Социальная история осетин в догосударственный период

Государство Алания Х-ХШ веков на Кавказе было одним из известных науке проявлений общего контекста социальной истории скифо-сарматских племен, а наиболее раннее образование государственного типа отмечено еще у скифов в 1У веке до н. э. — государство Атея в Северном Причерноморье.

Это определяет временные рамки исследуемой проблемы и означает, что достаточно уверенно ее можно трактовать как социогенез в скифо-сар-матских союзах племен на протяжении более чем в тысячу лет. Когда социальные институты вырастали из родо-племенных форм и обретали несвойственные им прежде регулятивные функции — складывались раннегосударствен-ные, или предгосударственные, образования: это огромная историческая эпоха, период с У11-У веков до н. э. — по У-У11 н. э. Более или менее определенно можно говорить и о локализации этих процессов: от Северного Причерноморья — до Кавказа и далее на восток.

Основные источники исследования — традиционные: свидетельства греко-римской историографии, лингвистические данные, а так же исследования осетинского нартского эпоса и фольклора В. Миллера, В. Абаева, Дюме-зиля и других нартоведов. Но, кроме того, предложены результаты исследований эпоса и фольклора, в заметной степени отличающиеся от традиционных по методике и отчасти — методологии: они впервые предприняты автором.

Из лингвистических источников важнейшее значение для нашей темы имеют работы В. Абаева и Ю. Дзиццойты. Абаев установил, что быт древних осетин отражен в лексике. Слово, обозначающее во всех арийских языках -«пасти скот», «кочевать, пася скот», означает в осетинском — «жить». В. Абаев прав в том, что для древнего осетина «кочевать» и означало «жить» (Осетинский язык и фольклор. М. 1949, далее ОЯФ, 56), но в целях нашего исследования надо помнить о функциональной наполненности этой «жизни» — о «пастьбе скота». Ибо иная функция «жизни» возникает хоть и в связи с обладанием скотом, но на почве иных отношений — военных: складывается такая разновидность «кочевой жизни» как набеги, оформляются особые институты набегов-походов бал и балц. Все это принимает формы особого рода «индустрии», на основании которой возникают новые отношения и социальные институтыэто главная тема исследования.

Важнейший военный термин эелдар возник в ходе становления этой индустрии" и ее социальных институтов: термин эерм-дар означал «рукодержец» и был первоначально не более как «военный предводитель» (ОЯФ, 63−64). Особое значение для нас имеет тот факт, что, по Абаеву, осетинское происхождение слова «гермдар» решительно подтверждается массовым его употреблением скифами (ИЭСОЯ, I, 127−128): от «военного предводителя» у скифов оно стало названием «владетеля-феодала» у осетин и одно это заставляет нас обратиться к скифской истории как истокам осетинского социогенеза.

Осетинского, ибо, по определению Ю. Дзиццойты, название страны скифов — Скудара, известное персам как 8кис1га, образовано от самоназвания скифов — скуда и является названием одной из территориально-культурных провинций горной Осетии — Кудар, расположенной по обе стороны Главного Кавказского хребта, основной частью — на южных склонах, в Южной Осетии. К тому же гидронимы Осетии, в частности — реки Проне, вытекающей из горной «Скифии-Осетии» Кудар, имеют прямые параллели в Поднепровье (Нарты и их соседи. Владикавказ. 1992. 247−248). Этот гидроним Южной Осетии, как и оба гидронима крупнейших рек Южной Осетии — Большой и Малой Леуахи, — этимологизируются из древнеосетинского, а кудар — это собирательное название всех южных осетин. Диалект южных осетин, после В. Миллера, известен в лингвистике как кударский и теперь ясно, что этот этноним восходит к этнической номенклатуре геродотовой Скифии: в случае с кудар мы непроизвольно обращаемся к наследию античных времен, когда скуда и скудара значили «скиф» и «Скифия». Оттуда идет диалект кударский, туда восходят генетические связи населения, которое на этом диалекте зовет себя и свою страну Кудар, а свой диалект — кудайраг: «скифскими». И приходится исходить из того, что ранний этап социогенеза осетин, засвидетельствованный 5 писаной историей — это тот период осетинской истории, который известен как скифская история по Геродоту, Страбону. И надо отметить исторические источники, которые позволяют утверждать, что скифо-сарматские социальные традиции были распространены в горах и на южных склонах Кавказа.

