Компетенция психологов и психиатров в решении вопросов вменяемости и невменяемости

Монопольное положение судебных психиатров в решении вопросов вменяемости — невменяемости не соответствует принципу виновной ответственности. Очевидно и несоответствие изложенной позиции тексту процессуального и материального закона (как и концепции использования специальных познаний при установлении фактов и решении вопросов, имеющих уголовно-правовое значение). Ведь уголовно-процессуальный закон (ст. 196 УПК РФ) предусматривает обязательность экспертизы для определения психического состояния обвиняемого или подозреваемого (когда возникает сомнение в их вменяемости), но не говорит о том, что это — предмет применения психиатрических специальных познаний и, тем более, только их. Формулировки закона о понимании содержания и значения действий и руководстве ими со стороны субъекта имеют в виду оценку психологического механизма этих действий, способности осуществлять избирательные акты поведения с учетом их последствий (соотнося с социальными нормами, в том числе подчиняя импульсы сознательному контролю).

Критикуемый подход, закрепленный в Инструкции о производстве судебно-психиатрической экспертизы и учебно-методической литературе, сформировал позицию экспертной, следственной и судебной практики применительно к установлению вменяемости — невменяемости. Можно определить следующие основные черты, сохраняющиеся в течение десятилетий:

— следователи и судьи не оценивают критически заключения экспертов о вменяемости — невменяемости, так как считают это повторным решением вопроса, требующим специальных познаний. В частности, не анализируется компетентность суждений экспертов о состоянии интеллектуальных и волевых качеств субъекта. Экспертов не обязывают рассматривать управляемость поведения в конкретной ситуации и использовать для этого достаточный объем данных;

в экспертной среде получило распространение облегченное понимание задач, подмена комплексного исследования характера фактического состояния психической деятельности субъекта в период совершения общественно опасного деяния перечислением элементарных характеристик памяти, интеллекта и пр., причем на момент обследования;

— распространилось некритическое отношение к действительному состоянию экспертной практики, причинам ошибок, связанных с самой концепцией экспертизы вменяемости — невменяемости.

Характеризуя механизм переоценки следственной и судебной практикой значения медицинского критерия невменяемости (70% опрошенных работников органов правосудия считали естественным, что невменяемость определяется психиатрами), Р. И. Михеев обоснованно говорит о распространении «комплекса профессиональной неуверенности» как следствие недостаточного уровня подготовки юристов^[1]. С этим связаны уголовно-процессуальные ошибки: нередко выводы суда недостаточно мотивированы и не основаны на оценке собранных по делу доказательств, а ориентированы исключительно на заключение экспертизы, что противоречит принципу полноты и объективности исследования обстоятельств дела.

Описанное состояние практики судебно-психиатрических экспертиз объясняется не только уязвимостью концептуального подхода, но и некоторыми обстоятельствами прикладного характера. Во-первых, возможности наблюдения подэкспертного при амбулаторной экспертизе слишком ограниченны по сравнению с ответственностью задачи. Правда, имеются случаи, когда развитие болезни и документальные данные о ее динамике не требуют длительного наблюдения. Но нередко картина может быть неочевидной.

Во-вторых, эксперты фактически изучают психическое состояние субъекта на период проведения экспертизы. Конечно, прошлое непосредственно не наблюдаемо. Однако, например, при судебно-психологической (или комплексной психолого-психиатрической) экспертизе аффекта методические рекомендации ориентируют на ретроспективное изучение психического состояния и поведения субъекта в момент совершения им деяния. Если судить, но материалам судебно-психиатрических экспертиз, то подобный подход при решении вопроса о вменяемости — невменяемости не практикуется.

Но надо иметь в виду не только то, что диагностика состояния психической деятельности на момент (в период) проведения экспертизы требует ретроспективного изучения и проекции на обстоятельства деяния, но и то, что эта проекция не «носит линейного характера».

Ведь состояние психической деятельности субъекта на момент экспертизы далеко не всегда целиком соответствует ее состоянию на момент деяния, в том числе за счет переживаний по поводу содеянного, воздействия обстановки в следственном изоляторе, медицинском учреждении и г. д. В силу различных причин может измениться интенсивность и динамика болезненных проявлений (ремиссия и пр.). Сказанное еще раз подтверждает нашу основную мысль — выявленной медицинской симптоматики на момент экспертизы недостаточно, чтобы судить о вменяемости — невменяемости на момент деяния.

