Максимилиан волошин (1877-1932)

От других поэтов Серебряного века М. А. Волошин отличается, пожалуй, наибольшей художественной амплитудой. В его творчестве сошлись, казалось бы, несоединимые стили и жанры: строгие по форме сонеты и громоздкие произведения, близкие к ритмической прозе; трепетные любовные стихи и архисложные философские поэмы; символистско-эзотерические откровения и страстная гражданская лирика. Волошин не примыкал к литературным группам и течениям, проходил по жизни «близкий всем, всему чужой». Он вошел в историю литературы как «гений места», художник, воссоздавший в своих стихах и акварелях суровый облик Киммерии, восточного Крыма. Его дом в Коктебеле стал, по выражению А. Белого, «одним из культурнейших центров не только России, но и Европы». Сюда съезжались видные поэты, художники, артисты: А. Н. Толстой и О. Э. Мандельштам, В. В. Вересаев и М. А. Булгаков, Н. С. Гумилев и М. И. Цветаева, И. Г. Эренбург и Е. И. Замятин, К. С. Петров-Водкин и А. П. Остроумова-Лебедева. Именно здесь, на антресолях за цветным панно, скрывался от красных муж М. И. Цветаевой подпоручик С. Я. Эфрон, а в дни иные прятался от белых секретарь Феодосийского комитета большевиков И. Хмилько-Хмельницкий, косвенное свидетельство чему мы находим в самом известном и во многом итоговом стихотворении Волошина «Дом поэта». Художник жил в Крыму — месте, где трагизм национальной усобицы воспринимался особенно остро. Волошин, пожалуй, единственный, кто оставил поэтическую летопись этой страшной эпохи.

Творческая биография и художественный мир М. А. Волошина

Максимилиан Александрович Кириенко-Волошин родился 16 мая 1877 г. в Киеве, в дворянской семье. Его отец, член Киевской палаты уголовного и гражданского суда, умер, когда мальчику было четыре года. Воспитанием ребенка занималась мать — Елена Оттобальдовна (урожденная Глазер), женщина широко образованная, с сильным характером. С 12 лет Волошин начинает писать стихи. Одно из стихотворений было напечатано в 1895 г., но сам поэт считал своим подлинным литературным дебютом публикацию стихотворений в журнале «Новый путь» в 1903 г. Окончив гимназию, юноша поступает на юридический факультет Московского университета, однако вскоре за «склонность к разного рода агитациям» и участие в беспорядках его отчисляют из студентов и высылают в Феодосию под негласный надзор полиции.

Волошин не воспринимает это как удар судьбы. Осенью 1899 г. он впервые посещает Европу, а спустя год отправляется на строительство Ташкентско-Оренбургской железной дороги. Средняя Азия, Восток, пустыня, «исступлённо-синее небо», осколки древних цивилизаций — все это оставляет в душе поэта неизгладимый след (стихотворение «Пустыня», 1901). Однако Волошина влечет в Париж. С ранних лет его захватывают французская литература и искусство. Совсем еще молодым человеком Волошин наметил для себя жизненную программу, в основе которой лежит стремление Все видеть, все понять, все знать, все пережить, Все формы, все цвета вобрать в себя глазами, Пройти по всей земле горящими ступнями, Все воспринять и снова воплотить.

