Пророчества, прорицания, сновидения

Культовая традиция истолкования: оракулы, их ритуал и смысл

Наряду с прорицателями, в числе первых толкователей, положивших начало герменевтике как искусству понимания и истолкования текстов, и в первую очередь, устного слова, были оракулы. Слово оракул происходит от латинского oracul или огаге, что значит «молиться» или «говорить». Оракулом называлась божественная коммуникация, уделяемая прорицателем в ответ на просьбу вопрошателя. Оракулом называется сам текст пророчества, а также местонахождение прорицалища.

В эпоху античности весьма популярным занятием было паломничество к святым местам, например, к отдаленному святилищу, чтобы испросить совета у прорицателя-оракула. Святыни оракулов в античности были довольно многочисленны, и в каждой бог вопрошался совершенно опредленным способом. Оракул Зевса в Олимпии был примечателен тем, что жрецы этого храма осуществляли прорицания непосредственно с алтаря, посвященного Богу-Громовержцу по приносимым дарам. Самыми древними и почитаемыми были два святилища: додонское и дельфийское. Именно к этим оракулам в трудных обстоятельствах обращались не только люди по своим личным делам, но и целые государства в целях политических.

Уже Гомер знает Додонский оракул, где его пророки-жрецы Ног не моют себе и спят на земле обнаженной^[1], а также храм Аполлона метателя стрел на Пифоне скалистом^[2]. Именно сюда перед Троянской войной приходит вождь всех ахейцев Агамемнон^[3].

Геродот сообщает, что святилище в Додоне (в северо-западной части Греции, в Эпире) принадлежало «Зевсу пеласгийскому» и его супруге Рее-Земле, и по преданию, в еще более глубокой древности на этом месте рос огромный дуб, и у этого священного дуба заклинатели вопрошали какое-то божество пеласгов^[4]. Шелест листьев и потрескивание ветвей служили ответом, который должен был сообщать и истолковывать заклинатель. Греки не уничтожили это древнейшее святилище, по-видимому, веря, что их общий предок, которого они называли Диемпатером или Зевсом-отцом, также заговорит с ними из темной, таинственной сени дубовых ветвей^[5]. Они с благоговением прислушивались к стуку костяшек на конце плети, повешенной над медным котлом. Ветер трепал плеть, и ее стук вещал о будущем^[6]. Со временем жрецы, а позднее — жрицы, открывали божественную волю Зевса не только по шелесту листьев на священном дубе, но и по звучанию гонга или по звукам воды священного источника. Тайными магическими символами и знаками было насыщено все вокруг. И то, что эти первые опыты прорицательной деятельности имели непосредственное отношение к магии и восходили к эпохе, когда использование знаков и их примитивный способ интерпретации был первым проявлением ума — об этом мы узнаем уже от Сократа:

«Сократ: Рассказывали же жрецы Зевса Додонского, что слова дуба были первыми прорицаниями. Людям тех времен, — ведь они не были так умны, как вы, нынешние, — было довольно, по их простоте, слушать дуб или скалу, лишь бы только те говорили правду. А для тебя, наверное, важно, кто это говорит и откуда он, ведь ты смотришь не только на то, так ли все на самом деле или иначе»^[7].

В религиозном сознании греков священность мест и предметов, например, древнейших зооморфных символов, а также само понятие святости ассоциировалось с проявлением определенной силы. Святость могла проявить себя всюду и во всем, на что могла быть направлена. Если эта сила проявлялась в мире природы, то священными становились места, объекты, предметы. Когда же священную силу проявляли конкретные личности — их слова, изречения и комментарии воспринимались как наполненные божественным смыслом и мудростью. Аналогичный смысл мы придаем выражению священная сила слова.

