Иерархия уровней движения и несостоятельность редукционизма

В движении проявляются естественная упорядоченность, иерархия и внутренние связи бытия. Заметим, к слову, что иерархия не есть произвольно устанавливаемая субординация, а порядок, определенный естественным неравенством различных бытийных сущностей. В этом сочетаются онтологическая, теоретико-познавательная и этически-ценностная стороны. Мы бессознательно, «сердцем», чувствуем неравенство вещей, понятий, превосходство одних над другими, и именно в отступлении от этого порядка, а не от мнимого «равенства» (как это иногда готовы объяснить) видим нару шеи ие с справедливости.

Иерархия типов, или уровней, движения, была известна еще в древности (хотя многие качественно особые уровни бытия материального мира, выделенные наукой последних двух веков, древним, разумеется, не были знакомы). Переживание ее именно как иерархии единого мироздания было особенно свойственно Древнему миру и эпохе Средневековья (например, сложный мир природных стихий, высших и низших духов и т. п. в «Фаусте»), и отчасти утрачено наукой Нового времени. В наше переломное, переходное время это ощущение, кажется, восстанавливается.

Поскольку признается, что движение является имманентным способом бытия любого объекта в мире, постольку нельзя оставлять невыясненным, что такое движение вообще, а также данная конкретная его форма (ведь незнание движения необходимо влечет за собой непонимание сути того, что изучается). Когда мы исследуем что-либо, то вскрываем, по сути дела, две вещи: что движется и как, т. е. по каким законам оно движется. Следовательно, категория движения выступает как существенный методологический принцип, ориентирующий в общей форме нашу умственную поисковую деятельность, нацеленную на постижение сути объекта познания. Вот почему в истории философии и науки испокон веков считается, что существенные особенности вещей следует объяснять из характера их движения.

Применительно к научному познанию выделение разных уровней и форм движения служит объективной основой для классификации наук, их разделов, для правильного понимания взаимосвязи и в конечном счете единства всех форм познания (частично мы упоминали об этом выше, см. § 9.2). Пример такого разделения внутри одной естественной науки: классическая и квантовая физика, а также выделение специфического круга феноменов, где необходимо учитывать статистические свойства движения. Мы не можем касаться этих чрезвычайно содержательных вопросов глубоко по существу, оставляя их специалистам по логике и методологии науки. Затронем лишь два общих понятия, имеющих исключительное общефилософское и даже общекультурное значение, — эволюционизм и редукционизм.

Под эволюционизмом (от лат. — развертывание) здесь понимается представление о самопроизвольном, с течением времени и в силу незыблемых законов природы, превращении низших форм движения в высшие, например, порождении живого из неживого, одних биологических видов из других, более примитивных, и т. д. Пример таких взглядов: некогда знаменитая теория А. И. Опарина о зарождении жизни в «первичном бульоне», и то, что широко известно как дарвинизм^[1]. «Бульонная» концепция зарождения жизни на земле низводила этот загадочный процесс до степени игры слепого случая, который столь удачно объединил исходные элементы неорганической материи, что они чудом составили одно стройное живое целое, явившее собой гигантский взлет неорганической организации материи на уровень жизни. А дальше, по Дарвину, все пошло по восходящей линии путем изменчивости и естественного отбора вплоть до человека через стадию обезьян, которые, «взявшись за ум», воспылали желанием и начали, по Энгельсу, упорно трудиться и таким образом «вышли в люди». Как это ясно и просто, и все мы верили в эту концепцию, и это воззрение пребывало на пьедестале научно обоснованной теории, являясь по существу всего лишь упрощенной гипотезой. А вместе с тем еще Дени Дидро, одна из выдающихся фигур Просвещения, остро чувствовал ограниченность механицизма. В период триумфа физико-математических воззрений Ньютона Дидро обратил внимание на невозможность физическими методами объяснить явления жизни. Вот как описан у Дидро сон физика Даламбера: «Живая точка… Пет, не так! Сначала вообще ничего, затем живая точка. К ней присоединяется еще одна, потом другая, и после серии таких присоединений возникает организм, представляющий собой одно целое, ибо я единое целое, в этом у меня нет ни малейших сомнений… Но как же все-таки возникает этот единый организм?» И далее: «Послушайте, господин философ! Я могу понять, что такое агрегат, ткань, состоящая из крохотных чувствительных телец, но живой организм!.. Но целая система, представляющая собой единый организм, индивидуум, сознающий себя как единое целое, выше моего понимания! Не понимаю, не могу понять, что это такое!.. Что такое яйцо? Бесчувственная масса до того, как в него попадает зародыш… С помощью чего эта масса обретает новую организацию, чувствительность, жизнь?.. Сначала появляется пятнышко. Оно движется, затем появляется нить. Она растет и приобретает окраску, формируется плоть — становятся видны клюв, кончики крыльев; глаза, ноги, желтоватое вещество, которое раскручивается и превращается во внутренности, и перед нами живое существо… Но вот стенка яйца разрушена, и возникает птица. Она ходит, летает, ощущает боль, убегает, возвращается, радуется, переживает все, что переживаете вы… Станете ли вы утверждать вместе с Декартом, что это всего-навсего не более, чем имитационная машина? Ну что же, тогда над вами будут смеяться даже малые дети, и философы возразят вам, что если это машина, то в таком случае и вы сами машина!., вы бросаете вызов здравому смыслу и погружаетесь в трясину загадок, противоречий и нелепостей»^[2].

