Философская антропология. 
Философия в 2 ч. Часть 1. Введение в философию. 
Классическая философия

Романы Достоевского представляют собой своеобразные исследования глубинных оснований человеческого духа. Один из известных отечественных исследователей его творчества Ю. Г. Кудрявцев выделял в их содержании три слоя или уровня: событийное, социальное, философское. (Кудрявцев, 1979.) Событийная сторона не является для Достоевского важнейшей. Событийное и социальное служат мыслителю для того, чтобы глубже раскрыть философское, метафизическое. В этой связи, видимо, справедливы слова Н. Бердяева о том, что «Достоевский — не художник-реалист, а экспериментатор, создатель опытной метафизики человеческой природы. Все художество Достоевского есть лишь метод антропологических изысканий и открытий». (Бердяев, 1993, с. 55.) В романах Достоевского нет ничего эпического, в них нет изображения быта, нет объективного изображения человеческой и природной жизни. Все герои Достоевского только и делают, что ходят друг к другу, разговаривают друг с другом, вовлекаются в водоворот человеческих страстей и судеб. Автор намеренно ставит их в такие ситуации, в которых выходят на поверхность и находят свое выражение самые потаенные и скрытые стороны человеческой природы.

Достоевского привлекает человек, в первую очередь, во всей неисчерпаемой глубине проявлений его душевной жизни. «В своем анализе Достоевский постоянно стремился сосредоточить свой взгляд на «человеческом в человеке, — отмечает известный исследователь творчества мыслителя Рейнхард Лаут. — Он пытался в единичных порывах выявить и понять душевное единство. Он непрерывно показывал, что имеет дело с живой человеческой душой, а не с комком нервов и влечений. И, наконец, он открывал недоступные области чужого бытия посредством сострадания и любви, которые лишь одни могут их прояснить». (Лаут Рейнхард, 1996, с. 31.).

В произведениях Достоевского следует усматривать веру в человека, в его творческие и познавательные возможности, в его способность к любви, состраданию, милосердию. Однако эта вера в человека весьма далеко отстоит от романтических и иных представлений, основанных на идее «радикального добра» в человеческой природе. Напротив, Достоевский сосредотачивает свое внимание на противоречивости человека, на соединении и борьбе в нем светлого и темного. Далек он и от морализаторства, от того, чтобы ханжески осуждать проявления темных сторон в человеке. Свою задачу он видит не только в том, чтобы исследовать психологию человека, но и в том, чтобы разработать метафизику души, т. е. вскрыть универсальные характеристики душевной жизни человека.

По Достоевскому, любовь и познание суть два главных предназначения человека. Достоевский придавал любви большее значение, чем познанию, хотя не только в любви, но и в познании он видел высшее выражение человеческого бытия. Он говорил о взаимосвязи любви и познания не в формальном, а в подлинном смысле — о познающей любви и о любящем познании. Только в этой связанности оба эти свойства в конечном счете становятся плодотворными: «Будешь любить каждую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все долее и более, на всяк день». (Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 14. Л., 1972;1990, с. 289.) Вместе с тем, у Достоевского отчетливо выражены опасения относительно сложности как любви, так и познания. Человеку предстоит жизненная задача — преодолеть искушения неправильного понимания любви и познания. Любовь к человеку не есть опека над ним, не есть управление и властвование человеком, она не есть и жалость к нему. Любовь несовместима с презрением и неверием в человека. Любовь есть соединение и слияние с родным по духу, с неодинаковым, но равным по достоинству и признанию. Способность любить не всегда дается человеку сразу; ее следует бережно культивировать и развивать.