Таинственный шелест листвы, звуки гонга, песня ветра, музыка священного источника, да и сама вода могли наполняться силой святости, которую нужно было услышать, прочувствовать, а главное — выразить в слове. Выразить святость можно было только через священное действие (потому что священнодействием снимается обыденность), не нарушая правил и соблюдая строгую последовательность обряда, демонстрируя ритуал как таинство. Ритуал начинали с очищения. Святость обряда очищения была связана с основными стихиями — воздухом, огнем, водой. Например, вода приобретала силу святости только при определенных условиях. Так вода, первоначально использованная для тушения жертвенного огня и собранная затем в сосуд, считалась святой водой^[8]. Святая вода использовалась затем при совершении оракулом обряда очищения, предшествовавшего прорицанию, когда оракул и его помощники (это могла быть жрица) посредством омовения рук приобретали тем самым культовую чистоту.

Более того, отношение к воде способно даже регламентировать взаимоотношения людей. Так греки были уверены в том, что между людьми, берущими святую воду из одной и той же чаши, возникает обязанность взаимной помощи. Отголоски этой древнейшей культовой традиции обращения с водой мы находим в христианстве (чаши со святой водой в католических костелах, емкости со святой водой в православных храмах). Бытуют и иные интерпретации смысла обряда, получившие распространение в европейской среде. Например, прикосноваение губами к чаше другого человека рассматривается как дружественное приглашение перейти на «ты», а в иных (мистических) обстоятельствах — как наикратчайший способа «узнать чужие мысли».

Взаимосвязь святости и силы народы древности усматривали повсюду. Так повсеместно считалось, что особой священной силой наделены только предки, а также мифические герои, что и обусловило магическую практику общения с ними. Вождем обычно признавался тот, кто получал такую силу от самого могущественного предка. Со временем видоизмененная и преобразованная преемственность этой традиции проявила себя в принципе отбора лиц, профессионально занимавшихся прорицаниями, а также в выборе используемых ими приемов и способов интерпретации. Однако священность места сохранялась наиболее долго.

Святилище Додона, где человек мог услышать предсказание и получить помощь в решении своей проблемы, оставалось священным местом на протяжении многих веков. Но обладателем и носителем священной силы теперь уже был не колдун, а оракул-пророк, и энергия направляющей силы слова нисходила к нему не от священного духа дерева или демонов дуба, но непосредственно от главного бога Олимпа — Зевса. Оракул Зевса в Додоне рассматривался как посредник, отмеченный божественным даром прорицания, как интерпретатор и комментатор, но никогда как воплощенное божество — сам Зевс или его наместник на Земле.

Интересно, что по верованию греков оракулом мог стать любой человек, обладающий, по общему мнению, сверхъестественной силой и способный улавливать нисходящую к нему божественную волю Зевса, которую он должен был искусно выразить в слове, в Логосе. Искусство владения словом полностью зависело от интеллектуальных возможностей прорицателя, от его дара и силы его пророческого духа. Без этого божественного дара оракул мог завоевать авторитет лишь при исключительных обстоятельствах.

Напомню, что задача колдуна (гадателя) часто сводилась к тому, чтобы наиболее искусным образом истолковывать внешние знаки, приметы или предзнаменования, но не более того. Подобно колдуну, оракул так же действует только в силу личного дарования, интуиции, однако он не рассматривается как тот, кто наследует этот дар непосредственно от могущественного предка. Пророк-оракул не передает этот драгоценный дар своему потомку или какому-то другому лицу, как это делает, например, профессиональный колдун или вождь племени. В этом смысле пророческий дар оракула — всегда единственен и уникален.

Сократ называет этот священный дар неистовством. И добавляет: Неистовство, которое у людей от бога — прекраснее рассудительности^[9], подразумевая при этом интенсивность мыслительного процесса, результатом которого является речевое высказывание.

В сложной мистико-психологической процедуре, которая сопровождает пророчество, оракул никогда не изображает Зевса, не играет «роль» бога, не отождествляет себя с ним. Он только вслушивается и интерпретирует; определенным образом настраивает свой внутренний мир и возвещает, действуя исключительно в силу личной одаренности, интуиции и интеллекта. Этот дар вдохновенного пророчества — от бога, от Муз — уточняет Сократ; он избирателен, а потому не может быть династичным.