Рассуждая о принципиальном различии подхода в объяснении физических явлений живой природы, например растений и гусеницы, И. Кант задается риторическим вопросом: а можно ли похвастаться подобным, т. е. физико-математическим методом, когда речь идет о растениях или о насекомых? «Можно ли сказать: дайте мне материю, и я покажу вам, как можно создать гусеницу? Не споткнемся ли мы здесь с первого же шага, поскольку неизвестны истинные внутренние свойства объекта и поскольку заключающееся в нем многообразие столь сложно? Поэтому пусть не покажется странным, если я позволю себе сказать, что легче понять образование всех небесных тел и причину их движений, короче говоря, происхождение всего современного устройства мироздания, чем точно выяснить на основании механики возникновение одной только былинки или гусеницы»^[3].

Редукционизм (от лат. — возвращение, приведение обратно) — это предположение, что низшие формы движения более реальны, чем высшие, и что последние можно полностью объяснить сведением к комбинации низших. В широком смысле слова редукционизмом является любой материализм («материя первична, сознание вторично»). Редукционизм в науке состоит, например, в объяснении биологических закономерностей посредством физических и химических законов движения и превращения молекул, из которых состоят биологические объекты, и т. п.

Обе концепции, появившись в науке сравнительно недавно (в XVII— XVIII вв.), были достаточно эвристичны и позволили открыть огромное количество новых знаний. В связи с этим (но не только) из науки-исследования концепции эволюционизма и редукционизма перешли в область идеологии, став краеугольным камнем так называемого «научного мировоззрения», обычно весьма далекого от истинного мировоззрения ученых. Некоторые конкретные примеры редукциоиистических и эволюционистских гипотез, вроде учения Дарвина, в окаменелом виде были полностью поглощены идеологией, утратив значение научных истин и украсив собою учебники по «марксистско-ленинской философии». В сознании многих людей рационализм и эти две концепции полностью тождественны современной науке и научным методам вообще. На самом деле именно наука XX столетия пришла к пониманию несостоятельности и эволюционизма, и редукционизма, как ни парадоксально это может показаться^[4].

В частности, редукционизм, как он определен выше, был полностью опровергнут квантовой физикой. Во-первых, структура квантовой теории такова, что первичным объектом в ней являются векторы состояния, или пси-функции (волновые функции), которые принципиально не наблюдаемы сами по себе и отвечают реальности более высокого уровня, чем материя. Именно векторы состояния описываются физическими законами типа уравнения Шредингера, а наблюдаемые величины выражаются, исходя из векторов состояния, только в статистическом, а не детерминистическом виде. Более того, как показал американский физик Джон фон Нейман (1903—1957), принципиально невозможно построить «классическую модель» квантовой физики, введя некие «скрытые параметры», учет которых избавит от индетерминизма наблюдаемых явлений. «Только признав главной мировой реальностью умозрительное, мы обретаем шанс понять поведение чувственно воспринимаемого. Узлы тех нитей, на которых держится видимое, завязываются и развязываются в невидимом. Идеалисты всегда были убеждены в этом, однако никто из них, даже сам Платон, не могли и мечтать, что когда-нибудь появится столь неопровержимое подтверждение их правоты»^[5]. Во-вторых, математический аппарат квантовой физики таков, что целая система всегда оказывается на более высоком уровне реальности, чем ее отдельные части. Движение даже частиц не редуцируется к их движению по отдельности — в силу, например, принципа Паули для фермионов^[6]. В идеале мы должны были бы пользоваться пси-функцией всей Вселенной. Разумеется, в конкретных задачах это невозможно, приходится накладывать ограничения (редукции), сознательно пренебрегая частью реальности (большей частью!), т. е. используя редукционизм как частный методологический принцип. Но как глобальная концепция он оказывается полностью опровергнутым. Остается напомнить, что, по замечанию выдающегося американского физика Ричарда Фейнмана (1918—1988), у нас нет двух миров: классического и квантового. Нам дан единственный мир, и этот мир — квантовый.

