Язык политики. 
Политическая психология

Языковое поле политики

В результате изучения данной главы студент должен:

знать

• • что такое языковое поле политики;
• • что такое стилистика политики;

уметь

• анализировать политические тексты;

владеть

• навыками диагностики политического арго.

Мы грызем глагольчик — пресный, Как поминальная кутья.

И нам достался только честный Залог земного бытия, -.

Но не язык — сухарик колотый, Но не язык — пустой приют.

И кажется, что — прямо с холода -.

За нами ангелы придут, -.

А что в земли реченной смысла, Что ангелам — глаголей твой.

Когда они пронийдут присной Как зачумленной стороной.

Павел Белицкий

Глаголом жги…

Политика как борьба за достижение и утверждение власти порождает в сфере языка такое специфическое явление, как язык политики. В процессе политического употребления используются прежде всего такие свойства языка, как оценочность и способность. Языковое поле политики характеризуется высоким уровнем абстракции. Центральные понятия политики благодаря широте значения покрывают многочисленные различные, а порой даже противоречивые мнения, поскольку в данном случае их восприятие в существенной мере зависит от индивидуальных оценок носителей языка. Высокий уровень абстрактности языка политики проистекает из свойств описываемого им объекта, т. е. из самой политики. Центральные понятия политики должны обозначать идеи и значения, цели и интересы, которые удалены от непосредственного опыта граждан. Отсутствие точности в системе понятий политики, ее связь с историческим контекстом могут служить основанием для довольно смутного, но зато широкого их использования.

Употребление языка в политических целях превращает его в один из факторов политики. Политика воздействует на содержание понятий, стремится изменить их, подкрепить введением дополнительных обозначений для того, чтобы в языке отразились ее ценности и цели.

Язык политики в разные исторические периоды имеет свою специфику. Вплоть до XVIII в. язык политики являлся специальным языком с весьма ограниченной областью социального распространения, ибо во времена абсолютистской политики князей и их советов не было никакой необходимости и потребности вводить политический лексикон в общий язык. На современном этапе развития в любом государстве, независимо от его формы политического устройства, распространение языка политики нс только возможно, но и необходимо, поскольку, не зная политического словаря, население не может выбрать ту или иную партию, понять ее программу.

Важно обратить внимание на такое свойство языка политики, как неопределенность. Можно говорить о следующих характерных чертах такой неопределенности:

• — расплывчатость значений основных терминов;
• — абстрактность; слово неопределенно, поскольку оно обозначает нечто, не существующее в действительности, но абстрактные слова определены в своих значениях ничуть не меньше, чем другие слова языка, например, в контексте философии Канта слова «свобода» и «разум» определены точно таким же образом, как и слово «делать» в повседневном языке;
• — сложность; обычно считают, что такие слова, как демократия, фашизм и др., обозначающие понятия, удаленные от непосредственного опыта граждан, сложны для понимания и часто интерпретируются по-разному, однако в этом случае речь идет не о языковой проблеме; трудности понимания основываются на сложности, комплексности действительности, а не на определенности и сложности значения слова;
• — нечеткость; вид неопределенности, также связанный со свойствами обозначаемого, — это нечеткость, которая всегда возникает в тех случаях, когда обозначаемые объекты имеют количественные различия и границы их применения точно не установимы; нечеткость определяется не свойствами вещей, а свойствами наших знаний о них; наиболее известная иллюстрация сказанному — это шкала цветообозначений; то же самое происходит и с политическими понятиями, при употреблении которых постоянно возникает вопрос: где граница между понятиями «либеральный» и «консервативный», «анархия» и «свобода», «порядок» и «деспотия»; однако процесс коммуникации обычно этим явлением не затрудняется.
• — относительность; обозначения цветов имеют неясные переходные зоны, но сами цвета определены четко; иначе обстоит дело с такими понятиями, как «молодой — старый», «свободный — несвободный», «либеральный — консервативный». Эти слова обозначают релятивные представления, которые не только обладают переходными зонами, но и существенным образом зависят от «точки отсчета», изменение которой влечет за собой и изменение в положении на шкале, границами которой являются указанные понятия;
• — многозначность; слово «либеральный» может означать «либерально мыслящий», по может употребляться и в очень общем значении применительно к политическому направлению, кроме того, оно имеет и специальное значение как наименование партии; это обычная полисемия, которая устраняется контекстом;
• — идеологическая многозначность; полисемия таких слов, как «демократия», «свобода», не устраняется контекстом и может привести к нарушению акта коммуникации.

Язык политики способствовал формированию так называемого «полемического словаря». Метафоры в нем различаются согласно идеологии, к которой они относятся. Например, метафоры идеологии либералов заимствованы из математики и кинематики — «право», «закон», «равенство», «разум», «прогресс до бесконечности» .

