Смерти в Средневековье

В Средние века мысль о смерти становится буквально навязчивой. Действительно ли, что все, что описано итальянским поэтом Данте Алигьери в «Божественной комедии», не более чем плод человеческой фантазии:

Мой сын, посередине этих скал, — Так начал он, —лежат, как три ступени, Три круга, меньше тех, что ты видал. Во всех толпятся проклятые тени; Чтобы потом лишь посмотреть на них, Узнай их грех и образ их мучений.

В самом деле, что заставляет нас верить, что великий итальянский поэт воспроизвел в своем произведении некую неоспоримую реальность? Возможно, картины посмертного существования попросту ему пригрезились. Откуда взял Данте картину адских мучений? Не из земной ли жизни? Не стал ли итальянский поэт создателем грандиозной мистификации, оказавшей огромное воздействие на всю европейскую культуру?

По мнению Мейстера Экхарта, проповедника XIV в., человек способен познавать Бога благодаря тому, что в нем самом, т. е. человеке, есть несотворенная искорка Бога. Расставание тела с душой происходит тогда, когда человек всецело отказывается от себя, освобождается от своего Я и таким образом разлучается сам с собой.

Позднее Средневековье, похоже, не могло принять смерть ни в каком ином аспекте, кроме как в аспекте бренности всего земного… Человек Средневековья, отвергнувший все земное, давно уже задерживал свой духовный взор на мрачной картине жалкого праха. Смерть как первооснова была запечатлена на протяжении веков в искусстве и литературе. Ни одна эпоха, как свидетельствует нидерландский историк и философ Йохан Хейзинга, не навязывает человеку мысль о смерти с такой настойчивостью, как XV столетие.

Идеализация и романтизация смерти

С эпохи Возрождения начинается идеализация смерти. Итальянский живописец и скульптор Леонардо да Винчи утверждал, что так же, как после хорошо проведенного дня наступает счастливый сон, так и после хорошо проведенной жизни приходит счастливая пора смерти. Предвзятое мнение о болезненности смерти обусловлена слабостью людей. Счастливый человек не может серьезное страдать от мысли о смерти и не станет глубоко интересоваться вопросами смерти.

Холст Леонардо да Винчи «Благовещенье» несет не покой, но языческий соблазн, ибо коленопреклоненное существо с лилией в руках не может принадлежать одному горнему миру — слишком гордый взгляд скрывают дрожащие веки, слишком тусклы сизые перья на крыльях, повторяющих очертания линий на горизонте. И рубиновые складки плаща горят внизу подземным огнем.

Смерть и счастливая жизнь — вот философское истолкование данной темы в эпоху Возрождения. Это умонастроение сохраняется и в Новое время, и в эпоху Просвещения. «Смерть — не только избавление от болезней, — пишет философ Мишель Монтень, — она — избавление от всякого рода страданий». Так думали многие мыслители эпохи Просвещения. Наиболее полно эту точку зрения выразил французский философ А. Кондорсе.

В XIX в. идеализация смерти перерастает в романтизацию. Ее прославляют. Романтический герой стремится к смерти. Она помогает ему выразить ее внутренние переживания. Она же обеспечивает достойный уход из жизни.

Английский поэт Джон Мильтон пишет:

Разве я просил тебя, творец, Меня создать из праха человеком, Из мрака я ль просил меня извлечь?

Эти интонации ощутимы и у философов жизни. Шопенгауэр писал, что когда перед Данте возникла задача изобразить небеса и их блаженство, то он оказался в неодолимом затруднении именно потому, что наш мир не дает материала ни для чего подобного. Философ призывал отречься от жизни, отвернуться от нее. Такой поэтизации смерти не было ни в одной культуре. Ни один народ не считал смерть безусловным благом.

А. Шопенгауэр пытался создать единое воззрение на судьбы тела и души. Жизнь в его системе рассуждений оценивается как нечто такое, чему лучше было бы не быть. Земное существование, по его мнению, — это определенного рода промах и случайность.

Шопенгауэр отмечал, что животное проводит свою жизнь, не зная собственно о смерти. Оттого животное непосредственно пользуется всей нетленностью своей породы: он сознает себя только бесконечным. У человека же, вместе с разумом, неизбежно возникла и ужасающая уверенность в смерти. Но как вообще в природе всякому злу сопутствует средство к его исцелению или, по крайней мере, некоторое возмещение, так и сама та рефлексия, которая повлекла за собой сознание смерти, помогает философам создавать такие метафизические воззрения, которые утешают нас в этом и которые не нужны и не доступны животному.

