Типы культурных общностей в пространстве

Как известно, словом «культура» в синхронном плане могут объединяться самые различные группы людей — от весьма малочисленных (культура племени) до миллиардных (культура Запада). При этом объединяющими факторами с разной степенью значимости могут быть расово-этнические, языковые, хозяйственные, образ жизни, территория, общий менталитет и многие другие. Ни один из них, взятый в отдельности, недостаточен для образования культурного единства, но и не обязателен для его фактического осуществления. Так, темная кожа автоматически не делает человека представителем африканской культуры; владение английским языком совсем не обязательно привязывает его к культуре Великобритании или США; китаец, живущий в Москве, не перестает быть китайцем, а его восточное мировосприятие остается восточным и в условиях самой «западной» страны. В то же время культура может быть полиэтнической, как, например, культура Эквадора, где одновременно представлены белые, индейцы и потомки африканских рабов; многоязычной, как культура Швейцарии, с равноправием в ней французского, немецкого и итальянского языков; равнои многоукладной, подобно культуре Индии; объединять несколько народов с различными нравами и обычаями, как это происходит в любой многонациональной стране; не иметь вообще никакой общей территории, как цыганская или, до недавнего времени, еврейская культуры.

Признавая широчайшие возможности применения объединяющего понятия «культура» к самым различным человеческим общностям, выделим, однако, наиболее очерченные из них, широко употребляемые и «ощущаемые» как понятия в науке и на бытовом уровне: расово-этническую культурную общность; национально-культурную общность; регионально-историческую культурную общность; культурную дихотомию «Восток—Запад»; мировую культуру. Рассмотрим каждую из них.

Расово-этнические культурные общности изначально имеют биологическую природу и являются самыми древними, восходя к доисторическим временам. В их основе лежат общие наследственные психофизиологические особенности людей, связанных единством происхождения, а на ранних этапах и определенной областью обитания. В мире наиболее отчетливо по внешнему виду выделяются три основные расовые группы: европеоидная, негроидная и монголоидная, которые принято называть «большими» расами. Некоторые исследователи выделяют и четвертую группу — австралоидную, к которой принадлежит коренное население Австралии, имеющее сходство с африканцами. Понятие «раса» достаточно сложно и неоднозначно. Во всяком случае, это категория прежде всего биологическая, а не антропологическая, предысторическая, а не историческая, хотя и до сих пор участвующая в культурном процессе. «Раса… — писал знаменитый французский психолог, социолог и историк Гюстав Лебон (1841— 1931), — должна быть рассматриваема как постоянное существо, не подчиненное действию времени. Это постоянное существо состоит не только из живущих индивидуумов, образующих его в данный момент, но также из длинного ряда мертвых, которые были их предками. Чтобы понять истинное значение расы, следует продолжить ее одновременно в прошедшее и будущее. Они управляют неизмеримой областью бессознательного, — той невидимой областью, которая держит под своей властью все проявления ума и характера. Судьбой народа руководят в гораздо большей степени умершие поколения, чем живущие. Ими одними заложено основание расы. Столетие за столетием они творили идеи и чувства и, следовательно, все побудительные причины нашего поведения. Умершие поколения передают нам не только свою физическую организацию; они внушают нам также свои мысли. Покойники суть единственные неоспоримые господа живых. Мы несем тяжесть их ошибок, мы получаем награду за их добродетели»^[1].