Метафоры идеологии консерваторов взяты из биологии: «органический», «раса», «земля и кровь», «наследство», «древний». Метафоры марксистской идеологии близки области динамики и химии: «массы», «силы», «движущие силы истории», «государственный аппарат», «давление массы» .

Другим приемом «скольжения смысла» является эвфемизм, часто используемый в идеологических текстах. Например, во время алжирской войны 1954−1962 гг. во французских официальных выступлениях было табуировано само слово «война», имплицирующее признание алжирцев нацией. В других случаях эвфемизм призван камуфлировать существование не борьбы, а самого противника: «горстка партизан», «клика», «марионетка» уничтожают врага «количественно» .

Из всех функций риторики (к которым относится агональная, педагогическая, эстетическая и др.) идеологическая речь использует прежде всего функцию убеждения. В той мере, в какой такая речь не может доказать, она должна убедить. Как правило, в риторике фигура речи определяется через «отклонение» от прямого смысла выражения. По «природе» отклонения (которое может затрагивать и другие уровни языка или даже всю систему в целом) можно выделить три типа риторических фигур: 1) «игра» слов, в которой затрагивается форма фонем или их комбинаций (например, каламбур); 2) «игра» смысла, или трон, в которой изменяется означивание морфем и синтагм (например, метафора); 3) «игра» мысли, модифицирующая отношение высказывания к референту (например, ирония).

В понятие отклонения, используемого в риторике, идеология вносит несколько иной смысл, усиления напряжения между контекстом и фигурой. Например, известный политический лозунг, использованный во время предвыборной компании Эйзенхауэра и принесший, по утверждению экспертов, ему немалую популярность, — I like Ike («Я люблю Айка») — построен на игре слов, а именно на повторении схожих фонетических слогов, «чудом» выявляющих близость означающего и означаемого.

Каждой эпохе присуще свое понимание языка, которое соответствует господствующей идеологии. В викторианскую эпоху это понимание зиждилось на духовных ценностях. Язык рассматривался как своего рода пророчество. Этимология призвана была раскрывать предопределенный порядок, словам и их истории следовало отражать нравственное призвание человечества. Филология стала обозначением философии. Слова, как полагалось, более успешно передают истину, красоту и мудрость, чем философские постулаты. По определению У. Эмерсона, язык — это застывшая, «окаменевшая» поэзия, потому что, как находят этимологи, самое «мертвое» слово когда-то блистало красками. Изучение слов и их подлинной этимологии стало основным инструментом проникновения в духовную и нравственную сущность окружающего мира. Слова — это не просто придуманные человеком произвольные и условные артефакты: история языков свидетельствует, что происхождение языка связано с данными Создателем корнями для обозначения абстрактных понятий.

Такой идеализированный взгляд на происхождение и сущность языка, распространенный, как утверждается, в первые десятилетия XIX в., повторял постулаты, характерные и для XVII—XVIII вв. М. Мюллер признавал факт непрерывных изменений в языке, однако при этом утверждает полную независимость этих изменений от усилий и воли какого-либо человека. В языке все естественно, «природно», исторически эти изменения якобы никак не обусловлены. Языковые изменения не зависят от социополитических событий.

Язык «природен» по своей сущности, и изучение человеческой речи должно не только стать в один ряд с естественными науками, но и занять там высокое место. Подобно палеонтологии, эмбриологии и сравнительной анатомии, призванных решить вопрос происхождения всего сущего, лингвистические исследования должны решить проблему происхождения языка и мысли. Т. Карлейль не наделял слова каким-то специфическим значением, а раскрывал их уже существующие значения, обнаруживал, что стоит за этими значениями, в некоторых случаях — о чем они умалчивают. Другими словами, тексты Т. Карлейля — нелогизированные рассуждения, в которых используются живые истинные значения слов, более глубокие, чем привычные поверхностные обозначения. При этом Карлейль учитывал доступность этих значений вдумчивому читателю.

Проблема прагматического подхода к истории языка была намечена еще на исходе XVIII в. И. К. Аделунгом, однако в дальнейшем, на протяжении XIX—XX вв., историки языка изучали в основном внутреннюю структуру языка, а не социально-культурные аспекты его развития.

Одной из важнейших областей деятельности политика является работа по завоеванию (удержанию) симпатий населения, распространению в самых широких слоях собственных мнений и убеждений для того, чтобы население считало, что они соответствуют его интересам. Часто этих целей нельзя достичь путем рациональной и конкретной аргументации. В этих случаях большую помощь политику может оказать целенаправленное использование языковых средств.