После такого коренного проигрыша редукционизма мы можем не затрагивать уже старые антиредукционистские возражения о несводимости, скажем, биологии к физике и др. Во многих случаях склонность к редукции поддерживается тем, что порядок процессов, к которым сводятся явления более высокого уровня организации, относительно проще и в большей степени известны и, главное, привычны («наглядны»). Отсюда и привлекательность исхоженных путей для ума, страдающего и леностью, и чрезмерной инерцией.

Что касается эволюционизма, достигшего наибольшего успеха в биологии (теория происхождения видов путем естественного отбора), то именно в современной биологии он получил наибольшее опровержение. Собственно, теория Дарвина с момента возникновения встретила немалую содержательную критику, но сейчас сумма фактов, свидетельствующих против дарвинизма, уже столь велика, что говорить о нем как о научной теории просто невозможно. В лучшем случае можно признать, что гипотеза Ч. Дарвина сыграла положительную роль, стимулировав исследования по происхождению видов и в частности человека, и какое-то время видимостью объяснения заполняла место точного знания. Иначе говоря, она играла роль удобного предрассудка. В то же время вне биологии дарвинизм сыграл исключительно отрицательную роль. Быстро воспринятый широкой публикой, он стал оправданием хищнического аморализма, так называемого социал-дарвинизма — социологической теории, согласно которой закономерности естественного отбора и борьбы за выживание, выявленные Дарвином в природе, распространяются на отношения в человеческом обществе. Кроме того, вместе с «экономическим материализмом» он был положен в основу русской интеллигентской религии человекобожества, которая сделала возможным все чудовищные эксперименты над человеческой жизнью, последовавшие в XX столетии в России^[7]. Совершенно неудивительна поэтому канонизация дарвинизма в рамках большевистской идеологии. «Симбиоз дарвинизма с марксизмом» — «роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» — блестяще осмеян Владимиром Войновичем: «А почему лошадь не превращается в человека? Ведь она куда больше работает, чем обезьяна, случайно схватившая палку!»^[8]

Ключевые факты, свидетельствующие против гипотезы Ч. Дарвина, а с ней и вообще против эволюционизма как представления о самопроизвольной и бесцельной превращаемости низших форм движения в высшие, таковы^[9]. «Изменчивость», указанная Дарвином как ресурс для производства новых видов, касается на самом деле отдельных параметров живых существ: длины ушей у собаки и т. п., но полностью отсутствует в «конструктивных» особенностях, отличающих один вид от других. Биологические виды образуют дискретное множество; никакой отбор не может превратить один вид в другой. Эксперименты над простейшими существами, бактериями, у которых биологическое время (измеряемое сменой поколений) течет неизмеримо быстрее, чем, скажем, у человека, дали отрицательный результат: возникновения новых видов не удалось обнаружить. Скрещивание гибридов собаки и волка (традиционно считается, что собака происходит от волка) привело к полному расщеплению не только отдельных признаков, как требуют законы Менделя, по и всей совокупности видовых отличий: рождались либо чистые собаки, либо чистые волки. Это показывает, что между наборами генов, образующими данный вид, и наборами генов, образующими другой вид, невозможны промежуточные формы, необходимые при эволюционистской гипотезе. Более того, модель Уотсона — Крика, т. е. модель синтеза белка на «матрицах» из нуклеиновых кислот, показывает статистическую невозможность образования видов путем накопления случайных мутаций (как это обычно считалось) за всю геологическую историю Земли. Аналогичные подсчеты делались и раньше, но открытие механизма генетического кода увеличило число возможных комбинаций на много порядков, решив вопрос по существу окончательно.