Еще одно важное обстоятельство, связанное с верованиями древних греков. Несомненно, греки верили в своих богов. Но у них не было никакой догмы, которая связывала бы конкретное пророчество оракула с этой верой в целом и с этими богами. Каждый человек мог обратиться к Оракулу или попытаться посредством получения оракулов (изречений) найти помощь в решении своей частной проблемы. Круг проблем и характер вопросов мог быть самым разнообразным, например: «Что мне делать со своим имуществом?»; «Правда ли, что мой младший сын не мой?» или «Кто украл мою овцу?» и т. д. Поэтому каждый ответ был единичным, уникальным и индивидуально направленным. Не существовало также и пророческой демагогии, которая высвобождала бы веру людей из их магически мотивированной традиционной сферы. Поэтому оракул регламентировал сообщество или подталкивал к выбору индивида, но в границах одной единственной проблемы или в рамках заданного ему вопроса.

Очень интересную картину происхождения священной силы искусства прорицания мы обнаруживаем, обращаясь к источникам и материалам исследований, посвященным дельфийскому оракулу. Авторы, жившие раньше 3 в. до н. э., и те, кто много рассказывает о Дельфах: Эсхил, Еврипид, Пиндар, Геродот — все они прекрасно знали святилище.

Оракул Аполлона в Дельфах был наиболее авторитетным и самым популярным из древних оракулов. Он расположен на склоне горы Парнас над Коринфским заливом. Первоначально Оракул в Дельфах был посвящен Богине Матери Земле (Гее), и только позднее перешел под покровительство Аполлона — и этому есть объяснение. Традиционное представление о существовании священной пещеры как места, где можно получить пророчество, восходит к мифу о битве Аполлона со змеем Пифоном, жившим в этой пещере. Поэтому жриц дельфийского оракула называли «пифиями», а со временем, вместе с потерей своего семантического значения, слово «Пифия» становится именем собственным. Такое преобразование также имеет свое объяснение. Оно происходит в силу того, что имена могущественных существ начинают обозначать божественную силу или процесс, выходящий за пределы повседневности, на основании которого миф, в частности, миф о Пифоне, приобретает право превращать определение бога в личное имя обожествленных героев. Вероятно, поэтому в Дельфах медиумом традиционно была женщина, известная как Пифия, в возрасте после пятидесяти лет, которая жила отдельно от мужа и носила девичью одежду. Для совершения таинства прорицания обычно были необходимы pelanos (ритуальный пирог), а также жертвенное животное для поддержания жестких физических стандартов таинства.

Архаический ритуал жертвоприношения — это один из наиболее устойчивых и твердых ритуалов, который имеет свой глубинный смысл. Он состоит в следующем: убийство и совместное поедание жертвенных животных, когда духи и боги приглашаются для участия в трапезе, предполагает вместе с этим, что ко всем участникам трапезы переходит душа одного и того же животного. Это делает людей — участников совместной трапезы ближе друг к другу. И более того, сакральный замысел совместной трапезы состоит в том, чтобы осознать другого человека как близкого, особенно родственного себе (и наоборот). Поэтому практически у всех народов приглашение к совместной трапезе является обязательным условием социализации, а пренебрежение или слабо мотивированный отказ кого-то от участия в совместной трапезе рассматривается как дурной знак или даже дурной тон.

В процедуре, предшествующей прорицанию, символизм жертвоприношения вполне очевиден. Значение его состоит в получении дополнительной силы и той особой душевной близости с вопрошателем (клиентом), которая должна облегчить условие получения оракулом правильного решения проблемы.