Исторические источники об осетинах и их предках исследуются три столетия, все эти годы материал исследований расширялся. Об обитании сармат на южных склонах Кавказа писал Страбон (География. Пер. Г. А. Страта-новского. М. 1964. С. 464), а скифский этно-топоним скудара подтверждает это как для Южной Осетии, так и для Абхазии — в форме гидронима и топонима кодор. Остается принять выводы Ю. С. Гаглойти, что распространение здесь Нартского эпоса, у абхазов и южных осетин, свидетельствует об этнокультурном присутствии скифо-сармато-алан на южных склонах Кавказа в античную эпоху (К изучению терминологии нартского эпоса. ИЮОНИИ, 1965, вып. XIY, с 107). А выявление скифо-сармато-аланских корней осетинского народа идет с начала XIX века.

Наибольшее значение имел труд академика Клапрота (Klaproth J. Reise in den Kaukasus und nach Georgien unternommen in den Jahren 1807 und 1808. Halle-Berlin, 1812−1814), который впервые заключил, что по языку осетины не родственны тюркоязычным и иберийско-кавказским народам, а относятся к индоевропейским народам. Его труд отличается от работ его предшественников Витсена, Рейнеггса и Гюльденштедта важным выводом о том, что осетинский язык связан с языками скифов и алан. Независимо от Клапрота, почти одновременно с ним, к такому выводу пришел Потоцкий (Potozkij. Histoire primitive des peuples de la Russie. St.-Pt., 1802- Voyage dans les steps a Astralchan et du Caucase. V.U. Paris, 1829): основание скифо-сармато-аланской концепции происхождения осетин было заложено. Труд Шегрена — «Осетинская грамматика» (А. Шегрен. Осетинская грамматика. СПб., 1844) — заложил начала осетинского языкознания, блестяще развитые академиком Миллером в «Осетинских этюдах». Миллер доказал, что предки осетин входили в конгломерат се-веро-иранских племен, которые, под названиями скифов, сарматов и алан, занимали причерноморско-приазовские степи от Нижнего Дуная до Волги и Урала, и далее на Восток. По Миллеру это имело место в начале первого тысячелетия до н. э., а на северных склонах Кавказа предки осетин появились уже спустя несколько столетий, но только с XIII века н. э. оказались заперты в горных ущельях (Осетинские этюды. Владикавказ. 1992. 598−599). Связывая с понтийскими скифами традиционную культуру осетин (Язык осетин. М. 1972. 16−17), Миллер впервые обозначил это как индикатор этногенеза осетин. Надо отметить, что этот вывод Миллера не поколеблен до сего времени, несмотря на массу попыток.

Наоборот! Оранский показал, что в древности существовал арийский язык-основа, на диалектах и наречиях которого говорили многие народы указанного региона: их подразделяют на группу западных и группу восточных диалектов. В последнюю входил и предтеча осетинского — скифский, а также «испорченный скифский», как греки называли сарматский диалект. Оранский считал осетинский продолжением скифского и средневекового аланского 6.

Оранский И.М.

Введение

в иранскую филологию. М. 1960, 346), идентифицируя скифов с саками древнеперсидских источников. И подчеркивая, что различия между скифским, или что-то же — древнеосетинским, и древнепер-сидским языками были невелики еще в середине I тыс. до н. э. (Оранский И. М. Основы иранского языкознания. Древнеиранские языки. М. 1979. 83−84).

Генетически непрерывная связь скифских диалектов Причерноморья с осетинским прочно и неколебимо доказана В. Абаевым (Скифо-сарматские наречия. Основы иранского языкознания. Древнеиранские языки. М. 1979. 275, 359): скифский и осетинский соотносятся как две ступени развития одного языка.

