Анализ стихотворения Б. Пастернака «Определение поэзии»

Каждый крупный поэт в своем творчестве пытается объяснить феномен поэзии, описать процесс вдохновения, передать свои ощущения при рождении стихов. У Бориса Пастернака целый цикл стихотворений посвящен этой теме («Определение творчества», «Определение поэзии», «Стихи мои, бегом, бегом…», «Про эти стихи», «Поэзия», «Смерть поэта» и другие).

Стихотворение «Определение поэзии» занимает в этом ряду важное место. Ввиду его небольшого объема приведем стихотворение полностью.

Это — круто налившийся свист,

Это — щелканье сдавленных льдинок,

Это — ночь, ледянящая лист,

Это — двух соловьев поединок.

Это — сладкий заглохший горох,

Это — слезы вселенной в лопатках,

Это — с пультов и флейт — Фигаро Низвергается градом на грядку.

Все, что ночи так важно сыскать На глубоких купаленных доньях,

И звезду донести до садка На трепещущих мокрых ладонях.

Площе досок в воде — духота,

Небосвод завалился ольхою,

Этим звездам к лицу б хохотать,

Ан вселенная — место глухое.

По степени выраженности авторской идеи, по использованным языковым средствам и приемам стихотворение можно разделить на две равные части. Первая его часть представляет собой цепь метафор, составляющих семантико-образный каркас всего текста. Первые две строфы организованы как двусоставные синтаксические конструкции, построенные по принципу структурного параллелизма (кроме последнего предложения «Это — с пультов и флейт — Фигаро…"'). Между главными членами в этих предложениях — длительная интонационная пауза, функцию предиката в них выполняют цельные метафорические сочетания — «круто налившийся свист», «щелканье сдавленных льдинок», «ночь, леденящая лист», «двух соловьев поединок» и т. д. Главные слова в этих сочетаниях (свист, щелканье, горох, ночь, слезы и др.) теряют номинативное значение, закрепленное за ними в системе языка, и получают новое контекстуальное значение: «круто налившийся свист» — это свист при максимальном физическом напряжении, «щелканье сдавленных льдинок» — это быстрый, энергичный и в то же время очень хрупкий звук, «слезы вселенной в лопатках» (слово лопатки в данном случае означает стручки гороха) — это когда космическая энергия, энергия Вселенной воплощается в энергию зреющих в темноте горошин. Как видим, степень отрыва контекстуального значения от нормативного у Б. Пастернака очень велика. Однако, в результате взаимодействия ассоциативных полей метафор достаточно четко передается конкретное авторское представление о предмете, явлении.

Все четыре первые строки рисуют картину летней ночи и захлебывающихся от усердия соловьев, здесь используется следующая тематическая лексика — свист, щелканье, ночь, соловьев поединок. Получается, что в первой строфе поэт пытается выразить свое понимание поэзии через образ поющих соловьев. В самом деле, пение соловья — великое чудо, при котором поражает, как механический набор звуков рождает в душе такую гармонию, сладостное упоение, что на какой-то момент природа и человек сливаются в единое целое: человек благоговейно слушает маленькую птичку, одарившую его еще одной тайной бытия. Для Б. Пастернака поэзия — это тот же надрыв, физическое изнеможение ради рождения великой гармонии.

Во второй строфе цепь метафор-предикатов («сладкий заглохший горох», «слезы вселенной в лопатках», «низвергается градом») рисуют картину расщелкивающихся стручков гороха, который как рассыпавшиеся бусы, как выпущенные на волю звуки веселого Моцарта… Казалось бы, странный выбран образ для определения поэзии. Но какой точный! Словосочетание «сладкий заглохший горох» вызывает ассоциации с летом, детством, когда ручки тянутся к загадочной коробочке-стручку, сжимают его, и оттуда сыплются сладкие зеленые шарики. С помощью такого рода ассоциаций поэт стремится передать тайну написания стихов: они долго зреют в нем самом под воздействием неких космических энергий, ему самому неведомых. Собраны они из следов детских впечатлений, а потом неожиданно строки стремительно покидают родившее их лоно и катятся в столетия.