(«Сквозь сеть алмазную зазеленел восток…», 1903 1904) «Земля настолько маленькая планета, что стыдно не побывать везде» , — писал поэт матери в конце 1901 г. Но именно Париж оказался для него воистину преддверьем «В просторы всех веков и стран, / Легенд, историй и поверий…», стал родиной духа, школой художественного и поэтического мастерства. Волошину приписывают такую установку: «Учиться в Париже, работать в Коктебеле». В Париже он, но собственному признанию, впервые «подошел к живописи», выработал свой стиль. Поэт испытывает потребность «пройти сквозь латинскую дисциплину формы», и это ему удается. В технике стихосложения он достигает подлинных высот; осваивает наисложнейшее искусство сонета: немалое влияние оказал на него в этом плане парнасец Ж.-М. де Эредиа, чьи сонеты Волошин переводил в 1904 г. Поэт наслаждается атмосферой столицы Франции, пишет стихи, которые вскоре составят цикл «Париж» — своего рода объяснение в любви этому городу, элегическая песнь прощания с уходящей молодостью. По словам самого Волошина, он предпочитал учиться «художественной форме — у Франции, чувству красок — у Парижа строю мысли — у Бергсона, скептицизму — у Анатоля Франса, прозе — у Флобера, стиху — у Готье и Эредиа». Но в методе «подхода к природе, изучения и передачи ее» художник стоял «на точке зрения классических японцев (Хокусан, Утамаро)». Эта западно-восточная ориентация в ее органичном творческом преломлении при глубоко русских корнях — явление в нашей поэзии довольно редкое.

Из всего духовно-эстетического многообразия творчества Волошина можно выделить две художественные вселенные: Париж (Франция) и Коктебель (Киммерия). Однако два этих мира не существуют в сознании поэта изолированно. Их сближает ощущение истории, вливающейся в «сегодня». Знаменательно, что «древний яд отстоснной печали» Парижа он ощущает особенно остро На дне дворов, под крышами мансард, Где юный Дант и отрок Бонапарт Своей мечты миры в себе качали.

(«Парижу», 19 апреля 1915).

Когда читаешь сонеты Волошина, посвященные французской революции, сознание невольно переносит их на русскую почву.

С достаточной долей условности в творчестве поэта можно выделить три основных периода: ранний этап, произведения 1900;х — начала 1910;х гг., отмеченные символистско-импрессионистическими веяниями, влиянием оккультизма; переходный период, связанный с событиями Первой мировой войны, изживанием антропософской мистики; заключительную фазу — творчество эпохи революции и гражданской войны, историософские размышления о судьбе России, осмысление «трагедии материальной культуры», усиливающееся влияние православной религии. Последнее, послевоенное, десятилетие в жизни поэта не представляет собой качественно нового этапа и является своеобразным подведением итогов творчества.

" Годы странствий" - так называется первый цикл первого сборника стихотворений Волошина, вышедшего в 1910 г. («Стихотворения. 1900;1910»). Этим же словосочетанием сам он определяет соответствующий этап своего жизненного пути.

" В эти годы — я только впитывающая губка. Я весь — глаза, весь — уши. Странствую по странам, музеям, библиотекам: Рим, Испания, Балеары, Корсика, Сардиния, Андорра… Лувр, Прадо, Ватикан, Уффици… Национальная библиотека. Кроме техники слова овладеваю техникой кисти и карандаша" , — пишет Волошин в своей автобиографии.

Мотив странничества — один из главных у Волошина. Это и длительные странствия поэта по пустыням Азии и Средиземноморью, и духовные скитания, поиски истины. Поэт воспринимает свой путь в неразрывной связи с целым мирозданием, с историей человечества. Помимо парнасцев, Волошин испытывает на себе воздействие французских символистов. А летом 1905 г. берется за перевод бельгийского поэта Эмиля Верхарна, также отдавшего дань символистским исканиям. Сотрудничает он и с русскими символистами (В. Я. Брюсовым, К. Д. Бальмонтом, Ф. Сологубом и др.), печатается в их журналах, участвует во многих художественных начинаниях. Однако символизм не является всепроникающим художественным методом Волошина. В 1910 г. в статье «Анри де Ренье» он определяет свою творческую манеру как новый реализм (неореализм), воспринимающийся как синтез традиционного реализма XIX в., импрессионизма («реалистического индивидуализма») и символизма. Волошину импонирует Репье, заслуга которого состоит в том, что он придал стиху символистов чувственную сказочность, «неторопливую прозрачность, а новым символам — четкость и осязаемость». Русский поэт надолго усвоит творческий принцип Репье: «воссоздать, обессмертить в себе самом и вне себя убегающие мгновения», через мимолетное выразить вечное.