Такая точка зрения принята в целом и в зарубежной историографии. Фасмер пытался показать различия между скифским и сарматским — неудачно! Но Фасмер решился на вывод о том, что осетинский язык ближе к сармато-аланскому (Vasmer М. Untersuchungen uber die altesten Wohensitze der Slaven. Vol. I.- Die Iranier in Sudru? land. Leipzig. 1923. 28). Попытки Фасмера разграничить «скифский» и «сарматский» продолжил Згуста, но и они не были признаны, в значительной степени из-за сохранивших значение возражений Лом-меля (Lommel Н. Afsl. Ph. Vol. XL. Berlin, 1926. 151). Но Згуста, вслед за Хар-маттой, показал вполне закономерное развитие агуапа в iron (Zgusta L. Die Personennamen griechischer Stadte der Nordlichen Shwarzmeerkuste. Praha, 1955). Еще и сегодня не все лингвисты приняли это предложение, хотя лингвистически вывод признается возможным, но для нас важнее то, что этноним alan безупречно соответстует агуапа. И, в числе прочих доводов, говорит в пользу привлечения осетинских материалов к реконструкциям идеологических систем древних ариев: от времен арийского единства до эпохи причерноморских скифов-скуда и кавказской Скифии — Скудара-Кудар, вплоть до кавказских потомков древних ариев-аланов, зовущих себя ирон. Нет необходимости приводить здесь работы Бенвениста, Маркварта, Якобсона, Бэйли, Томашека и других ученых, которые с разных сторон подтверждают и закрепляют этот общий вывод.

Относительно диалектов осетинского можно ограничиться тем, что еще Миллер различал три: дигорский — западный, иронский — восточный, кудар-ский — южный, и это теперь общепринятая оценка. Но и на юге В. Абаев указал на три диалекта. Однако для нашего исследования все это важно только в том смысле, что древняя социальная номенклатура едина во всех диалектахэто весьма показательное свидетельство общности социальных судеб в древности. Из общности социальных судеб скифо-древнеосетинских племен мы и будем исходить.

Особое значение имеет тот факт, что после Миллера множество исследователей на Западе и у нас в стране закрепили вывод о том, что «осетиныпоследние потомки „европейских иранцев“. во времена Геродота и Плиния они назывались скифами и савроматами (сарматами), а позднее под именем алан и роксалан.» (Дюмезиль Ж. Осетинский эпос и мифология. М. 1976. 34). По этногенезу осетин в 1966 прошла конференция и это освобождает нас от необходимости обращаться к этой проблеме: выводы ее, в том числе и поло7 жение о местном «кавказском субстрате», обеспечивают прочное основание настоящего исследования. Наиболее полный ответ на проблемы осетинского этногенеза был дан В. Абаевым и Ю. Гаглойты (Гаглойты Ю. Аланы и вопросы этногенеза осетин. Тб. 1964), решающие выводы которых никем не поколеблены и сегодня. Более того — подкрепляются все больше!

Подтверждаются основания вывода о том, что население горной зоны Центрального Кавказа второй половины II тысячелетия — первой половины I тысячелетия до н.э. составляли индо-иранские племена, древние арии (Зураев П. А. Северные иранцы Восточной Европы и Северного Кавказа [савроматы, скифы, сармато-аланы, анты, яссы и осетины.]. Нью-Йорк. 1966. С. 13−15). Этот вывод аргументирован настолько (см. Л. А. Ельницкий. Рецензия на работу Э. Серени. ВДИ, 1968, № 4 с. 165−166- он же, Временная и культурная принадлежность луристанских бронз. ВИ, 1971, № 10, с. 203−204), что повлиял на переоценки некоторыми авторами своих позиций по этнической принадлежности кобано-тлийской бронзы (Техов Б. В. Раскопки Тлийского могильника. «Археологические открытия 1986», М. 1986, с. 451- его же. Кобанская культура и вопрос этнической истории осетин. «Южная Осетия», №№ 17−19, 1992, его же. Осетины — древний народ Кавказа. Цхинвал, 1993, с. 15), которая теперь прочно связывается с индо-иранскими племенами конца II — первой половины I тысячелетия до н.э.

Не противоречат этому и данные антропологии, в самом общем виде они свидетельствуют о вариативности показателей даже в пределах одного региона и группы на протяжении длительных отрезков времени. В том числе и в регионе поздней Осетии. А поразительные результаты нетрадиционных биогенных исследований материалов, привлекавшихся антропологами, так и не опубликованы. Как бы ни относится к ним — они стали известны. Потому отметим, что и они не противоречат, а подтверждают общий вывод: доклад московского участника международной конференции в Дзауджикау (Владикавказе) Ю. Рычкова в 1990;ом, основанный на генном анализе костных остатков из регионов, считающихся учеными зонами протекания этноформирующих процессов, подкрепляет выводы Миллера, Абаева, Дюмезиля, Гаглойты и других специалистов по этногенезу осетин.

