Исключение из правила?

Как видно из изложенного, образование государств и классовых обществ связано с земледелием и скотоводством как основными видами хозяйства. Однако существует точка зрения, согласно которой, классообразование возможно у высокоспециализированных охотников. Обычно ссылаются на индейцев северо-западного побережья Северной Америки, занимавшихся интенсивным рыболовством, и алеутов, промышлявших морского зверя [4, с. 250]. Действительно, у тех и других появились захваченные в столкновениях с соседними неродственными племенами или купленные «патриархальные рабы», которых заставляли работать. Однако дело в том, что и алеуты, и северо-западные индейцы жили не в изоляции от более развитых народов.

Слабо изученные алеуты, очевидно, пришли в Америку из Азии. Предположительно в состав праалеутов в XIII—XIV вв. влились племена тунгусской группы тунгусо-манчжурской (иначе монгольской) ветви алтайской семьи языков [249, с. 135, 136]. И эвенки (тунгусы) и монголы к этому времени уже перешли к кочевому скотоводству. Даже у социально менее развитых, чем монголы, эвенков в этот период возникали племенные союзы и классовые отношения. Что же касается родственных тунгусам манчжуров, то они не только перешли к земледелию ещё в начале н.э., но в VIII в. создали собственное государство Бохай, а в XVII в. завоевали Монголию, Китай и Корею. Несомненно, что более развитые социальные отношения соседей или возможных предков оказали влияние и на алеутов.

Исследователи предполагают, что рабство у алеутов «было сравнительно новым институтом» [249, с. 145]. К тому же оно носило у них «патриархальный» характер. «Патриархальное рабство» ещё не было рабством в полном смысле этого слова. «Патриархальные рабы» всегда были иноплеменниками. Их брали в семью, но уже не усыновляли как раньше, и поэтому к ним относились как к чужакам, которые считались стоящими ниже, чем самые младшие члены семьи, и, конечно, они не пользовались теми правами, которыми обладали члены того племени, в котором они проживали. Они жили в чужой семье под одной крышей с членами семьи и выполняли ту же самую работу, что и полноправные члены семьи. Положение их ещё не было тяжелым, потому что с ними пока не обращались жестоко, и нередко «патриархальные рабы» получали свободу в случае браков со свободными, в случае усыновления их в семье проживания или за какие-либо заслуги, например, за подвиги на войне, так что «рабство» часто не продолжалось всю жизнь, а дети «патриархальных рабов» обычно получали свободу [102, с. 814; 101, с. 268].

Ещё недавно в отечественной науке считалось, что раз в первобытном обществе существовала лишь «коллективная собственность» на территорию (Здесь пользование территорией путалось с собственностью на неё.) и на продукты охоты и собирательства, то должна была быть и коллективная собственность на «патриархальных рабов». Однако до сих пор коллективной собственности на рабов не зарегистрировано [4, с. 267], и современная наука от этого ошибочного мнения отказалась.

Малоизученное алеутское общество жило ещё преимущественно по законам первобытного общества. Главы территориальных объединений (предположительно, племён) и главы родов алеутов ещё не окончательно возвысились над соплеменниками, хотя уже обладали значительным имуществом от обмена и военной добычи, руководили хозяйственной жизнью и вершили суд (правда по согласованию с главами отдельных селений и со «стариками») и могли рассчитывать на почётное погребение после смерти. Они передавали свою власть по наследству, а их дети и племянники занимали более высокое положение, чем рядовые соплеменники. Тем не менее они имели право только на долю от хозяйственной деятельности равную со всеми и не пользовались особыми «экономическими преимуществами». Также как и у других первобытных племён «безродные» алеуты из числа переселенцев и отпущенных на волю «патриархальных рабов» не имели прав членов племени. Главы селений или территориальных объединений нередко набирали добровольцев и устраивали набеги на эскимосов, а иногда и на алеутов, живущих на других островах. Пленных убивали или брали в «рабство». «Рабов» можно было также выменять за байдарки, парки (меховые куртки) или за другие нужные вещи, и некоторые алеуты имели по двадцать «рабов» и более. Известен один случай закабаления в «рабство» сироты, но, очевидно, обращать соплеменников в «рабство» было можно только на время отработки долгов. Случалось, что «рабов» убивали и клали в погребения богатых и знатных алеутов. Обычно же «рабов» захвативший в плен или выменявший алеут использовал в домашней (преимущественно женской) работе, при изготовлении бытовых вещей. «Рабы» также наравне со всеми нередко участвовали в охоте, и их даже брали в военные походы. Однако, если «раб» на войне проявлял храбрость и оказывал ощутимую помощь, его могли отпустить на волю и сделать полноправным членом общества. Вообще, у алеутов «отпуск рабов на волю считался делом славным и достойным» [249, с. 144−149].