Познание тоже может быть построено и направлено неправильно. Оно может оказаться разрушительным по отношению к жизни и личности человека. Особое место в творчестве Достоевского занимает критика рассудочного познания. В эпоху торжества науки и распространения позитивистских представлений о человеке возникает опасность целиком довериться рассудочному пути. Согласно Достоевскому, ошибка состоит в том, что человек приравнивает познание к ограниченной и неестественной форме рассудочной мысли, где разум и рассудок противопоставляются жизни и оцениваются выше, чем жизнь. «Теория» ставится выше жизни, жизнь подгоняется под «теорию». Раскольников во время обдумывания и совершения преступления переживает внутреннее раздвоение, раскол между разумом («теорией») и непосредственным чувством. Лишь впоследствии он пробуждается от своего «теоретического ослепления» и возвращается к чувству: «он не мог в этот вечер долго и постоянно о чемнибудь думать, он только чувствовал. Вместо диалектики наступила жизнь, и в сознании должно было выработаться что-то совершенно другое» (там же, т. 6, с. 422).

Действительное познание по мысли Достоевского осуществляется не разумом, взятым изолированно, а целостным существом человека. Не только в познании, но и во всех своих проявлениях человек ведет себя как целостность, которая может быть разрушена лишь искусственно. Разрушение целостности никогда не остается без отрицательных последствий для человека, для его личности, для его жизни. Целостность человека имеет, однако, сложную структуру. Наряду с сознанием Достоевский выделял в ней бессознательное и сверхсознательное. По его убеждению, сознание, а тем более разум, занимают в составе душевного мира человека весьма малое место. Это не означает умаления разума как высшей способности. Но правда, по Достоевскому, состоит в том, чтобы решиться на признание: жизнь человеческой души на львиную долю состоит из проявлений, не контролируемых разумом. По мнению ряда исследователей, именно Достоевскому принадлежит заслуга не только в открытии бессознательного, но и в описании различных его видов и исследовании их функций.

По Достоевскому, все «человеческое в человеке» коренится исключительно в человеческой душе. Как достоинства, так и человеческие пороки связаны не с телом, а с душой. Со времен Сократа и Платона в европейской мысли сложилась традиция связывать пороки («страсти») с импульсами, идущими от тела. В связи с развитием естествознания, изучением физиологии и анатомии человека все большее внимание стали обращать на биологическую природу человека, наделяя ее либо положительными (в моральном смысле), либо отрицательными качествами. Достоевский осознанно идет против этих тенденций. С его точки зрения ни человеческие добродетели, ни порочные наклонности не могут быть объяснены свойствами тела, биологией человека. Все коренится в человеческой душе, прежде всего, в ее бессознательной части.

В человеческой душе заложены самые различные тенденции, как положительные, так и отрицательные. Они различны от человека к человеку. Однако даже те из людей, кто является к нам в чистоте, часто таят в себе безнравственные наклонности. Когда в романе «Идиот» князю Мышкину задается вопрос, не думает ли он, что «на свете гораздо больше воров, чем не воров, и нет даже такого самого честного человека, который хоть бы раз в жизни чего-нибудь не украл», «мне кажется, — отвечает князь, — что вы говорите правду, но только очень преувеличиваете». Достоевский вложил эту фразу в уста своего чистейшего героя, чтобы показать всю серьезность этой мысли. Задача человека, по Достоевскому, не в том, чтобы скрывать свои пороки даже от самого себя, и не в том, чтобы надеяться достичь абсолютной беспорочности, а в том, чтобы не дать безнравственным наклонностям разрастись, не допустить того, чтобы они подчинили себе личность человека, целиком определяли помыслы и поведение.

Открытие значительной роли бессознательного позволяет Достоевскому вскрыть противоречивость, и даже парадоксальность человеческой природы. В человеке живет не только стремление к созиданию, к творчеству (на что обращала особое внимание современная писателю философия), но и жажда разрушения. Конечно, не всякий человек способен, подобно М. Бакунину, открыто заявить, что «страсть к разрушению есть творческая страсть». Однако в душе всякого нормального человека глубоко скрыт потенциал разрушения, который прорывается в определенные моменты жизни. В бессознательном скрытно живет желание разрушить все, даже то, что дорого и близко, с тем, чтобы устремиться к новой, неизвестной жизни. Наконец, по Достоевскому, в человеке, помимо желания счастья, присутствует потребность страдания, в которой он боится признаться, но которая властно повелевает им. Чем же объясняет Достоевский столь удивительную парадоксальность человеческой природы? Коренная причина состоит в том, что человек есть существо, страстно желающее свободы и страшащееся несвободы. Отношением к свободе и определяются коренные особенности «человеческого в человеке».