Относительно правомерности привлечения Нартского эпоса как источника осетинской истории достаточно этого краткого обзора, учитывая фундаментальное значение перечисленных работ. Особенно трудов В. Миллера, В. Абаева и Ж. Дюмезиля, установивших его осетинскую (древнеосетинскуюскифскую) принадлежность. На связь археологических материалов из Южной Осетии со скифами и идеологией Нартского эпоса указывает Б. Техов для УП-У1 веков до н. э. (Скифы и Центральный Кавказ в УП-УТ вв. до н. э. М. 1980; Мои горы — мой край. Фидиуэег, 1987. № 6, на осет. яз), а для материалов I века новой эры из Южной и Северной Осетии это подчеркивает Е. Пчелина (Нар-товский /богатырский/ эпос в памятниках Северо-Осетинских могильников. Сообщения государственного Эрмитажа, III, 1945).

Результаты нашего исследования снимают последние сомнения в том, что Нартский эпос — это, по выражению В. Абаева — Библия осетин. Настоя8 щее исследование усиливает основания вывода о том, что информативность его как исторического источника по древним осетинам-скифам весьма высока И для нашей темы важен вопрос — какова социальная структура общества эпоса: каков древнеосетинский общественный уклад, или что-то же — каково скифское общество, его строй!

В. Абаев считает, что «насколько можно судить, перед нами строй военной демократии. Род или племя образуют боевую дружину, возглавляемую в военное время предводителем — алдаром. Несложные проблемы мирного времени разрешаются амбурдом или ныхасом, народным собранием» (ОЯФ. 64−65). Перед нашим исследованием стоит проблема выявления других индикаторов эпохи военной демократии у древних осетин, или скифо-сармато-алан, пока отметим, что признаки военной демократии у них отмечены едва ли не всеми исследователями. И тот факт, что осетинский Нартский эпос является героическим эпосом, вряд ли можно трактовать иначе, кроме как подтверждение этого, а работа Я. С. Смирновой специально посвящена военной демократии в Нартском эпосе (СЭ. 1959, № 6). Однако вот вопрос: как соотносятся социальные данные Нартского эпоса — этой Библии осетин — с социальными данными скифской истории? Насколько эта соотнесенность соответствует выводам историков и лингвистов о соотнесенности Эпоса и скифской истории?

А.И. Тереножкин считал, что скифское общество было раннеклассовым и возникновение государства относил к YII-YI вв. до н.э. (доклад на конференции «Возникновение раннеклассового общества». М. 1973. Тезисы докладов). Одной из форм военной демократии считал скифский социум М. Артамонов (СА. 1972, № 3. 66). А. Хазанов склонялся к тому, что скифское общество YI-IY вв. до н.э. переживало завершение процесса классообразования, когда общество пока не стало классовым, но уже появились политические структуры с определенными государственными институтами («Военная демократия» и эпоха классообразования. ВИ. 1968.№ 2.94−95). Позже автор выделил по значению три главные управленческие функции, определяющие состав и особенности формирования руководящего слоя в эпоху классообразования: управленческо-производственную, религиозно-идеологическую и военную (доклад на конференции «Возникновение раннеклассового общества». Тезисы докладов. М. 1973). Что в точности соответствует трифункциональной системе общества нартов по Дюмезилю и повышает актуальность изучения Эпоса как источника изучения скифо-нартского социума.

Тема нашего исследования вовсе не предполагает дискуссии о военной демократии вообще, а посвящено выявлению индикаторов разложения родо-племенного строя у древних осетин, поскольку само наличие военной демократии у предков осетин подчеркнуто лингвистами, историками и эпосоведа-ми. Отметим только, что понятие «военной демократии» вошло в исчториче-скую науку благодаря исследованию Моргана «Древнее общество» (М. 1934). Морган называл военную демократию формой управления и отличал ее от понятия «царство» (там же. 67). Признаки военной демократии — выборность военного вождя с ограниченной властью (там же, 86, 111, 182) при существо9 вании родового строя, что не совместимо с царской властью (там же, 73). Сущностью военной демократии Морган считал сочетание воинственности со свободой народа и отождествлял это с демократией (там же, 125). Он считал военными демократиями общество римлян во времена Сервия Туллия и афинян во времена Солона, хотя отмечал, что социальной основой их были уже не роды, а имущественные разряды населения. Но принципы организации были военно-демократические (там же, 153). Морган полагал, что военная демократия является переходом от племенной конфедерации к политическому обществу.