Индейцы северо-западного побережья Америки, относящиеся к разным языковым группам, жили по соседству с более социально-развитыми племенами, например, с алгонкинами, которые уже были земледельцами, постоянно вели войны и начинали отходить от первобытного равенства. Южная группа, говорящая на языках селиш, просто родственна алгонкинам и по языку и по происхождению. К тому же археологические раскопки в южной части северо-западного побережья на реке Колумбия показывают, что здесь в конце XIX века была высокая культура, которая по неизвестным пока причинам к моменту прихода туда белых находилась уже в состоянии упадка. Любопытно, что индейцы северо-западного побережья почитали солнце, что характерно для земледельцев. По-видимому, и племена Северо-Запада испытали влияние соседей земледельцев, а, может быть, и отошли от земледелия в силу специализации в охоте благодаря обилию дичи (особенно рыбы). Устья рек и фиорды северо-западного побережья изобиловали рыбой, поэтому рыбная ловля была основным занятием здешних индейцев. Кроме того они занимались охотой на сухопутного и морского зверя. Обилие животного мира, особенно рыбы, позволяло иметь излишки пищи, шкур. Ко времени знакомства с русскими в середине XVIII века в племенах индейцев северо-западного побережья уже шла имущественная и социальная дифференциация. В это время они жили оседло в селениях, представлявших собой производственные общины, выделившиеся из рода. Входящие в общину домохозяйства представляли собой большие семьи, обычно включающие три поколения. Промысловые угодья находились в собственности рода, но отдельные участки находились во владении у семейных групп. Распоряжался ими глава семьи. Лучшие угодья он прибирал себе и вместе со своей властью передавал их в пользование своему наследнику [2, с. 151−158, 170].

Вместе с тем, имущественное и социальное неравенство противоречило первобытным отношениям, требующим относительного равенства всех членов племени, поэтому у индейцев северо-западного побережья возник своеобразный институт «потлач», который, с одной стороны, сдерживал имущественную дифференциацию, а, с другой, позволял её нарушить. Потлач заключался в устроении по подходящему поводу пира с плясками, на котором состоятельный индеец при участии родственников раздавал гостям свое имущество. Гостями обычно были сородичи жены, получавшие подарки из рода фратрии мужа. Свояки не обязаны были возмещать дары. Однако и разорившийся «богач» не оставался в накладе, потому что после потлача за ним закреплялись промысловые угодья, он повышал свой авторитет, и ему во время потлача, устраиваемого другими людьми, как почётному гостю дарили богатые подарки. В результате имущественной дифференциации в племенах северо-западного побережья возникла социальная стратификация, где высшую ступеньку занимали главы родов и больших семей, ниже — их жены и дети, ещё ниже их младшие братья, затем рядовые члены рода, а в самом низу освобождённые из рабства. Закреплению социальных слоев способствовало и участие в тайных мужских союзах, куда принимали только тех, кто способен устроить потлач. Участие в союзе повышало авторитет и давало поддержку его членов. В результате состоятельные главы семей приобретали возможность в определенной степени эксплуатировать сородичей. Однако гораздо большей эксплуатации подвергались «рабы». «Рабство» у индейцев северо-западного побережья было, конечно, «патриархальным». «Рабов» выменивали у других племен на изделия из меха, шерсти, на рыбий жир, палтуса и тому подобные редкие продукты на острове Ванкувер, на крайнем севере или на крайнем юге северо-западного побережья. В состоятельных семьях было обычно по два-четыре «раба», и в целом они составляли 15−20% населения, а на севере у тлинкитов — около трети. «Рабами» распоряжались главы больших семей, передававшие их по наследству. «Рабов» использовали главным образом в рыбной ловле, а также в домашней работе, и, конечно, им доставалась тяжёлая работа, но нередко «рабов» отпускали на волю [2, с. 154−158, 167−169; 4, с. 264, 268].

«Патриархальное рабство» у охотников и собирателей не было ещё рабством в полном смысле. Рабы жили в первобытных семьях также, как и другие члены семьи. Они делали ту же работу, что и все, хотя отношение к ним было хуже, чем к самым непрестижным членам семьи. Такое положение легко объясняется их чужеродностью, не вхождением в состав рода. Тем не менее, известно, что такого рода рабов нередко отпускали на волю, но и тогда они, не будучи членами какого-либо рода, не становились и членами общества. Только в том случае, когда их принимали в род путем адопции, они получали полные права. Кстати, усыновление тоже не было редкостью. Главное, что в обществе охотников и собирателей труд иноплеменника не представлял большой ценности. «Патриархального раба» нельзя было использовать на той работе, которую не делали бы другие, даже главы семей и родов. Ещё не надо было корчевать лес и пахать землю, как приходилось земледельцам, не надо было гоняться за полудиким скотом как кочевникам, не было развитых домашних ремесел в личном хозяйстве старейшин, а домашнюю работу выполняли жёны, сёстры и дочери. Всё хозяйство охотников и собирателей почти не давало излишков, меняемые продукты труда ещё не превратились в товар, и рабский труд ещё не давал никакой прибыли и не представлял большой ценности, поэтому «патриархальных рабов» нередко отпускали. Скорее всего, алеуты и индейцы северо-западного побережья Америки приобретали рабов для престижа, возможно, под влиянием более развитых соседей земледельцев, скотоводов и европейских колонистов. Тем не менее «патриархальное рабство», по-видимому, стало ступенькой, которая вела на следующую ступень «домашнего рабства» в обществе, живущем за счёт мелиорационного хозяйства, которое создавало возможность расширения не только сельскохозяйственного, но и домашнего производства, нацеленного на обмен продуктов домашнего труда: гончарства, ткачества, которым должны были заниматься захваченные в плен чужаки-иноплеменники.

Само же по себе первобытное общество, ведущее присваивающее хозяйство, вряд ли могло превратиться в классовое общество, способное создать государство. Стремясь усовершенствовать свое бытие, люди охотно заимствуют у соседних племён и народов любые достижения культуры. Особенно легки хозяйственные контакты и заимствования, хотя охотно применяются заимствования и в политической системе [4, с. 316−317]. Обычно более социально развитые соседи смотрят на менее развитых как на сферу завоевания и источник обогащения, и менее развитые племена и народы обычно подвергаются насилию и эксплуатации, но осваивая более высокую культуру соседей (в том числе и культуру завоевателей) они сами поднимаются на более высокую ступень общественного развития.