Этос как стимул доверия

Под этосом [греч. rjGoq ‘душевный склад, нрав, натура, характер, обычай'] в классической риторике понимается нравственный кодекс оратора, сформированный существующими в данном обществе моральными аксиомами, закрепленными в обычаях и законах этого общества¹, в религиозных заповедях, например:

Почитай имя Божье. Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь Бог дает тебе. Не убий.

Не укради. Не произноси ложного свидетельства на ближнего своего.

Не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыню, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего.

Библия Необходимость положительного нравственного имиджа оратора (ритора, аргументатора) мотивируется двумя прагматическими факторами:

• 1. Человек, пойманный на лжи или уловке, лишается доверия аудитории. Поэтому чтобы вам доверяли, вы не должны хитрить и обманывать. Как говорится, honesty is the best policy.
• 2. Положительный нравственный имидж вызывает доверие адресата к словам аргументатора, а следовательно, усиливает их убедительность, в связи с чем исследователи говорят о повышении доверия как о функции этоса [англ, credibility function]^[1][2].

В античной традиции этос должен был соответствовать возрасту, полу и социальному положению говорящего^[3]. Понятие этоса «как бы приглашает оратора вглянуть на себя со стороны», а потому, по мнению американского философа Томаса Хабинека, является категорией, соответствующей демократическому устройству общества^[4]. «Этическая составляющая образа ритора» предполагает честность, скромность, доброжелательность, предусмотрительность (по А. А. Волкову), «честность и справедливость» (по В. И. Аннушкину), установку на коммуникативное сотрудничество (так называемый принцип кооперации, по Г. П. Грайсу). Среди эристически значимых факторов Аристотель называл здравый смысл, или разум ((рроут^ац), доброжелательность по отношению к адресату (snvoux), а также добродетель (= этос):

Есть три причины, возбуждающие доверие к говорящему, потому что есть именно столько вещей, в силу которых мы верим без доказательств [здесь и далее курсив наш. —В. М.], — это разум, добродетель и благорасположение; люди ошибаются в том, что говорят или советуют, или по всем этим причинам в совокупности, или по одной из них в отдельности, а именно: они или неверно рассуждают, благодаря своему неразумию, или же, верно рассуждая, они, вследствие своей нравственной негодности, говорят не то, что думают, или, наконец, они разумны и честны, но не благорасположены, почему возможно не давать наилучшего совета, хотя и знаешь, в чем он состоит. Кроме этих трех причин, нет никаких других. Если таким образом слушателям кажется, что оратор обладает всеми этими качествами, они непременно чувствуют к нему доверие.

Аристотель. Риторика Исократ, рассматривая этос как один из наиболее значимых факторов успешного убеждения, советовал для его формирования «брать пример с достойных граждан»¹. По мнению знаменитого древнекитайского философа и просветителя Кун-цзы, или Конфуция (ок. 551—479 до н. э.), некоторое время служившего чиновником по судебно-уголовным делам, а затем избравшего судьбу странствующего философа, наиболее действенным инструментом убеждения являются не слова, а нравственное поведение, подчиненное тому, что он именовал жэнъ ‘нравственный закон, гуманность' (= этос). Хейм Перельман, хорошо зная эристическую силу этоса, сформулировал так называемое «правило справедливости» (rule of justice) как основу надежности (validity) отдельного аргумента и всего процесса аргументации в целом^[5][6].

Таким образом, этос «требует, чтобы оратор предстал перед аудиторией как человек высоких моральных качеств, что позволит ему заслужить доверие слушателей»^[7]. Именно в силу данного фактора этос [ср. англ, persuasive ethos] является эристически значимой категорией. Положительный нравственный имидж аргументатора, оратора или медиатора (проводника влияния) активно эксплуатируется в пропаганде:

«Во-первых, следует взять ситуацию под свой контроль и обеспечить благоприятный климат для вашего послания; этот процесс мы называем пред-убеждением. Коммуникатор может влиять на когнитивные реакции и получать согласие, внешне даже не пытаясь нас убеждать. Для этого ему следует создать положительный образ в глазах аудитории. Эту стратагему [= хитрость, уловку¹. — В. М.] мы называем доверием к источнику. Другими словами, коммуникатор [например, диктор или ведущий телепрограммы. — В. М.] должен казаться внушающим симпатию, авторитетным или заслуживающим доверия, либо обладающим любым другим качеством, облегчающим убеждение»^[8][9].

