отдельным изданием в 1963 году) А. Т. Твардовский отметил зрелое мастерство автора, которое проявилось, в частности, в умеренном и целесообразном использовании некоторых словечек и речений «той среды, где его герой проводит свой трудовой день». Твардовский, правда, не без оснований предположил, что эти словечки и речения могут вызвать «возражения особо привередливого вкуса». Однако если обратиться к тексту повести, то можно легко увидеть и оценить необходимость и уместность в ней лагерных бытовых жаргонизмов. Их сравнительно немного, и, как правило, в тексте они выделяются шрифтом (разрядкой) и сопровождены необходимыми пояснениями: «…Не попробовать ли в санчасти косануть, от работы на денек освободиться?»; «Трое суток кондея с выводом… Полный карцер — это когда без вывода»;

К своей пьесе «Республика труда» (другое ее название «Олень и шалашовка») А. И. Солженицын составил даже «Краткий словарь лагерного языка» — в виде приложения к театральной программке. В него вошло около тридцати слов и выражений. Например: бациллы — жиры; кантоваться, филонить — жить «день до вечера», отбывая срок, стараясь не работать; параша — слух; сука — вор, пошедший на службу к начальству и тем изменивший воровскому закону; фашисты — так с 1941 года ругали и дразнили всех политических (заключенных); шмон — обыск (глагол: шмонать) и др.

Обилие жаргонных слов при умелом и необходимом их введении в текст современного произведения в художественном отношении вполне может быть оправданным. Например, армейский жаргон в повестях Ю. Полякова, студенческие и молодежные жаргонизмы в ранних произведениях В. Аксенова или сниженно-грубая лексика в повестях и рассказах В. Кунина, Т. Толстой, А. Петрушевской, С. Довлатова, Ю. Алешковского, Э. Лимонова и других авторов.