Наконец, молекулярная биология нашла подтверждение высказанной В. И. Вернадским идее о жизнеспособности только всего геобиоценоза, но не изолированной меньшей экосистемы, и связанному с этим гипотетическому закону постоянства биомассы на Земле. Последнее обстоятельство, кажется, подтверждается непосредственными экспериментальными геохимическими данными: «Общая масса всех живых существ Земли миллиарды лет тому назад была точно такой же, как и сегодня. Это значит, что живая природа возникла сразу во всем своем объеме и многообразии, ибо иначе она не могла бы выжить…» .

Может показаться, что опровержение идей редукционизма и эволюционизма в частных науках не имеет прямой силы в философии. Однако чисто философский успех этих идей во многом базировался именно на «данных науки», и философы, которые рискнут отважно не замечать новых истинно научных данных, могут остаться наедине с очень малой частью бытийной реальности: той, что сводится к их индивидуальному сознанию. Методологическим принципам эволюционизма и редукционизма сейчас отчетливо противопоставляются многими идеи иерархии видов движения в едином Космосе, их целесообразной связи, вытекающей из единства Бытия, и отсюда — мысль о единстве наук. Основные успехи в научном познании достигаются ныне уже не столько по фронтальным направлениям развития той или иной науки, а главным образом в междисциплинарных областях, требуя от ученого подъема на уровень глубокого философского мышления и владения не одной, а несколькими специальностями, представители которых иногда все реже и реже понимают друг друга. По-видимому, и здесь как-то проявляется кризисность, переходность нашего времени в истории цивилизации. Давно отмечалось, что «в действительности вообще нет никаких строго проведенных межей и граней, к великой горести всех систематиков». Но именно в XX столетии рост научного знания, по мысли В. И. Вернадского, быстро стирает грани между отдельными науками, заставляя специализироваться не по науке, а по проблемам.

О личностном переживании изменений

Размышляя о движении как изменении в нравственно-психологическом аспекте, А. Шопенгауэр говорил: следовало бы всегда иметь в виду влияние времени, и изменчивость вещей, и потому, переживая что-либо в настоящем, тотчас же воображать противоположное этому, т. е. в счастье вспоминать о беде, в дружбе — о вражде, в хорошую погоду — о дурной, в любви — о ненависти, при доверчивости — об измене и раскаянии, и наоборот. В этом заключается неиссякаемый источник житейской мудрости: мы во всем были бы осторожны и не так легко вдавались бы в обман; в большинстве случаев этим мы только предваряли бы действие времени. Но, пожалуй, нет ни одного знания, для которого опыт был бы так необходим, как для правильной оценки непостоянства и изменчивости вещей. Так как каждое состояние, пока оно длится, необходимо и существует с полным правом, то нам кажется, что каждый год, каждый месяц, каждый час сохранит навеки это право па существование. Но на деле он его не удерживает, и вечной оказывается лишь изменчивость. Как говорил аббат Куайе: «Бедные люди смертные, у вас нет ничего покоянного, кроме самого непостоянства!» Тот умен, кого не обманывает кажущееся постоянство, и кто к тому же предвидит направление, в каком произойдут ближайшие изменения^[10].

• [1] Сюда же относятся вовсе уж лженаучные концепции Т.д. Лысенко и его последователей.
• [2] Дидро, Д. Сочинения: в 2 т. — М., 1986. — Т. 1. — С. 393−396.
• [3] Квит, И. Собрание сочинений: в 8 т. — М, 1994. — Т. 1. — С. 124.
• [4] Ниже мы опираемся на статью русского религиозного философа и публициста В. Н. Тростникова (р. 1928). опубликованную в 1989 г. (см.: Тростников, В. Я. Научна ли «научная картина мира»? // Новый мир. — 1989. — № 12. — С. 257—263).
• [5] Тростников, В. Н. Указ. соч. — С. 259.
• [6] Фермион (от фамилии физика Энрико Ферми) — частица (или квазичастица) с полуцелым значением спина. Швейцарский физик-теоретик Вольфганг Паули (1900—1958), один из создателей квантовой механики, в 1925 г. сформулировал принцип, согласно которому в квантовой системе две или более тождественные частицы с полуцелым спином не могут одновременно находиться в одном и том же состоянии. Этот принцип был назван его именем.
• [7] См.: Бердяев, П. А. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи. Сб. статей о русской интеллигенции. — 2-е изд. — М., 1909.
• [8] См.: Войнович, В. Н. Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина.
• [9] См.: Тростников, В. Н. Указ. соч. — С. 261.
• [10] См.: Шопенгауэр, А. Афоризмы житейской мудрости. — СПб. 1914. — С. 195.