На апелляции к собственному нравственному кодексу основан так называемый довод к этосу [англ, ethotic argument]. Exempli causa приведем один из ответов председателя Госкомспорта РФ Вячеслава Фетисова в программе «100 вопросов взрослым»:

• — Сколько вы заработали в НХЛ^[10]?
• — Я не привык считать чужие деньги.

Аргументация к этосу нередко используется и для обоснования собственной позиции. Пример из профессиональной речи:

• — Вы возьметесь его защищать? Я хорошо вам заплачу.
• —Адвокатская этика запрещает мне защищать этого человека.

Ориентация поведения оратора, а также используемых им средств убеждения на этос лежит в основе виртуцентрических риторик [лат. virtus ‘добродетель, душевное благородство']^[11]. Такие риторики отказываются от от применения активно практикуемых в эристике и софистике логических, психологических и языковых уловок, а также «болевых приемов» из арсенала черной риторики (высмеивания, крика, брани, оскорбительных намеков, поз, телодвижений и жестов, дезинформации, инсинуаций, компромата), служащих подавлению и деморализации оппонента.

Нам видится два обстоятельства, существенно затрудняющих изучение и практическое освоение категории этоса.

1. Неясность и вариативность истолкований данного многозначного и, на наш взгляд, не очень определенного термина^[12]. Современные специалисты относят к сфере этоса, в частности: а) «здравый смысл» (= логос) и «гуманизм» (= этос)¹ (автор явно отождествляет этос и логос); б) «речевую компетентность», отсюда трактовка диалектизмов, варваризмов и слов-паразитов как «элементов, недопустимых с нравственно-эстетической точки зрения»^[13][14] (автор определенно путает этику с эстетикой).

Американский лексикограф Ричард Ланхэм определяет этос, вслед за Аристотелем, как «демонстрацию говорящим хорошего [курсив наш. — В. М.] характера»^[15]. Однако в таком определении мы рискуем спутать характер человека (= свойства души) и его моральный кодекс, т. е. его нравственно-этические принципы. Заметим, что Аристотель говорит о нравственном характере хороших людей, а не о «хорошем характере» ср.:

Доказательство достигается с помощью нравственного характера говорящего в том случае, когда речь произносится так, что внушает доверие к человеку, ее произносящему, потому что вообще мы более и скорее верим людям хорошим [курсив наш. — В. М. ], в тех же случаях, где нет ничего ясного и где есть место колебанию, — и подавно; и это должно быть не следствием ранее сложившегося убеждения, что говорящий обладает известными нравственными качествами, но следствием самой речи, так как несправедливо думать, как это делают некоторые из людей, занимающихся этим предметом, что в искусстве заключается и честность оратора, как будто она представляет собой, так сказать, самые веские докзательства.

Аристотель. Риторика Тот же Ланхэм, но уже вслед за Квинтилианом^[16], полагает, что «если пафос включает наиболее сильные эмоции, то этос относится только к наиболее спокойным из них [курсив наш. — В. М.]» (этос отождествлен с пафосом) и далее определяет этос как «эмоции [влияние Квинтилиана. — В. М.] или характер [влияние Аристотеля — В. М.], которые говорящий выказывает (reenacts, букв.: ‘играет') с целью воздействия на аудиторию»^[17]. В солидной энциклопедии (вероятно, назло и Квинтилиану, и Ланхэму) этос определяется как «сильные [курсив наш. — В. М.] эмоции»^[18] (авторы путают этос и пафос).

Некоторые специалисты, прежде всего А. Бринтон, а вслед за ним и Д. Уолтон, рассматривают в качестве разновидности довода к этосу аргумент к личности — на том основании, что объектом последнего являются определенные черты характера (= этоса, по Р. Ланхэму, чей словарь в США пользуется непререкаемым авторитетом)¹. Однако и Аристотель, и Конфуций, определяя понятие этоса, имели в виду характер отправителя речи, а не ее адресата (1), причем не просто характер, а нравственный характер (2), благодаря которому адресант добивается доверия адресата, а не оскорбляет его (3). По этим трем параметрам аргумент к личности абсолютно несовместим с доводом к этосу.