Главными субъектами истории в наше время являются не расы, а нации, представляющие собой результат многовекового смешения крови самых различных этнических групп и рас. Несмотря на то что к настоящему времени в результате многовековых войн, походов и миграций (вспомним хотя бы массовый завоз африканцев в Америку в эпоху работорговли) человеческие расы на земном шаре значительно перемешались как в биологическом, так и в территориальном плане, нельзя не заметить, что в психологии, религиозных взглядах, нравах и обычаях, составляющих устойчивую основу всякой культуры, эти расовые группы имеют много общего, независимо от места нынешнего расселения. Определенная расово-духовная солидарность так или иначе, часто подсознательно, всегда объединяет людей с одним разрезом глаз и одним цветом кожи. Так, афроамериканцы сохраняют определенное внутреннее родство со своими африканскими соплеменниками, российские татары — с монголоидными народами Средней Азии, а нынешние белые австралийцы — со своими европейскими предками и собратьями. До сих пор и в быту, и в науке широко используются понятия: «африканская культура», «афро-американская культура», «культура австралийских аборигенов», хотя из-за расовой неоднородности населения Азии понятие «азиатская культура» обычно не употребляется.

В отличие от расовой этническая культурная общность менее всеобъемлюща и более определенна. Она может включать в себя отдельное племя, небольшую народность, этнически единый народ. Если понятие «раса» объединяет огромные массы людей прежде всего «по крови» и связанному с этим внешнему виду, то этническая общность в пределах той или иной расы имеет не только «кровную», но и культурно-бытовую причинность, хотя отличительным признаком здесь остается наследственно-биологический, что отчетливо видно, например, когда мы вкладываем разное содержание в слова «русский» и «россиянин». За последнее время появилось и несколько другое понимание термина «этнос», предложенное Л. Н. Гумилевым, который не выделял в нем «кровную» составляющую, а делал акцент на духовно-культурной общности этноса: «…говоря об этносе, мы будем иметь в виду коллектив людей, который противопоставляет себя всем другим таким же коллективам, исходя не из сознательного расчета, а из чувства комплементарности — подсознательного ощущения взаимной симпатии и общности людей, определяющего противопоставление „мы“ — „они“ и деление на „своих“ и „чужих“»^[2].

Этническая обусловленность человеческих общностей находит выражение прежде всего в определенном этническом самосознании и в таких недвусмысленных и ярких признаках культуры, как повседневный быт, фольклор, этикет, пища, нравы и обычаи, домашняя утварь, одежда, жесты, отнюдь не совпадающих у всех россиян. При этом чем малочисленнее и однороднее этнокультурная группа, тем настойчивее защищаются перечисленные нами ценности. В эпоху палеолита, видимо, еще не было разных этнических культур, хотя и существовали расы. Из-за крайней бедности и примитивности тогдашняя «культура» могла считаться общечеловеческой. По мере обогащения в разных природных условиях происходила ее дифференциация. Так появились местные, «локальные» культуры, тесно связанные с ландшафтом, географическими и климатическими условиями жизни людей на данной территории.

Расовые и этнические различия человеческих общностей и их культур, к сожалению, становятся причиной искусственно разжигаемой вражды, иерархизации по признаку «высших» и «низших» этносов, рас и народов. При этом чаще всего имеется в виду не только и не столько разница в их уровнях «цивилизованности», сколько якобы неодинаковый уровень их умственных возможностей. Подобная стыдливо скрываемая мысль присутствует, например, в слове «дикарь», так же как ранее содержалась в слове «варвар» или даже «немец» (немой), отражая так или иначе высокомерное и недоверчивое отношение одного народа к другому. На таком подходе в конечном счете основан современный расизм, а также весьма важное для культурологии понятие этноцентризма.

Этноцентризм — это свойство сознания определенной этнической общности (племени, народности, народа) воспринимать себя в качестве некоего образца, «пупа земли», находящегося в центре вселенной. Если между членами этой человеческой группы царят товарищество и солидарность, то в отношениях к другим подобным образованиям преобладают подозрительность и вражда. Другими словами, этноцентризм — это объединяющее народ чувство «мы» (или «наши»!) перед лицом враждебного ему мира. Это групповой эгоизм, а с фрейдистской точки зрения — групповая закомплексованность. Можно подозревать, что чем малочисленней, а потому и более подвержена разного рода опасностям та или иная этническая группа, тем явственней ее этноцентрическая природа. Этим уже на более высоком, национальном уровне объясняется и тот широко известный факт, что чем меньше народ, тем острее он реагирует на угрозу своей духовной суверенности. Такие болезненные процессы, в частности, происходят со многими этносами и народами, входившими ранее в состав СССР. В то же время в тяжелых природных условиях и при ухудшении социальной обстановки чувства, связанные с этноцентризмом, также усиливаются и, наоборот, у процветающих народов проявляются менее отчетливо. Не этим ли во многом объясняется и вся сложность наших сегодняшних национально-этнических проблем?