Но так или иначе символистская отвлеченность и запредельность духа, изыскания в области искусства и философии не отвращают поэта от земных проблем. «Дух мой в России…» — пишет Волошин, живя в Париже, уже тогда, в 1906 г., ощущая, что «в мире клубятся кровавые сны…» Один из приездов в Россию оказывается для поэта особенно памятным: он становится свидетелем расстрела мирного шествия 9 января 1905 г. Свои впечатления от этого жуткого зрелища Волошин отразил в статье «Кровавая неделя в Санкт-Петербурге», написанной на французском языке. Больше всего его потрясло то, что стреляли по безоружным людям, женщинам и детям, по иконам. Тема исторического возмездия, народного возмущения овладевает творческим воображением поэта («Предвестия», 1905; «Ангел Мщенья», «Голова madame de Lamballe» — оба 1906, и др.). В стихотворении «Ангел Мщенья» он пишет:

Народу русскому: Я скорбный Ангел Мщенья! Я в раны черные — в распаханную новь Кидаю семена. Прошли века терпенья. И голос мой — пабат. Хоругвь моя, как кровь.

Объект мщения выглядит в стихотворении чрезвычайно неопределенно, расплывчато:

Меч Справедливости — карающий и мстящий — Отдам во власть толпе… И он в руках слепца Сверкнет стремительный, как молния, разящий. Им сын зарежет мать, им дочь убьет отца.

Уже здесь — предвидение разгула демонических, с точки зрения Волошина, сил гражданской войны, разрывающей семьи, утверждение тождества палача и жертвы, виновного и наказующего. Каждый, полагает Волошин, воспринимает справедливость по-своему, и каждый считает свое понимание единственно верным и нравственным. Поэтому, пишет он в статье «Пророки и мстители» (1906), «идея справедливости — самая жестокая и самая цепкая из всех идей, овладевавших когда-либо человеческим мозгом. Когда она вселяется в сердца и мутит взгляд человека, то люди начинают убивать друг друга… Кризисы идеи справедливости называются великими революциями». Поэт ощущает дыхание первой русской революции, но придает надвигающимся событиям мистико-символический характер, наполняя смысловую ткань своих стихов библейскими образами и реминисценциями.

Характерна заключительная строфа стихотворения «Ангел Мщенья». Здесь слова Иисуса Христа, обращенные к одному из учеников: «…возврати меч твой в его место, ибо все взявшие меч мечом погибнут» (Мф. 26:52), а также образ чаши с вином ярости, напоившим и сделавшим безумными народы (Иер. 25:15−16), приобретут в творчестве Волошина концентрированный, символический смысл:

Не сеятель сберет колючий колос сева. Принявший меч погибнет от меча. Кто раз испил хмельной отравы гнева, Тот станет палачом иль жертвой палача.

Впрочем, говорить о том, что писатель живет в это время только революционными событиями и политикой, было бы величайшим заблуждением. Период с 1905 по 1912 г. сам Волошин определяет как «блуждания духа»: «Буддизм, католичество, магия, масонство, оккультизм, теософия, Р. Штейнер. Период больших личных переживаний романтического и мистического характера». Именно в это время переживает он роман со своей будущей женой М. В. Сабашниковой, которой посвящает известные стихи: «Письмо», «Танах», «Мы заблудились в этом свете…», «В мастерской» и др. Маргарита Сабашникова, художница и поэтесса, становится для Волошина поэтической музой, олицетворением женственности и красоты, пережившей века. Не случайно в художественном сознании писателя любимая им земная женщина ассоциируется с царицей Древнего Египта Танах, той самой, что упразднила у себя в стране многобожие и установила культ бога солнца Атона.

Говоря о любовной поэзии Волошина, нельзя пройти мимо философского учения В. С. Соловьева, оказавшего значительное влияние на мировосприятие поэта. Соловьевская этика любви, мотив Вечной Женственности ощущаются в творчестве Волошина в цикле стихов «Ainori Amara Sacrum» («Святая горечь любви», 1903;1907) и стихотворении «Она» (1909).