Энгельс развил положения Моргана о военной демократии и ее месте в становлении государства. Подчеркнув, что «военный дух» в обществах военной демократии развился вследствие особого значения захвата богатств в период распада первобытнообщинного строя и становления классового общества (Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М. 1961. С. 164).

Общетеоретическая дискуссия о военной демократии (см. также Толс-тов С. П. 1935. Военная демократия и проблема «генетической революции», «Проблемы истории докапиталистических обществ». N7−8, 204−205. В. Хме-линский. О понятии «военная демократия». СЭ. 1973. № 4- АверкиеваЮ. П. 1970. О месте военной демократии в истории индейцев Северной Америки, «СЭ», N5) уточнила ряд общих и частных аспектов проблемы, но анализ дискуссии не входит в задачи нашего исследования. Которое ориентировано на конкретизацию структурных индикаторов перехода от родовой (племенной) организации (демократии) к военной организации (демократии) скифо-нартов. По которой выявлены пока единичные, но значимые свидетельства.

Кроме скифо-осетинского термина эелдар В. Абаев целиком связывает с военной организацией еще один термин — уасайраг, который по Абаеву имеет два значения: «пленный» и «раб» (ОЯФ, 64). Однако материалы этнографических экспедиций показали, что наиболее распространенное значение этого термина — «конь, победивший в скачках». И связь с ним значений «пленный» и «раб» мы выяснили в первой монографии: связь с комплексом культов войнытем самым связь термина со сферой «торговли», предполагавшаяся ранее, не подтверждается. Это термин из сферы культов войны — культов той самой «индустрии» походов (Чочиев А. Р. Очерки истории социальной культуры осетин. Цхинвал, 1985. 191−196).

Особое значение для понимания сути «новой индустрии» набегов балц, порождавшей эермдар-ов, имеет термин для обозначения «заработка» в такого рода «работе» — мизд: мизд означает — «добыча в сражении». При этом В. Абаев подчеркивает, что «картина ведийского быта, как она отражена в древнейших гимнах, во многом напоминает старый осетинский быт, о котором дают яркое представление нартовские сказания. Осетинское мизд, как и ведийское мидха, — было связано первоначально с этими походами за скотом (подчеркнуто нами, ОЯФ, 66−67)». А следовательно, параллели с социальными результатами авестологических исследований возможны и могут использоваться как ближайший иллюстративный фон исследований скифо-нартского.

10 социума. Общеизвестно, что Веды, а особенно Авеста, отражают конкуренцию военной аристократии с жречеством в борьбе за социальное лидерство и настоящим исследованием показано, что подобный процесс отражен и нарт-ским эпосом.

Таким образом, задача, поставленная перед нами, предполагает обращение к самым ранним этапам социогенеза — к родо-племенной эпохе. Это уводит в доскифское время, ибо исторические скифы представлены стадией «царей» во главе племенных конфедераций — здесь уже предгосударственное состояние видоизменявшихся родо-племенных институтов. Наше исследование показывает, что наиболее ранние этапы социогенеза скифо-сармато-алан-осетин отражены именно в Нартском эпосе, а Геродот описал более поздние процессы. Тот патриархальный род, о котором говорит В. Абаев на основании анализа терминов родства, представлен в нартиаде и об этом подробно ниже, здесь приведем вывод ученого об осетинском древнем роде: «в переводе на язык социологии они (термины родства — А.Ч.) означают, что род был первичной, а семья — вторичной организациейчто древний род возник не как результат расширения кровно-родственной семьи, а наоборот, семья выделилась вторичным образом из древнего рода (ОЯФ, 63)». И тут же В. Абаев характеризует термины, обозначающие институты «народного самоуправления» древнего родо-племенного общества осетин: эембырд и ныхас. Первый означает «собрание" — второе связано с «склеиванием» — ныхасын — «спаять», в нартском эпосе так называются «собрания нартов»: на эембырд-ах и ныхас-ах решались вопросы походов балцна них принимали взаимные обязательства зем-бал-ы — «сопоходники», т. е. члены балц-ев, «склеиваясь» в «спаянные» организации бал.