Национально-культурная общность — образование гораздо более позднее, связанное с появлением наций, хотя и имеющее в своей основе определенную расово-этническую общность. Понятие «нация» не следует путать с понятием «народ», несмотря на то что оба слова нередко употребляются как синонимы. Подчеркивая, что «ни раса, ни территория, ни язык, ни религия не являются признаками, определяющими национальность, хотя все они играют ту или иную роль в ее определении», и что «национальное единство глубже единства классов, партий и всех других преходящих исторических образований в жизни народов», Н. А. Бердяев называл нацию сложным единством, которое «формируется в результате кровного смешения рас и племен, многих перераспределений земель, с которыми она связывает свою судьбу, и духовно-культурного процесса, созидающего ее неповторимый духовный лик». Как видно из этой цитаты, акцент в понимании нации неизменно делался русским философом на наличии чисто духовного, «иррационального» стержня, объединяющего всю национальную жизнь. «Душа Франции Средневековья и Франции XX века, — писал он, — одна и та же национальная душа, хотя в истории изменилось все до неузнаваемости»¹. Близкое к этому определение нации-народа дали и евразийцы: «Будучи психологическим целым, некоторой коллективной личностью своего рода, народ живет веками, способствуя тем изменению народного самопознания каждой эпохи, однако сохраняя сознание своей индивидуальности через все фазисы своего жизненного пути. Утеря этого сознания, подобно отсутствию самосознания, характеризует национальную смерть. Напротив, выявление индивидуальности характеризует активную творческую жизнь народа. Производным отложением духовной национальной жизни является культура народа. Это целая органическая система своеобразных идей, стоящих вне частных, местных и личных интересов и над ними, но глубоко, тысячами корней, связанных с этими интересами»^[3].

Соглашаясь во многом с Н. А. Бердяевым и «евразийцами», еле-* дует отметить, однако, что в его рассуждениях не рассматривается и еще один, едва ли не самый важный фактор, лежащий в основе формирования наций, а именно фактор экономический. Иными словами, нация, будучи категорией исторической и уже не только этнической, представляет собой общность людей, складывающуюся преимущественно на экономической основе в процессе обретения ими единой территории, единого литературного языка и некоторых общих особенностей духовной жизни, культуры и характера. Несмотря на то что в основе понятия «национальная культура» продолжают оставаться такие естественные цементирующие силы, как один и тот же язык^[4], определенная однородность этноса, сходство психики людей и их образа жизни, на первый план, однако, выдвигаются и другие признаки, прежде всего единый хозяйственный организм и вытекающая из него единая государственность. Эти два фактора, как некая жесткая арматура, накладываются на веками сложившееся расселение и распределение людей на земле, разделяя естественно образовавшиеся и духовно единые племена и народы таможнями и границами. Хорошо, если государственные и хозяйственные границы совпадают с этнокультурными или попросту демонтируются, как это происходит сейчас в Западной Европе. Но такое бывает далеко не везде и не всегда. Латинская Америка, например, несмотря на то что она представляет собой значительное языковое и культурное единство, по экономическим, политическим и лишь отчасти этническим причинам до сих пор разделена на многочисленные нации, не говоря уже об арабском мире, раздираемом национальными противоречиями.