Человеку присуще стремление к свободе. Как только человек замечает, что он в определенном плане ограничен, он тут же устремляется против такого ограничения. Люди мирятся с законами природы потому, что при этом им остается еще большое поле свободы. Однако человек немедленно пытается отвергнуть то, что он должен делать исключительно в силу закона или внешнего принуждения. Конечно, он может сделать вид, что подчинился, но все его существо при этом восстает против того, что ему предписано. Если он видит, что не может действовать в соответствии со своими желаниями, то он готов пойти на все, чтобы настоять на своей свободе или уничтожить несвободу. Он проклинает виновника, мешающего его цели, будь то Бог, мировая душа или слепые законы природы. Человек готов даже к тому, чтобы отвергнуть предписания собственного разума, если ощущает, что они стесняют его свободу. Человек не хочет согласиться с ролью «штифтика» — «и что же такое человек без желаний, без воли и без хотений, как не штифтик в органном вале?». (Достоевский Ф. М. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 5, с. 114.).

Человек восстает против такого состояния воли. Воля хочет быть госпожой самой себе, человек хочет своеволия. «Человек, всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгода», человеку нужно только свое собственное «свободное и вольное хотение» (там же, с. 113). Подчиниться только велениям разума он не может, даже если при этом стал бы сверхсчастлив. Он должен прибавлять к самым разумным соображениям момент собственной фантазии, чтобы доказать, что он всегда остается свободным человеком, а не «штифтиком». Своеволие защищает самое дорогое и самое главное — нашу личность и нашу индивидуальность. Жизнь есть нечто живое, свободное, а не функционирующее по законам и формулам, она не является чем-то оцепеневшим, мертвым. Всякая же формула, научный закон построены на искусственном омертвении жизни, на условном исключении из нее момента непредсказуемости и произвола.

Итак, Достоевский выступает против односторонних, рационалистических представлений о человеке (теория «разумного эгоизма» и т. п.). Однако размышления мыслителя не сводятся к подчеркиванию стремления к свободе. Достоевский обращает пристальное внимание на этическую сторону проблемы.

По Достоевскому, исключительная важность для человека «свободного и вольного хотения» отнюдь не равнозначна отсутствию нравственных критериев. Напротив, свобода человека возлагает на него всю ответственность за самостоятельный выбор между добром и злом и за все последствия такого выбора. «Все ли дозволено», каковы границы нравственного поведения человека — вопрос, который постоянно интересовал писателя, он неоднократно возвращался к нему. Эта тема раскрывается им, прежде всего, через образы Раскольникова и Ивана Карамазова. Ни Раскольников, ни Иван Карамазов не могут в действительности переступить границу. Им приходится расплачиваться за попытку «преступить» трагедией своей жизни. Дело не в страхе перед наказанием и не в преклонении перед моральной нормой. Дело прежде всего в том, что Достоевский исходит из безусловной нравственной ценности всякой человеческой души, всякой человеческой личности, хотя бы и самой падшей. В воззрениях Достоевского легко усматривается дальнейшее развитие идей христианского гуманизма, о котором уже говорилось в связи с философией А. С. Хомякова. Не все дозволено потому, считает Достоевский, что не дозволено попрание человеческой личности, обращение ее в средство. Ограничение объема возможностей вытекает, согласно Достоевскому, из отношения к личности, как к безусловной ценности. Посягательство на жизнь и достоинство личности рассматривается им как нарушение самих основ человеческого существования.