Распространение Нартского эпоса среди других народов означает, что проблема, выдвинутая для исследования — проблема сложения социально-иерархических структур у осетин, связана с этногенетическими процессами в этом обширном регионе вообще и осетинский аспект ее — это и одна из его стержневых характеристик. Но поскольку мы ограничиваем задачу рамками осетиноведения, опираясь на традиционные для него источники — от европейских и восточных описаний до эпоса и фольклора осетин — мы суммировали лишь некоторые опорные выводы.

Итак, социально-иерархические термины скифов, гидронимы и топонимы причерноморской Скифии соотносятся с древней арийской гидронимией и топонимией горной Осетии и здесь, как исключение, допустим повтор: древ-неосетинский этноним из Причерноморья скуда и этноним из Южной Осетии кудайраг, древнеосетинский топоним из Южной Осетии Кудар, древнеосе-тинские гидронимы из Поднепровья проня и из Южной Осетии проне, древнеосетинский гидроним из Южной Осетии леуахи. И социально-иерархический термин эермдар — «сквозной» на всем протяжении времен от скифов до осетин. Это часть наследия этноса, формировавшегося здесь многие века и создавшего Нартский социум и его эпос, с соответствующей системой идеологических представлений. К которым мы и обращаемся.

И последнее: одним из социальных индикаторов неоднородности скифского общества было название и статус одного из разрядов общества — энарей Энареи были, по Геродоту, не престижным разрядом скифского общества, хотя анализ конкретных функций энареев свидетельствует о неоднозначности их статуса (А. Хазанов. СЭ. 1975, № 6). Но важно другое: из всех разрядов скифского общества энареи как-будто единственные, кто имеет «коллективную специфику» или «лицо», отличающее их от других разрядов, или сословий, или кланов, или «родов». И если исходить из установленного в науке о скифах как древних осетинах, то следует предполагать, что энарей — это греческая интерпретация ае-нар-эей: по-осетински (на дигорском диалекте, считающемся наиболее архаичным) это означает — «не нар», скифы называли их «не мужчины» вследствие «женской болезни». Так что такое «не нар» как непрестижный разряд общества? Вопрос можно поставить и так: что такое «нар» как престижный разряд общества? И поскольку именно это утверждается Нартским эпосом — что есть «не нар» и что есть «нар» — нет другого способа найти разгадку, кроме как обратиться к самому Нартскому эпосу.

Выявление всех возможных индикаторов различения «не нар» и «нар» является целью настоящего исследования. Сделать это с наибольшей полнотой социальных и иных характерестик того и другого — задача настоящего исследования. И в свете всего сказанного выше совершенно ясно, что достичь целей и задач исследования можно только анализом данных самого Нартского эпоса. Это не значит, что мы намеренно ограничиваем себя рамками Нартиа-ды, но везде, где только возможно, мы пытаемся выдержать установку на построение выводов исключительно на осетинских (скифо-сармато-аланских) данных. Одним из надежных источников социальной истории осетин мы, вслед за Миллером, Абаевым, Дюмезилем и рядом других исследователей, считаем Нартский эпос. Тем более, что за последние годы все главные, центральные, сюжетообразующие имена эпоса этимологизированы из осетинского, включая имя-титул сатана (Чочиев А. Сатана — Богиня и Мать, ИЮОНИИ, Тб.1984), и ее считавшийся «неосетинским» эпитет гуаша, тоже вполне осетинский — хуасса (Ю. Дзиццойты. Нарты и их соседи. 195−196). Вследствие всего сказанного не остается никаких сколько-нибудь существенных препятствий к прямому использованию Нартского эпоса для реконструкций общественных процессов у древних осетин — скифов и сармато-алан.

Научная новизна работы состоит в том, что впервые окончательно устанавливается значение Нартского эпоса как ценнейшего источника по изучению социальной истории осетин эпохи классообразования. Установлена природа его сюжетообразующих социальных коллизий, а значит — и сама социальная структура, определявшая видоизменение древнеосетинского общества. Изменения происходили и под влиянием «индустрии» набегов-походов балц. Результаты исследования имеют важное значение для изучения процессов классообразования во всем регионе Северного Причерноморья и Кавказа.

Апробация работы. Основные положения исследования докладывались на международных конференциях по алановедению: 1990 год, Владикавказ;

1992 год, Владикавказ. Диссертация обсуждалась на заседании отдела Кавказа Института этнологии и антропологии РАН.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ.

Диссертация состоит из Введения, пяти глав, выводов и предположений.