" Подобное утешение, — считает Шопенгауэр, — составляет главную цель всех религий и философских систем, и они прежде всего представляют собой извлеченное из собственных недр мыслящего разума противоядие нашего сознания о неизбежности смерти. Но достигают они этой цели в весьма различной степени, и бесспорно, что одна религия или философия больше, чем другая, рождает в человеке способность спокойно глядеть в лицо смерти". По словам философа, брахманизм и буддизм, которые учат человека смотреть на себя как на самопервосущество, брахму, которому чужды всякое возникновение и уничтожение, — эти два учения гораздо больше сделают в указанном отношении, чем те религии, которые признают человека сотворенным из ничего и приурочивают начало его бытия, полученного им от другого существа, к реальному факту его рождения. Оттого в Индии и царит такое спокойствие и презрение к смерти, о котором в Европе даже понятия нет имеют.

В Европе, считает Шопенгауэр, спектр представлений о смерти колеблется между пониманием смерти как абсолютного уничтожения и уверенностью в полном бессмертии «с ног до головы». Философ считает оба взгляда неверными. По его мнению, страх смерти не зависит ни от какого знания: ведь животное испытывает этот страх, хотя оно и не знает о смерти. Все, что рождается, уже приносит его с собой на землю. Но страх смерти не что иное, как оборотная сторона воли к жизни, которую представляем все мы.

Величайший страх — это страх смерти. Раскрывающаяся во всем этом безграничная привязанность к жизни не могла, по мнению Шопенгауэра, возникнуть из познания и размышлений. Философ оценивает могучую привязанность к жизни как неразумную и слепую. Что же касается познания, то оно не только не служит источником этой привязанности к жизни, но даже наоборот раскрывает перед нами ничтожество последней и этим побеждает страх смерти. «Итак, эти соображения подтверждают для нас то, 1) что воля к жизни сокровеннейшая сущность человека; 2) что она сама по себе бессознательна, слепа; 3) что познание — это первоначально чуждый ей, дополнительный принцип; 4) что воля с этим познанием враждует и наше суждение одобряет победу знания над волей» .

Шопенгауэр приходит к мысли, что смерть, как ни страшимся мы ее, на самом деле не может представлять никакого зла. Мало того: часто является она благом и желанной гостьей. Индусы придавали богу смерти Яма два лица: одно — страшное, пугающее, другое — очень ласковое и доброе. Философ приводит и такой аргумент, состоящий в попытке посмотреть, как природа, которая никогда не лжет, относится к смерти. Вот по дороге ползет насекомое, малейший, незаметный для нас поворот ноги имеет решающее значение для его жизни и смерти. Посмотрите на лесную улитку: без всяких орудий для бегства, для обороны, для обмана, для укрывательства она представляет собой готовую добычу для всех желающих. Беспрерывное возникновение и уничтожение живого вовсе не затрагивает корня вещей, а только относительно и даже призрачно.

Философ убежден в том, что развитие космического цикла породило отличие от животного. Только человеческая воля может отречься от жизни, отвернуться от нее. А человек призван осознать катастрофичность этого процесса, чтобы осмыслить пагубность земного бытия. Шопенгауэр доказывал, что существо низшей организации блаженнее человека. Эти существа лишены сознания, поэтому и не ведают, что мир губителен. Когда перед Данте, рассуждал Шопенгауэр, возникла задача изобразить небеса и их блаженство, то он оказался в неодолимом затруднении именно потому, что наш мир не дает материала ни для чего подобного…

Животное, отмечал Шопенгауэр, страшится смерти только бессознательно, инстинктивно. Оно не может выработать ясную картину физической гибели. Человек же не только отдает себе отчет в грядущем исчезновении. Он способен по этой причине страдать. Реальное ощущение предстоящего ухода усиливают его мучения. Вот почему, по Шопенгауэру, счастье ни в коей мере не может рассматриваться как цель человеческого существования.

Все существование человека указывает на то, что страдание — его настоящий удел. Жизнь неотличима от мучений. Появление человека на свет сопровождается плачем. Само бытие человека в сущности трагично, а более всего — исход. Во всем видна печать предопределения. Где же выход? Шопенгауэр полагает, что на смерть надо смотреть как на главную цель. Ее тень неизбежно лежит на человеческой жизни.

Немецкий философ полагал, что в момент смерти разрешается все, что подготовлялось в течение жизни. Итак, ожидание смерти, ее предчувствие, ее возвещение — вот на что способен разумный человек. Поэтизации смерти не было ни в одной культуре. Ни один народ не считал смерть благом и не стремился перечеркнуть жизнь. Даже сторонники Будды не отвергали ценности самой жизни, полной различных превратностей и злоключений.

" Смерть — великий урок, который получает от природы воля к жизни, или точнее, присущий ей эгоизм, — пишет Шопенгауэр, — и на нее можно смотреть как на кару за наше бытие. Смерть — мучительное разрешение того узла, который сладострастно завязало деторождение, смерть — извне проникающее, насильственное разрушение основной ошибки человеческого существа, — великое разочарование" .

Идеи Шопенгауэра оказали значительное влияние на Фрейда. Но в то же время австрийский психиатр радикально переосмыслил взгляды Шопенгауэра. Мы не найдем у него романтизации смерти. Не обнаружим толкования этого феномена, как извне проникающего. Не найдем и дискредитации воли к жизни.