Весьма эффективным для завоевания масс оказывается применение так называемых идентификационных формул, т. е. языковых оборотов, которые как бы приглашают слушателей или читателей идентифицировать себя с говорящим (пишущим), с группой, к которой тот принадлежит, его партией. Например, «как мы все знаем», «мы едины в том, что наша задача…» Большую роль в вербальной политической деятельности играют эвфемизмы, особенно в тех случаях, когда каким-либо явлениям или событиям необходимо придать более позитивную окраску, нежели они имеют на самом деле, и тем самым преодолеть эмоциональное сопротивление слушающего или читающего. Например, когда экономическое положение характеризуется как «нулевой рост», со словом «рост» у большинства людей все равно связана некоторая положительная оценка, хотя в данном случае этот рост равен нулю. Обрисованное этим словом положение представляется адресату гораздо более приятным, чем если бы оно было обозначено словом «застой» .

Широкое применение в политической речи имеют также синонимические ряды. Для обозначения одних и тех же явлений или объектов используются весьма различные обозначения в тех случаях, когда речь идет о своей деятельности и о деятельности противника. Все, что связано со своей партией, называется словами, имеющими позитивный компонент значения, а все, что связано с противоборствующей политической партией или группировкой, именуется словами с негативной оценкой. Сравним такие пары, как «разведка — шпионаж», «информация — пропаганда», «союз — пакт», «патриотический — шовинистический» .

Полезным также оказывается употребление метафор и так называемых «модных слов», которые придают политической речи необходимую яркость и помогают оказать эмоциональное воздействие на аудиторию. Весьма распространенной в вербальной политической деятельности является борьба за так называемое «правильное» употребление центральных политических терминов — «свобода», «демократия» и др. Каждая политическая партия стремится доказать, что именно ее словоупотребление является истинным, в то время как политические противники искажают смысл этих слов.

Особенно характерным является для языка политики использование так называемых «пустых формул», т. е. слов и выражений, которые употребляются так, будто они имеют в данном контексте определенный смысл, информируют об эмпирической реальности. На самом деле при ближайшем рассмотрении выясняется, что они не обозначают ничего конкретного, несут весьма незначительную информацию. Так, слово «качество жизни» не имеет никакого содержания, общего для всех говорящих, каждый из которых вкладывает в него собственное понимание, представление о том, что бы он хотел иметь.

Повседневный язык и язык политической пропаганды отличаются друг от друга в первую очередь местом, занимаемым в них и частотой употребления так называемых понятий. Даже в тех случаях, когда слово приходит в язык политики из повседневного языка, оно возводится в ранг понятия, но теряет это свойство как только выпадает из политического контекста. Понятия — это не только символы как обычные слова, которые употребляются как имена или знаки для обозначения предметов и явлений. Значения слов регулируются общим узусом. Понятия — это конденсированные символы, которые служат для обозначения взаимосвязей и определяются ими. Только во взаимосвязях друг с другом, которые могут быть различными, понятия получают свои значения.

В языке политической пропаганды можно выделить три типа символов (табл. 26.1).

Таблица 26.1

•Типы символов политической пропаганды

Использование вербальной агрессии как эффективного инструмента подавления определенной части общества в наибольшей степени распространено в армии. Культ силы, самоутверждения индивида, занимающего более высокое положение в обществе за счет других подчиненных ему индивидов, приводит к широкому распространению агрессивных вербальных актов в речи военных при общении с подчиненными: «кретин», «идиот», «садовая голова» .

Широкое использование непристойных слов в США даже в наше время воспринимается как вызов по отношению к господствующей морали. Так, при прослушивании магнитофонных записей, связанных с Уотергейтским делом, были опущены все непристойные слова, использованные президентом и его собеседниками, например, «дерьмо», «проклятье», «черт возьми», «ублюдок». Строгое соблюдение запретов характерно для мусульманских народов, которые проживают на Балканах, и для тех, кто живет в Азии и Африке. В их речи практически не встречаются богохульственные бранные слова и выражения. Основой для формирования актов вербальной агрессии здесь являются, как правило, стремление унизить собеседника в сфере половой активности или опорочить его родственные связи. Широко распространены проклятия в адрес жертвы и ее родии, например, турецкое «да сгорит твой отец!» Та же тенденция прослеживается в иранских, индийских и китайском языках. Для языков Африки и американских индейцев характерно описание с помощью вербальной агрессии физической.

Так, европеец может предположить, что индийское ругательство «колодезная лягушка» используется из-за того, что лягушка гладкая и скользкая и поэтому представляется противной. На самом же деле основой для создания ругательства является для индуса осознание того факта, что у лягушки ограниченный горизонт.

Мысль Бэкона о необходимости начинать познание действительности с критического анализа языковых средств, обозначающих действительность, нисколько не утратила актуальности.