Многочисленные факты подобной путаницы и зависимости от чужих, причем порой прямо противоположных мнений являются лишним подтверждением размытости и плохой изученности понятия «этос» как в отечественной, так и в зарубежной специальной литературе.

2. Неопределенной представляется сфера действия этоса. Всегда ли возможно и всегда ли уместно проявление качеств, составляющих этос? Поясним смысл данного вопроса на примере принципа кооперации. Следует, видимо, согласиться с известным американским психологом Робертом Чалдини в том, что данный принцип отнюдь не универсален и имеет свою строго определенную ситуативно и личностно ориентированную сферу действия^[19][20].

И действительно: если мы начнем использовать его во всех мыслимых ситуациях, то очень скоро этим начнут злоупотреблять все желающие воспользоваться нашей добротой, вежливостью, терпимостью и толерантностью, нашим временем, силами и другими ресурсами. Возникнет ситуация, блистательно описанная Ф. М. Достоевским в романе «Село Степанчиково и его обитатели». Так что очень часто гораздо более приемлемой оказывается комбинация принципа кооперации и принципа взаимности [англ, reciprocation]^[21], с успехом используемая в межгосударственных отношениях. Логично предположить, что правила этоса имеют определенную сферу действия. Там, где она заканчивается, начинается сфера действия манипулятивных приемов, в частности, различных оттенков аргумента ad baculum, который, как мы помним, в конце концов был-таки применен главным героем романа Ф. М. Достоевского.

Американский адвокат Джерри Спенс, вводя любопытное и, быть может, несколько спорное с точки зрения морали понятие временного доверия [англ, temporary credibility] к оратору, достаточного для того, чтобы выиграть схватку с противоположной стороной и остаться в глазах присяжных порядочным и честным человеком, предупреждает: «Когда мы спорим, те, кто слушает и взвешивает наши аргументы, выпускают бесчисленное множество психических щупалец (extend countless psychic tentacles) с тем, чтобы обнаружить малейший признак обмана»¹. Важной категорией здесь становится доверие данного состава присяжных, который каждый раз, т. е. от одного судебного процесса к другому, меняется. П. С. Пороховщиков в разделе «О нравственной свободе оратора» своей замечательной книги «Искусство речи на суде» пишет:

Всякий искусственный прием заключает в себе некоторую долю лжи: пользование дополнительными цветами в живописи, несоразмерность частей в архитектуре и скульптуре применительно к расположению здания или статуи, риторические фигуры в словесности, демонстрация на войне, жертва ферзем в шахматах — все это есть до некоторой степени обман. В красноречии, как во всяком практическом искусстве, технические приемы часто переходят в настоящую ложь, еще чаще в лесть или лицемерие. Здесь нелегко провести границу между безнравственным и дозволенным [курсив наш. —В. М]. Всякий оратор, заведомо преувеличивающий силу известного довода, поступает нечестно; это вне сомнения; столь же ясно, что тот, кто старается риторическими оборотами усилить убедительность приведенного им соображения, делает то, что должен делать. Здесь отличие указать нетрудно: первый лжет, второй говорит правду; но первый может быть и вполне добросовестным, а доводы его все-таки преувеличенными; по отношению к неопытным обвинителям и защитникам это общее правило, а не исключение.

С другой стороны, возьмите captatio benevolentiae [= прием заискивания с целью снискать расположение. — В. М.] перед враждебно настроенными присяжными; там уже не так просто будет отделить лесть от благородства. Представим себе, что на судебном следствии неожиданно открылось обстоятельство, в высшей степени неблагоприятное для оратора: свидетель-очевидец уличен во лжи, свидетель, удостоверявший алиби, отказался от своего показания. Оратор встревожен, ибо он убежден в своей правоте. Если он даст присяжным заметить свое волнение, он искусственно усилит невыгодное для него впечатление; поэтому он, конечно, будет стараться казаться спокойным. Скажут: это самообладание. Да, изредка; но в большинстве случаев это притворство.