Таким образом, для определения поэзии Б. Пастернаком заданы два образа, каждый из которых, рисуя общую картину, вносит что-то свое, специфическое.

Следует особо отметить роль анафорического местоимения это в данном стихотворении. Оно повторяется в каждом предложении первых двух строф, задавая им определенную динамику. Кроме того, это придает каждой строке ритмическую четкость, выражающуюся в обязательном повышении голоса в начале каждой строки. Тем самым это способствует реализации установки поэта на восприятие каждой строки по отдельности. Такой повтор на базе дактилической стопы делает текст энергичным, заразительно активным, экономным в средствах выражения.

Подобное построение стиха мы встречаем у А. Ахматовой, тоже пытавшейся определить поэзию:

Это — выжимки бессонниц,

Это свеч кривых нагар,

Это — сотен белых звонниц Первый утренний удар…

Это — теплый подоконник Под черниговской луной,

Это — пчелы, это — донник,

Это — пыль, и мрак, и зной

(А. Ахматова. Про стихи).

Два поэта перекликаются друг с другом. Для каждого из них поэтическая строка — это закодированная маленькая Вселенная, в которой живут привычные вещи и происходят обыкновенные события, которые как раз благодаря своей простоте и обыденности помогают понять самые сложные законы бытия.

В первой части стихотворения (в первых двух строфах) Б. Пастернак подготавливает к пониманию сказанного дальше. В следующих двух строфах поэт создает образ ночного звездного неба, где ночь — живое существо, заглядывающее в венчики цветов, чтобы узнать их тайны. Олицетворение, выстроенное автором, помогает почувствовать почти физически связь человека-поэта и звездного неба («и звезду донести до садка на трепещущих мокрых ладонях»).

Мотив воды, введенный Б. Пастернаком за счет употребления слов одной лексико-семантической группы (купаленный, садок, мокрый, вода), делает созданный образ зримым, почти реальным. Кажется, что звезду на самом деле можно поймать в садок, сделать своей, ощутить ее влажый холод. Но только поэту доступно такое, и это не иллюзорное восприятие мира, не плод его фантазии, поэт действительно может ощутить, как растет трава, ибо для того, чтобы родились стихи, нужно находиться в совершенно особом состоянии, как бы в другом измерении, когда концентрация твоих внутренних сил столь высока (Б. Пастернак выразил это состояние метафорой — «площе досок в воде — духота»), что уже не различаешь землю и небо, все сливается в едином космическом пейзаже («небосвод завалился ольхою»), и у звезд появляются лица.

Поэт так глубоко проникает в недра бытия, что способен понять и почувствовать и жизнь маленькой горошины, и жизнь далеких светил.

В третьей строфе Б. Пастернак определяет поэзию как вообще все, заменяя при этом указательное местоимение это на более абстрактное и всеобъемлющее по семантике местоимение все.

В последней строфе стихотворения, в его последней строке заключена та самая мудрость, изначально постичь которую может лишь поэт.

Легкая самоирония заложена в стилистически устаревшем противительном союзе ан (вместо но), с которого начинается эта строка — «Ан вселенная — место глухое». Поэт грустно улыбается, потому что именно он знает, что даже если слышать, как хохочут звезды, все равно о них ничего не узнаешь. Это великая загадка Бытия. Так и поэзия — это тайна тайн, которую можно лишь пытаться определить. Она, подобно «месту глухому», манит к себе, заставляет вслушиваться и постигать, казалось бы непостижимое.

Таким образом, посредством нескольких ярких и сложных метафор Б. Пастернак доносит до читателя крайний субъективизм в своем восприятии поэзии, силой своей фантазии он создает ее образ, неожиданный и непростой.