К середине 1900;х гг. следует приурочить увлечение поэта теософией — мистическим учением, в котором его основательница Е. П. Блаватская соединила элементы брахманизма, индуизма и буддизма, а также антропософией — западным вариантом теософии, который разрабатывал Р. Штайнер (в волошинской транскрипции — Штейнер). Захваченный новыми идеями, Волошин ощущает земную жизнь как миг, выхваченный из космического времени, а человеческое «Я» как некое «ядро», носимое в «коридорах» вечности и периодически воплощающееся в телесных оболочках. Эти идеи находят отражение в стихотворениях, составляющих небольшой цикл «Когда время останавливается» (1903;1905):

В безднах скрывается новое дно, Формы и мысли смесились. Все мы уж умерли где-то давно… Все мы еще не родились.

Рудольф Штайнер и его последователи считали, что человек в своей стадии земного воплощения является промежуточной фазой эволюции его духовного «Я». Материя вторична, она развилась из духа. Это же можно сказать и о земном шаре: прежде чем дойти до своей нынешней стадии, он проходил через три фазы телесного воплощения, перемежаемые состоянием чистой духовности. Первое планетарное воплощение Земли — Сатурн (сатурническая стадия), второе воплощение — Солнце, третье — Луна. Без знания этой антропософской концепции невозможно интерпретировать стихи Волошина «Сатурн», «Солнце» и «Луна» (1907). Отголоски штайперовского учения ощутимы в стихотворениях «Кровь» и «Грот нимф» (1907), а также в более поздних стихах: «Пещера» (1915) и «Материнство» (1917).

Целый набор образов антропософской космогонии заключает в себе стихотворение «Сатурн». Здесь и почти духовное состояние Земли на первой стадии своего существования (у Волошина — «сгущение звездного сока»), и идея Штайнера о том, что в космическом становлении человека участвуют духи воли («творящих числ и воль мерцающий поток»), и мысль о том, что Земля и нечто, предшествующее человечеству, состояли сначала из «воли», потом из «тепла», наконец, из «света» («мерцающий поток») и «звука» («живые ткани тел, но тело было звук»). Не случайно очень ценила это стихотворение близкая знакомая Волошина, теософ А. Р. Минцлова. Именно с ней проходит поэт в 1905 г. «мистерию готических соборов», что получает отклик в цикле стихотворений «Руанский собор» (1907). Волошин чрезвычайно высоко ценил готику как законченное выражение средневековой культуры. По замыслу поэта, композиция цикла из семи стихотворений представляет собой символическую архитектонику: «Семь ступеней крестного пути соответствуют семи ступеням христианского посвящения, символически воплощенного в архитектурных кристаллах готических соборов» .

Венок сонетов «Corona Astralis» (1909), по словам Волошина, выражает его «отношение к миру», заключающее в себе синтез религии, науки и философии. Здесь отчетливее, чем где-либо, слышится мотив древности человеческого духа в его связях с Космосом. Он погружен в земную жизнь, по при этом тоскует о вечности:

И бродит он в пыли земных дорог, — Отступник жрец, себя забывший Бог, Следя в вещах знакомые узоры.

Волошин принадлежит к числу тех немногих, кто смутно помнит «как отсветы реального бытия, свои странствия по обратно направленному времени». Подобные люди (или пророки) «знают так много, что едва в силах вынести этот страшный груз. И страшнее всего — что нет у них возможности предостеречь людей от возможного грядущего, ибо им не верят Вот они-то и есть вечные странники, идущие агасферовыми путями, которые за прозрачность для них прошлого и будущего платят страшную цепу: они обречены на вечное внутреннее одиночество…» .

Закрыт нам путь проверенных орбит, Нарушен лад молитвенного строя… Земным богам земные храмы строя, Нас жрец земли земле не причастит.