Как видим, понятие этоса с точки зрения адвоката относительно: ему важно выиграть дело и защитить своего доверителя, а для этого хороши все средства, которые прямо не запрещены законом. В этой связи западные специалисты, во-первых, полагают, что этос оратора должен быть адаптирован применительно к этосу аудитории^[22][23], во-вторых, подчеркивают, вслед за и Горгием Леонтинским, «условность (contingency) истины»¹. Данные два положения являются базисными для неософистики — современного направления классической риторики, изучающей манипулятивные приемы продвижения тезиса.

• [1] Ср.: Этос // Словарь античности. М., 1993. С. 669. Здесь этос определяется как"характер личности, сформированный традициями и обычаями". Производностьэтоса от обычая, генетическую связь этих понятий подчеркивает и Чарльз Чемберлен (Chamberlain Ch. From haunts to character: the meaning of ethos and Its relation to ethics //Helios. Vol. 11. 1984. P. 97).
• [2] Walton D. Ethotic arguments and fallacies: the credibility function in multi-agentdialogue systems // Pragmatics & cognition. Vol. 7. 1999. № 1. P. 178.
• [3] Fredal J. Rhetorical action in ancient Athens: persuasive artistry from Solon toDemosthenes. Southern Illinois University, 2006. P. 16.
• [4] Habinek Th. Ancient rhetoric and oratory. Blackwell Publishing, 2004. P. 21 & 22.
• [5] Isocrates. Demonicus // Isocrates. Vol. I. Cambridge, 1929. P. 11.
• [6] Perelman Ch. The idea of justice and the problem of argument. London, 1963. P. 79—87.
• [7] Иссерс О. С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи. М., 2002. С. 194.
• [8] Зенгер X. Стратагемы. О китайском искусстве жить и выживать. Знаменитые36 стратагем за три тысячелетия. М., 1995. С. 24—25.
• [9] Аронсон Э., Пратканис Э. Эпоха пропаганды: Механизмы убеждения. Повседневноеиспользование и злоупотребление. СПб., 2002. С. 67.
• [10] НХЛ — Национальная хоккейная лига в США и Канаде.
• [11] См.: Huiling Ding. Confucius’s virtue-centered rhetoric. A case study of mixed researchmethods in comparative rhetoric // Rhetoric review. Vol. 26. 2007. № 2. P. 142—159.
• [12] Интерпретации трактовок этоса античными учеными, сближавших его с понятиемпафоса, посвящена монография голландского логика Якоба Виссе: Wisse J. Ethos andpathos from Aristotle to Cicero. Amsterdam, 1989.
• [13] The ehos of rhetoric / ed. M. J. Hyde. Univ. of South Carolina Press, 2004. P. 10 & 36.
• [14] Мурашов А. А. Педагогическая риторика. M., 2001. С. 96 и 119—120.
• [15] Lanham R. A. A handlist of rhetorical terms. 2nd ed. Univ. of California Press, 1991.P. 115.
• [16] Quintiliani Institutionis oratoriae libri duodecim. Vol. II. Lipsiae, 1854. P. 259.
• [17] Lanham R. A. A handlist of rhetorical terms. 2nd ed. Univ. of California Press, 1991.P. Ill & 187.
• [18] Encyclopedia of rhetoric / ed. Th. O. Sloane. Oxford Univ. Press, 2001. P. 109.
• [19] BrintonA. Ethotic argument // History of philosophy quarterly Vol. 3.1986. P. 245—257;Walton D. Ethotic arguments and fallacies: the credibility function in multi-agent dialoguesystems // Pragmatics & Cognition. Vol. 7. 1999. № 1. P. 183—184.
• [20] Cialdini R. B. Influence. The psychology of persuasion. Collins Publ., 1998. P. 184.
• [21] Cm.: Cialdini R. B. Influence. The psychology of persuasion. Collins Publ., 1998.P. 17—57. Автор не без основания полагает, что на манипулятивные попытки использовать вас в своих интересах следует отвечать той же монетой, а в некоторых случаяхбывает целесообразно даже «указать человеку на дверь» (с. 55).
• [22] Spence G. How to argue and win every time: at home, at work, in court, everywhere, everyday. New York, 1996. P. 49.
• [23] The ehos of rhetoric / ed. M. J. Hyde. Univ. of South Carolina Press, 2004. P. 13.