" Не играть бы нам более словами, текстами да метатекстами. Слова и так ежеминутно норовят исчерпать собою ситуацию выбора, навалиться на жизнь тяжестью мертвого языка. Речь тут не только о советском новоязе или лексической катастрофе, ужасавшей Бунина в иные, не менее окаянные дни. Слово способно вобрать только существующее или долженствующее быть. Что описывает аббревиатура «СНГ»? Где они, зависимые государства? В жаркую пору дебатов о названии преемника СССР я взял в руки атлас мира и вывел железную закономерность. Если в официальный титул державы, содержащей информацию о форме правления, вкрадывался взятый с потолка оценочный эпитет, то сомнения в цивилизованности страны возникали сами собой. Для наведения фальшивого лоска любая мишура шла в ход: от «народной», «демократической», «социалистической» до Кооперативной Республики Гайана. Римская империя тоже стала Священной лишь по ту сторону смерти. Уродливое словцо «советский» (сравни «сеймный», «кортесный», «хуральный», «кнессегный» — больше нигде не додумались!) вобрало в себя десятилетия жизни миллионов людей. И ничем словечко это заменить невозможно"^[1].

В политическом словаре немецкого языка на протяжении XX в. трижды происходили существенные изменения — в 1919, 1933 и 1945−1949 гг. Независимо от того, кто приходил к власти и каким образом осуществлялся этот переход, в языке появлялись наименования новых социальных институтов и учреждений, давались обозначения политическим событиям и фактам. Из определения государства как авторитарного и тоталитарного еще вовсе нс следует, что все изменения, происходящие в языке, являются результатом тоталитарного управления языком. Также неверно было бы полагать, что в условиях парламентской демократии политический словарь развивается органически, сам по себе, или же, что новые обозначения должны были предлагаться для всенародного обсуждения.

Язык политики может выполнять разные функции, и политические термины могут иметь различное значение в зависимости от роли синтаксиса, семантики или прагматики в различных культурных контекстах. В мифическом контексте преобладает прагматический аспект языка: политическая и повседневная жизнь регулируется символической системой, «языком». В онтологическом аспекте на первое место выдвигается семантика. Воздействующая сила языка политики основывается на обращении к естественной или сверхъестественной реальности (к законам природы или этическим ценностям). В функциональном контексте надежность физических и социальных отношений оценивается при помощи анализа синтаксических структур. Убеждение и управление поведением достигается не только посредством обращения к «всевышним силам» или к этическим нормам, но и посредством развития, обучения интеллекта.

Язык политики четко отличается от, например, технического языка тем, что он не просто передает сообщение (осуществляет коммуникацию), но одновременно является средством самовыражения, утверждения, предупреждения, т. е. с помощью языка производятся определенные действия, описываемые в терминах речевых актов. История языка политики — это история людей, постигающих реальность посредством конкретного, метафоры и развивающих это понимание так, что со временем конкретное исчезает, а метафора остается как напоминание о том (прежнем отношении), как понималось какое-то развертывающееся отношение. Это можно назвать «конститутивной образностью» политики, в которой метафора играет центральную роль. Политическое понимание построено на ряде метафор. Метафора в буквальном смысле облекает в реальную форму абстрактные отношения в политике.

Политическая метафора, таким образом, отражает такое понимание политики, при котором последняя рассматривается как ответная реакция на более сильные высшие детерминанты и как часть собственно творческой деятельности.

Предлагается различать в сфере конститутивных метафор в политике такие метафоры, которые конституируют основные моменты. Взаимосвязь этих видов метафоры демонстрируется на примерах семантического развития от конкретного к абстрактному значению таких политических терминов, как «правительство», «столица», «государство» .

В основе образования политического словаря лежит метафорический процесс. Подчеркивается, что существенной чертой языка политики является не его конституирующая, а убеждающая направленность. Цель политического выступления — убеждение — достигается главным образом при помощи метафор. Использование метафоры как орудия убеждения может служить следующим задачам: 1) мобилизация подъема общественного мнения, призыву к действию; 2) демобилизация общественных сил.

В первом случае политические события представляются как мелодрама, во втором — как процесс, неизбежность. В обоих случаях метафора мыслится как внешнее наложение на нейтральную ситуацию, причем метафора не способствует пониманию рассматриваемого события, она функционирует как инструкция, направляющая реакцию слушающего. Однако такое положение не означает, что метафора является основным источником заблуждений и предрассудков. Можно ли создать «объективный» язык без метафор? Нет, это вряд ли возможно. Большинство слов с так называемым «нейтральным» значением возникло как метафоры. Основной же ошибкой создателей таких проектов является убеждение в том, что можно четко разграничить «собственно событие» и отношение к нему. Метафора — это фактически орудие, посредством которого постигается неизвестное, загадочное. Метафору нельзя рассматривать ни как простое описание, ни как простое «навязывание». Она и небуквальное, и не полностью образное средство. Метафора — это скачок в познании.

• [1] Бак Д. Состояние честной мысли // Литературная газета. 1994. № 18.