Вообще, говоря о национально-культурной общности, обычно оформляемой в государстве, нельзя еще раз не напомнить о таком опасном явлении, как национализм и ксенофобия, во имя которых человечество приносит все новые и новые жертвы. Против этого предостерегал еще Г. П. Федотов: «Эгоизм национального государства особенно страшен потому, что питается не только низменными, но и очень высокими чувствами. Убаюканные немецкой музыкой и стихами Гёте, немцы легче идут на истребление славян. Так и для нас образ „Святой Руси“ облегчал всяческие насилия над инородцами. Парадоксальным образом Гёте и Толстой в наши дни делаются воспитателями национальной ненависти. Но это есть уже предательство, измена самой национальной культуре. Связь ее с государственностью, которая берет ее под свою высокую руку, оказывается губительной для культуры»^[5].

Следует признать, что во времени, с точки зрения своей монолитности и прочности, национально-культурные общности менее устойчивы, чем расово-этнические. Действительно, государство, империи и различного рода общественно-политические формации — порождение лишь экономических и социальных законов — могут существовать десятки, в лучшем случае — сотни лет, в то время как племена, народы и расы, спаянные единством крови и традиций, связанных с природой, сохраняются в течение многих веков и тысячелетий.

Национальная культура, как образование не столь долговечное, должна пристально изучаться, ибо мы находимся на таком этапе развития человечества, когда оно представляет собой пеструю мозаику органически связанных, взаимозависимых, взаимовлияющих и взаимообогащаюшихся национальных культур. Никакая международная деятельность, в том числе и экономическая, невозможна без учета их специфики. При этом нельзя забывать, что каждая национальная культура выступает одновременно и как проявление, и как органическая часть общечеловеческой. Иными словами, в каждой национальной культуре наряду с ее неповторимым своеобразием есть и огромное общечеловеческое гуманитарное «ядро». Задача всякой подлинно культурной личности, опираясь на это «ядро», на принципы гуманизма, знать, понимать и изучать все то ценное, что дали миру другие нации, населяющие нашу планету. Об этом писал и Д. С. Лихачев: «Культура личности формируется в результате деятельности памяти одного человека, культура семьи — как результат семейной памяти, культура народа — народной памяти. Номы уже давно вступили в эпоху, когда для общей культуры отдельного человека, общества и народа нужна деятельная, творческая память всего человечества. И подобно тому, как культура семьи не уничтожает, а соверщенствует культуру личностную, так и культура всего человечества совершенствует, возвышает, обогащает культуру каждого отдельного народа»¹.

Регионально-историческая культурная общность представляет собой определенную духовную близость нескольких народов одной расы с родственными этносами и языками, обычно смежной территорией, переплетающейся историей, сходными культурными и региональными хозяйственными связями. По перечисленным признакам обычно выделяют следующие группы народов: романские, англосаксонские, славянские, скандинавские, арабские, тюркские, латиноамериканские, народы Черной Африки и т. д. Внутри этих достаточно условных культурно-языковых групп степень близости может быть весьма различной, так же как и отношения между ними неоднозначными. Так, с исторической точки зрения в группу англосаксонских народов должны входить англичане и немцы, ибо первые как народ выросли из англосаксонской народности, сложившейся на территории нынешней Великобритании после ее завоевания в V— VI вв. германскими племенами. Однако расхождения между современными английской и немецкой культурами, как и между языками, весьма велики, хотя и не исключают определенных сходных элементов. Довольно сильно разошлись между собой по признакам языка и культуры и некоторые романские народы, скажем французы и румыны. В то же время весьма близки испанцы и португальцы, а в славянской «семье» — болгары и русские. Если говорить о более молодых латиноамериканских нациях, то практически почти неразличимы для чужого восприятия аргентинцы и уругвайцы. Одним словом, регионально-историческая культурная общность — категория гораздо менее определенная и не столь однородная, как национальная. Тем не менее ее существование косвенно подтверждается жизнеспособностью таких устойчивых «объединительных» течений международной общественной мысли, как панарабизм, пантюркизм, латиноамериканизм и почти изжившие себя пангерманизм и панславизм, апологетами которого в России были Н. Я. Данилевский и К. Н. Леонтьев. Принимая во внимание, что генетически связанные и близкие по духу народы, подобно членам одного родового клана в человеческом обществе, выступают на мировой арене с определенной долей взаимного тяготения и взаимной симпатии, необходимо помнить: ни внешняя политика, ни международные культурные связи, ни процессы взаимообогащения культур невозможны без учета регионально-исторической принадлежности той или иной страны.

