Технократические иллюзии советской мировоззренческой практики

В свое время такие сложные феномены, как технократизм и антитехницизм, игнорировали и советское обществоведение, и советская философия. Они исходили из посылки, будто утверждение общественной собственности на средства производства автоматически гармонизирует диаметрально противоположные ценностные ориентации, обеспечивает целостно гуманистическое измерение общественных отношений. Между тем общественная психология, вопреки оптимистическим надеждам, чутко воспроизводила отмеченные духовные коллизии именно в качестве противостояния полярных ценностных ориентаций. Вера в беспредельные возможности науки, господство аналитического разума постоянно порождали тоску по аксиологической «восполненности» сознания. Обнаруживалась тяга к романтическим аспектам бытия в виде поэтизации душевной хрупкости, сострадания, человеческой боли. Выявляло себя и стремление вступиться за «утесняемую природу». Тем не менее в общественном сознании укреплялось убеждение, будто наука и техника способны радикально преобразовать мир, решить все мучительные и сложные социальные проблемы. Ученые, инженеры и другие специалисты, образующие слой научно-технической интеллигенции, естественно, видели, что в нашем обществе немало трудностей; стихийных, плохо контролируемых процессов; консервативных тенденций. Но они верили в то, что проникновение науки и техники во все сферы общественного бытия, утверждение методов научного расчета устранят негативные явления, косность, помогут отрегулировать человеческие связи.

Однако в действительности уже в середине XX в., едва стала набирать темпы научно-техническая революция, обнаружили себя и первые признаки намечающейся контртенденции. Рождающиеся ценностные ориентации как бы защищали право человека на суверенность, его стремление жить по собственным запросам, а не по велениям абстрактной науки. Бурный натиск технического прогресса нередко воспринимался общественной психологией как разрушение сложившегося уклада жизни. Энтузиазм таежных строительных эпопей, романтика палаточных городков, наступление на природу порождали одновременно сложный комплекс человеческих переживаний. Авторская песня под гитару, творчество бардов 1960;х гг. отразили мотивы внутренней неустроенности, одиночества, тоски по природе, которая стала объектом «индустриального наступления». Именно тогда в Советском Союзе развернулась памятная дискуссия между «физиками» и «лириками». Первые настаивали на приоритете знания, абстрактного расчета, несовместимого со стихийными душевными излияниями, тогда как вторые подчеркивали роль гуманитарных подходов, морали, человеческих чувств; предлагали оценивать результаты научной деятельности через призму человеческой субъективности.

К сожалению, выявившиеся полярные ценностные ориентации не стали предметом глубокого теоретического осмысления в общественных науках, философии, мировоззрении. Разумеется, проблема «физиков» и «лириков» продолжала подспудно обнаруживать себя в общественной психологии, идеологической пропаганде, однако господствующие сциентистские настроения оказали сильное воздействие на формирование технократических тенденций. Валентин Распутин (р. 1937) в той связи писал, что спор между физиками и лириками, казалось бы, должен был подогреть «физиков» духовным светом, а «лирикам» явить лицо реально изменившегося мира и закончиться к общей пользе. Однако человек, вставший у конвейера технического прогресса, выгоду своего места употребил на то, чтобы добиться нс одной лишь моральной, но полной и окончательной победы. Не прошло и двадцати лет, как симпатичный «физик», напоминавший гусара, вырос в опасного и самовластного технократа, ловко лавирующего между долгом, целью, выгодой и моралью.

«Технократы"-ученые и «технократы"-политики абсолютизировали технический прогресс, производительные силы сводили к технике и технологии, а производственные отношения — к технико-организационным структурам, методам руководства и управления. Такой подход привел к принижению роли человека в общественном развитии, в выявлении целей и смысла прогресса. Сооружение индустриальных гигантов не сопровождалось на протяжении многих лет должной социальной политикой, развертыванием собственно человеческого потенциала. В «государственном социализме» все сильнее обнаруживал себя функциональный подход к формированию человеческой личности, а также и к оценке ее социальных качеств. Согласно бюрократическим и догматическим технократическим воззрениям предполагалось, что собственно человеческие проблемы являются производными от производственных вопросов, поэтому они подлежат решению в последнюю очередь как некий довесок к воплощаемым технократическим проектам. Практически и сам человек все заметнее выступал как средство, хотя на словах и оставался целью производства. Все эго в конечном счете неизбежно вело к серьезным нравственным деформациям.

Быстрый рост экономики спровоцировал в свое время возрастание комплекса технократического мышления. Но парадокс состоит в том, что наиболее значительный всплеск этих умонастроений выпал на время кризисных процессов, сложившихся в нашем обществе. Характерно, что как раз в период снижения темпов роста, усиления бюрократических тенденций индустриалистические, технократические иллюзии обрели стойкое и массовое распространение. Абстрактная вера в машину, вторгающуюся во все сферы человеческой жизни, приглушила иные «резоны», идущие от стихийной человеческой субъективности, запросов духа, гуманистических традиций. К тому же нередко господствовала установка, ориентирующая на использование не столько перспективных, постиндустриальных, сколько устаревших достижений науки и техники эпохи индустриализма.

Отсюда и вытекает важный мировоззренческий вывод: технократическое мышление порождается вовсе не техникой как таковой, а специфической ориентацией, своеобразной оценкой ее роли в обществе. Любое техническое усовершенствование не только дает приращение знаний и навыков, но оборачивается также и неизбежными утратами, потому что влечет за собой неожиданные социальные следствия, которые должны выявляться напряженным всесторонним анализом, экспертизой с позиций совокупного практического и духовного опыта человечества.

В свое время Платон полагал, что изобретение письменности окажет разрушительное воздействие на устную речь, приведет к атрофии памяти.

В чем-то он был прав, хотя именно рождение письменной культуры позволило человечеству сохранить накопленные духовные богатства. Английский поэт Джон Мильтон (1608—1674) в поэме «Потерянный рай» (1665) называет изобретение артиллерии дьявольским искусом, самым бесчеловечным и кошмарным орудием убийства. Итальянский поэт эпохи Возрождения Торквато Тассо (1544—1995), словно бы вторя ему, призывает уничтожить все средства войны, кроме «благородных» — меча и шпаги. В сущности, современное сознание по-прежнему тяготеет к двум полюсам. С одной стороны, безоглядная вера в каждое новое техническое приобретение человечества, открытие науки. С другой — желание вернуться к «благородным» инструментам преобразования жизни, отвергающим негативно окрашенные стереотипы техники, научной рациональности. Конечно, человеческую мысль остановить нельзя. Ныне и информатика уже вошла в быт, но, повторяем, не она порождает технократическое мышление. Наука и техника могут сделать человека рабом, исполнителем чужой воли. Они же способны расширить его инициативу, развернуть неслыханные возможности.