Пессимизм поэта имеет не столько житейско-психологическую подоплеку (разрыв с женой), сколько мистико-антропософские очертания. Но он вызван и осознанием изначального трагизма положения поэта в мире, его вечной земной неустроенности. «Corona Astralis» — это весть об уготованной ему миссии Искупителя человеческих пороков и заблуждений:

Изгнанники, скитальцы и поэты, — Кто жаждал быть, но стать ничем не смог… У птиц — гнездо, у зверя — темный лог, А посох — нам и нищенства заветы.

С 1906 по 1914 г. Волошин живет в России, в Москве и Петербурге, летние месяцы проводит в Коктебеле, ощущая свое внутреннее родство с «землей, насыщенной эллинизмом и развалинами Генуэзских и Венецианских башен». Здесь, начиная с 1903 г., на самом берегу моря, строится его дом, приют творческого вдохновения, своеобразная Мекка для многочисленных служителей искусства и литературы. Ктшерии — так на старинный лад называл поэт восточную область Крыма — Волошин посвятил более 60 стихотворении (наиболее известные из них вошли в циклы «Киммерийские сумерки» и «Киммерийская весна»), восемь статей, не говоря уже об акварелях и сделанных на них стихотворных надписях. Киммерийская живопись и поэзия Волошина взаимодополняют друг друга. При этом киммерийские стихи поэта — не пейзажная лирика, а «слепок души» этих мест, образ сегодняшний и вечный. То же можно сказать и о живописи: это не просто фотографическое воспроизведение крымской экзотики. С одной стороны, пейзажи Волошина конкретны и узнаваемы, реалистичны в лучшем смысле этого слова при всей условности использования цветов. С другой стороны, акварели Волошина — философские произведения, несущие на себе печать этой древней страны.

" Годы перед войной я провожу в коктебельском затворе, и это дает мне возможность вновь сосредоточиться на живописи…" - говорится в автобиографии поэта. Киммерийскую гармонию разрушила начавшаяся мировая бойня. За неделю до рокового выстрела в Сараево поэт, но предложению своей бывшей жены выезжает в Швейцарию, в Дорнах, чтобы принять участие в строительстве Гётеанума (храма святого Иоанна), который должен был символизировать единение религий и наций. В этот период религиозный пацифизм — основное начало мировосприятия поэта, проявившееся в стихах, которые составили сборник «Аnnо Mundi Ardentis. 1915» («В год пылающего мира. 1915», 1916). Он в чем-то близок Ромену Роллану, сформулировавшему свою позицию в сборнике статей «Над схваткой». «Один среди враждебных ратей», Волошин как бы вбирает в себя боли человечества, судороги мира, чувствуя и свою ответственность — поэта, мыслителя, гуманиста — за происходящее, и свое бессилие. Как ратник ополчения второго разряда Волошин подлежал призыву в армию. Не желая стать дезертиром и прятаться за хрупкими степами антропософского храма в Дорнахе или Национальной библиотеки в Париже, весной 1916 г. он едет в Россию, а уже осенью Волошина призывают в армию. Он официально обращается к военному министру, отказываясь «быть солдатом как европеец, как художник, как поэт» и выражает готовность понести за это любое наказание. С этого момента Волошин уже никогда не покидает родину. Мучительно трудно он воспринимает Октябрьскую революцию и гражданскую войну. Живет в Коктебеле, много работает. В печати одна задругой появляются его книги: «Иверни» (1918), «Верхарн: Судьба. Творчество. Переводы» (1919), «Демоны глухонемые» (1919). Поэт становится свидетелем тех ужасов, жуткая наглядность которых поражает нас в стихотворении «Террор» (1921) и других произведениях из цикла «Усобица» (1919;1922).