Обратимся к вопросу о культурной дихотомии «Восток—Запад». Мы уже говорили о том, что современная «западная» цивилизация во многих отношениях явилась преемственницей греко-романской античной культуры, которая издавна противопоставляла себя так называемому Востоку, т. е. всему тому, что лежало за ее восточными пределами. С тех пор представления о «Востоке», с теми или иными вариациями, как о совершенно ином мире сохраняются и до наших дней. Одно из наглядных доказательств этого — существование такой специфической и многоотраслевой науки, как востоковедение.

И в самом деле, при знакомстве с восточными странами даже человеку непосвященному бросается в глаза их своеобразие и непохожесть на то, что мы привыкли наблюдать в Европе или Америке. Здесь все иное: и архитектура, и одежда, и еда, и образ жизни, и искусство, и строй языка, и письменность, и фольклор, одним словом, наиболее очевидные слагаемые любой культуры. Правда, для европейского глаза Восток предстает как нечто однородно «восточное», хотя в действительности различия между странами этого региона порой весьма велики. В России о различиях между Востоком и Западом писал еше П. Я. Чаадаев: «Сосредотачиваясь, углубляясь, замыкаясь в самом себе, созидался человеческий ум на Востоке; раскидываясь вовне, излучаясь во все стороны, борясь со всеми препятствиями, развивается он на Западе»^[6]. В художественной литературе XX в. наиболее ярким выразителем идеи о несовместимости западной и восточной культур стал известный английский писатель Редьярд Киплинг (1865—1936), творчество которого в значительной мере было призвано показать, что Восток есть Восток, а Запад есть Запад и что им никогда не понять друг друга. Правда, это последнее утверждение ныне опровергается самой жизнью.

Различия между Востоком и Западом хотя и сглаживаются под напором современной технотронной цивилизации, но пока еще остаются весьма значительными. Это не в последнюю очередь объясняется и определенным «восточным» типом мышления, тесно связанным с восточными религиями, которые, за исключением ислама, представляются более веротерпимыми, склонными к пантеизму, т. е. обожествлению природы, «вписанными» в саму материю культуры. На Востоке, в частности в Индии, религия и культура практически совпадали на протяжении тысячелетий. «Восточные религии, — пишет Б. С. Брасов, — представляют собой социокультурный комплекс, совмещающий в себе не только собственно сакральные представления, верования и ритуалы, но также нормативную мораль, право, эстетику, социальные учения, а вместе с тем и соответствующие институты разной степени сакрализации, регулирующие отношения между верующими по поводу духовных факторов»^[7].

Для восточного человека, в отличие от европейца, характерны: большая интроверсия, т. е. сосредоточенность на самом себе и собственной внутренней жизни; меньшая склонность к восприятию противоположностей, которые нередко отрицаются;.большая вера в совершенство и гармонию окружающей Вселенной, а отсюда и ориентация не на ее преобразование, а на приспособление к некоему «космическому ритму». Еще в конце XIX в. один из наиболее ярких борцов за индийскую духовную самобытность и одновременно знаток западноевропейской культуры Свами Вивекананда (1863—1902) утверждал, например, что Индия «должна научиться у Европы, как покорять внешнюю природу, а Европа должна узнать от Индии, как покорять природу внутреннюю». В Индии преуспели в развитии одной фазы человека, на Западе — другой, и поэтому необходимо соединение обеих^[8]. В целом, несколько схематизируя, восточный тип мышления по отношению к окружающему миру более пассивен, уравновешен, независим от внешней среды и ориентирован на единство с природой^[9]. Можно подозревать, что именно эти «компенсационные» качества восточного мировосприятия в наше бурное время стали причиной наблюдаемого ныне в Европе, Америке, а в последнее время и в нашей стране увлечения восточными религиями, йогой и другими подобными верованиями, направленными не на «покорение» природы, а на освоение тайн самого человека.