В связи с этим приходится отметить, что возможности достоверного прослеживания динамики психической болезни (расстройства) за последние годы сократились. Ужесточение оснований постановки на учет в психиатрических учреждениях привели: а) к сокращению числа случаев, когда в распоряжении экспертов имеются документальные данные о наблюдении подэкспертных психиатрами в прошлом; б) последовавшее за изменениями в правовом регулировании психиатрической помощи массовое снятие с учета еще более стало ограничивать возможности получения документальных данных.

Кроме того, само содержание профессиональной подготовки и ориентации эксиертов-исихиатров затрудняет исследование ими психологического критерия вменяемости — невменяемости.

Правда, в работах по судебно-психиатрической экспертизе рекомендуется использование психологических методов обследования, а стандартной формулировкой большинства заключений экспертов-психиатров является: «при экспериментально-психологическом и клиническом психиатрическом обследовании нарушений мышления…» (обнаружено, не обнаружено).

Однако используемые ими методики рассчитаны на выявление способности или неспособности преимущественно к элементарным интеллектуальным операциям («исключение предметов», «классификация предметов», «название изображений», «воспроизведение рассказа» и пр.).

Конечно, эти методики могут оказать определенную помощь в диагностике заболевания. Особенности выполнения указанных задач для этого достаточно информативны. Но для оценки возможности осознавать свои действия и руководить ими в сложной уголовно значимой ситуации, способность субъекта к этим операциям имеет вспомогательное значение. Мы не говорим уже о том, что все сведено к исследованию мышления и памяти. Способность же к волевому регулированию, как правило, не затрагивается. Отсутствуют и рекомендации по применению психологических методик исследования личности как целостности и ее мотивации. Этот подход выходит за рамки дифференциальной диагностики заболевания и требует профессиональных психологических познаний. Поэтому правильные утверждения в пособиях для экспертов-психиатров о том, что решающее значение для вывода будет не анализ отдельных интеллектуальных операций, а изучение целенаправленности поведения, критичности, способности к адекватной самооценке и т. д., нередко остаются лишь благими пожеланиям.

Типичная схема заключения включает в себя анамнез, неврологический и психический статус подэкспертного, перечень некоторых черт его характера, оценка уровня интеллекта исходя преимущественно из наблюдений при контакте. Основное внимание в заключениях уделяется обоснованию наличия или отсутствия психического заболевания, а не оценке способности осознавать фактическую сторону и социальную значимость своих действий и руководить ими в конкретной ситуации. Конечно, эксперты «для себя» стремятся оценить связь между диагнозом и поведением. Но в заключении она практически не аргументируется.

Отсутствует указание на использованные методы исследования и их обоснование. В результате проверить сделанные выводы невозможно даже специалисту (кроме как провести самостоятельную экспертизу), не говоря уже о следователе, судье.

Анализ подобного рода заключений (даже при высокой квалификации экспертов) подтверждают тезис о профессиональной ориентированности экспертов-психиатров на решающее значение медицинского критерия при установлении невменяемости.

Таким образом, дело не в том, что судебная психиатрия вынужденно «вторгается в чужую область», чтобы восполнить имеющиеся пробелы. Дело в другом — в недооценке необходимости использования профессиональных психологических познаний при установлении вменяемости — невменяемости. Причем необходимость в этих познаниях связана и со случаями, когда вопрос о вменяемости — невменяемости вытекает из данных не о психической болезни, а о временных болезненных расстройствах психики или ее изменениях, обусловленных, например, тяжелыми физическими недостатками, мешающими восприятию информации, обобщению и пр. Ведь в этих случаях отсутствует опора на привычные для психиатрии симптомы болезни, данные наблюдения, лечения и т. д.

• [1] См.: Михеев Р. И. Проблемы вменяемости, вины и уголовной ответственности (теория и практика): автореф. дне. … д-ра юрид. наук. М., 1995. С. 39.