Книга поэм «Путями Каина» (1922;1926) представляет собой историософское и культурологическое исследование цивилизации, в котором, по словам Волошина, сформулированы все его «социальные идеи, большею частью отрицательные». Художник определяет свой основной принцип мировосприятия (в смысле космическом и социальном): гармония равновесий («Космос», 1923), из самого себя рождающееся противотворство, которое является источником существования мира, его способом и формой. «Мир осязаемых и стойких равновесий» обречен на распад, хотя и сохраняет некоторую надежду на спасение. Автор книги во многом отталкивается от теории Освальда Шпенглера («Закат Европы»), пафос которой составляют безысходное круговращение истории (идея «судьбы-времени») и неминуемая гибель культуры перед лицом механистическо-потребительской цивилизации. Беда человека в том, что, подобрав ключи к запретным тайнам природы, он «преобразил весь мир, но не себя». В отличие от древних, современный европеец не учитывает «моральной сущности» сил природы. Любая созданная им машина на почве человеческой жадности превращается в демона и порабощает своего создателя («Машина», 1922). Причем подразумевается каждый «…продешевивший дух / За радости комфорта и мещанства» — независимо от того, пролетарий он или буржуа. Человеческая мораль, отмечает Волошин вслед за М. Метерлинком и П. де Сен-Виктором, всегда считалась только с силой. Выражением се был сначала кулак, потом меч и, наконец, порох, с изобретением которого человечество устремилось к пропасти. Оно обречено стать «желудочным соком» в пищеварении «нескольких осьминогов» промышленности, если не встанет на путь самоограничения своих эгоистических интересов. Только «личное моральное осознание» всего происходящего может противостоять войне и распаду, считает поэт, ведь каждый «добровольно принял на себя свою жизнь и на Суде даст свой индивидуальный ответ, который будет иметь в себе значение космическое». Не случайно апокалипсическим образом Суда, видением «внутри себя» «солнца в звездном круге» («Суд», 1915) завершается книга Волошина.

В ноябре 1920 г. в Крыму окончательно установилась советская власть. Волошин изъявляет желание читать лекции в открывающемся народном университете, который возглавляет В. В. Вересаев. Поэт активно участвует в культурном строительстве, заботится о сохранении памятников истории. Его избирают почетным членом Российского общества по изучению Крыма, и Волошин делится своими знаниями с геологами, археологами, вулканологами, историками-краеведами. Он живет в своем коктебельском доме, который вновь становится пристанищем для многих ученых, художников, литераторов, артистов. Вновь звучат стихи, ставятся спектакли, читаются доклады, устраиваются прогулки по Карадагу. Надежной хранительницей домашнего очага становится вторая жена художника Мария Степановна Заболоцкая. Но, увы, ухудшалось здоровье. Очень болезненно переживал Волошин удар, нанесенный ему ортодоксальной прессой1. Тяжелым было и материальное положение. Лишь в ноябре 1931 г. по постановлению Совнаркома РСФСР поэту (вместе с А. Белым и Г. И. Чулковым) была назначена пожизненная персональная пенсия. В августе 1932 г. Максимилиана Волошина не стало.

* * *.

Поэзия М. Волошина шире любого ее восприятияименно здесь коренятся связанные с этим закономерности и парадоксы. Его стихи о России запрещались как при большевиках, так и при «добровольцах», а впервые исполнялись с эстрады в еврейском литературном обществе Феодосии. При жизни поэта и в последующие пять-шесть десятилетий его произведения распространялись «тайно и украдкой» в тысячах экземпляров. Стихотворение «Русская революция» (1919) приводило в восторг таких полярных людей, как В. М. Пуришкевич и Л. Д. Троцкий. В 1919 г. белые и красные, захватывая по очереди Одессу, начинали свои воззвания одними и теми же словами из волошинского «Брестского мира» (1917). Все это убеждало поэта в том, что «в моменты высшего разлада» ему «удавалось, говоря о самом спорном и современном, находить такие слова и такую перспективу, что ее принимали и те и другие». Однако, собранные в книгу, эти стихи не пропускались ни правой, ни левой цензурой, поскольку ни та, ни другая не могли принять главную установку Волошина: «Человек… важнее его убеждений. Поэтому единственная форма активной деятельности, которую я себе позволял, — это мешать людям убивать друг друга» .