Когда мы говорим о мировой культуре, то вопрос стоит так: существует ли вообще некая мировая культура? И если да, то что под ней понимать? Вокруг этой проблемы велось и ведется немало споров. Сохранение в историческом и географическом измерениях огромного количества самых разнообразных, непохожих одна на другую «больших» и «малых» культур с разным уровнем развития и с разной судьбой на первый взгляд дает определенное основание усомниться в правомочности термина «мировая культура». Слишком пестра и фрагментарна общая панорама культурного бытия человечества. Но, с другой стороны, и первобытной, и современной культурами движет один и тот же человеческий фактор, а с течением времени наблюдается тенденция к неуклонному сближению культур и к их постоянному взаимообогащению. Как же совмещается при этом «национальное» и «вселенское»? Ответ на этот вопрос, как и на многие другие нелегкие вопросы культурологии, попытался дать Н. А. Бердяев. Для него международная, национально безликая цивилизация, в космополитическом смысле этого слова, есть пустая абстракция, «подмена конкретного живого человечества отвлеченной утопией». Сравнивая его с неким живым существом, русский философ пишет: «Недопустимо было бы принципиально противополагать часть целому или орган организму и мыслить совершенство целого организма, как исчезновение и преодоление множественности его частей и органов… Национальность есть индивидуальное бытие, вне которого невозможно существование человечества, она заложена в самих глубинах жизни, и национальность есть ценность, творимая в истории, динамическое задание». И далее: «Установление совершенного братства между людьми не будет исчезновением человеческих индивидуальностей, но будет их полным утверждением. И установление всечеловеческого братства народов будет не исчезновением, а утверждением национальных индивидуальностей. Человечество есть некое положительное всеединство, и оно превратилось бы в пустую отвлеченность, если бы своим бытием угашало и упраздняло бытие всех входящих в него ступеней реальности, индивидуальностей национальных и индивидуальностей личных»^[10].

Общечеловеческая, мировая культура и существует, и будет развиваться лишь как некое органическое взаимодействие многообразия и единства. В его основе, с одной стороны, онтологическая неповторимость каждого индивида и народа, с другой — присущая всем людям независимо от времени и географической точки их проживания солидарность уникального биологического вида, обладающего такой категорией, как «душа», т. е. интеллектом, нравственностью, волей и эстетическим чувством. В этом смысле человеческая культура едина. Если человек — мера всех вещей, то он является и единой мерой созданной им на Земле культуры.

• [1] Лебон Г. Психология народов и масс. СПб., 1995. С. 20.
• [2] Гумилев Л. Н. От Руси к России. М., 1992. С. 11.
• [3] Евразия. Исторические взгляды русских эмигрантов. М., 1992. С. 56.
• [4] С развитием средств массовой информации и миграционных процессов единствоязыка, так же как и этноса, перестает быть жестким правилом (ср. швейцарцев, бельгийцев, канадцев, украинцев и другие народы, у которых существует двуи даже трехъ-язычие).
• [5] Федотов Г. П. Судьба и грехи России: В 2 т. СПб., 1992. Т. 2. С. 249.
• [6] Русская идея. М., 1992. С. 42.
• [7] Ерасов Б. С. Культура, религия и цивилизация на Востоке. С. 93.
• [8] См.: Ерасов Б. С. Диалектика единства и многообразие культур в современном мире// Проблемы философии культуры. М., 1984. С. 233.
• [9] Подробнее об этом см.: Культура, человек и картина мира. С. 270—297.
• [10] Бердяев Н. А. Судьба России. С. 93, 94.