Для мышления, оперирующего, преимущественно, мифологическими образами, простыми понятиями или знакомыми символами, большое значение приобретают аналогии в их наиболее действенной форме — в форме уподобления. Поэтому форма жертвоприношения, которая практиковалась в Дельфах, еще раз подтверждает мою мысль о том, что оракул (прорицатель, пророк, жрица) не был богом (или его воплощением), но через ритуал, в том числе, через жертвоприношение и весь последующий комплекс обрядово-культовых действий, получал сверхъестественную силу и рассматривался как уподобившийся этой сверхъестественной силе.

Процедуре вопрошания Пифии предшествовал ритуал, который осуществляли и затем комментировали дельфийские жрецы. Он состоял в следующем: жрецы кропили жертвенного козла холодной водой и по вздрагиванию жертвы узнавали, благоприятен ли в этот день бог для возвещения оракулов. Благоприятное знамение — дрожание жертвы, неподвижность животного после кропления холодной водой указывала на неподходящий для возвещения оракулов день. Наши знания о дальнейших обрядовых действиях, связанных с прорицанием Пифии и их последовательности, весьма скудны. Все, что мы более или менее определенно знаем, это то, что Пифия и ее помощники-консультанты вначале купались в водах Кастальского источника; затем они пили воду из священного источника кассотис, и только потом вступали в храм Аполлона. Вода этого источника, проведенная по трубам или принесенная в адитон, где происходило таинство, играла определенную роль в ритуале — верили, что именно из нее Пифия черпала свое вдохновение.

Прежде чем взойти на треножник, она сжигала на алтаре лавровые листья и ячменную муку. «Гера, Пасифая и Ино — пишет Р. Грейвс, — это эпитеты женской триады, и взаимосвязь всех трех ипостасей этой триады олицетворяет треножник, на котором восседала жрица»^[10]. Пифия усаживалась на треножник, увенчанная лавровым венком. Возможно, она жевала листья лавра, священного дерева Аполлона в Дельфах. Достигнув необходимого состояния возбуждения (или транса), она должна была говорить — разумно или даже бессвязно. Ее слова (некоторые исследователи полагают, что это могли быть стихи), простые и ясные, но, порой, в высшей степени не однозначные, тем не менее, не записывались вопрошателем непосредственно. Вместо этого они истолковывались и записывались священниками — жрецами, а затем только прочитывались вопрошателю и комментировались. И если в Аргосе, как пишет Грейвс, — «пророчице представлялась полная свобода, то в Дельфах между пророчествовавшей жрицей и просителем в качестве посредника выступал жрец, переводивший ее бессвязные восклицания в написанные гекзаметром стихи»^[11].

Геродот представляет Пифию не иначе, как возвещающую ответ прямо посетителю, разумно и членораздельно, иногда двусмысленно, но без каких бы то ни было признаков неистовства или исступленного безумия. Во всяком случае, все очевидцы (и более поздние исследователи) подтверждают, что Пифия слышала обращенный к ней вопрос и сама возвещала ответ.

Плутарх, который долгое время жил в Дельфах, сам был жрецом в святилище Аполлона и поэтому присутствовал на многих оракульных заседаниях, задается вопросом, который можно сформулировать так: «Что же испытывала Пифия, прикоснувшись к треножнику?» Плутарх объясняет вдохновение Пифии импульсом бога — это будто бы сам Аполлон вкладывает видения в ее разум и свет в ее душу, открывает ей будущее и побуждает ее говорить^[12]. Возле Пифии, когда она восседала на треножнике, находились жрецы и госии (из числа знатных дельфийцев), которые наблюдали за Пифией. Согласно Плутарху, госиев было пятеро, и свои обязанности они выполняли поочередно в течение всей жизни. Госиии помогали жрецам-профетам совершать положенные ритуально-обрядовые действия, например, кропить холодной водой жертвенное животное или возжигать курительницы и светильники. Жрецов, по крайней мере, после 200 г. до н. э. было двое и свои обязанности они также выполняли пожизненно. Задача жреца-профета состояла в том, чтобы сопровождать Пифию на протяжении всего таинства прорицания. Именно жрец-профет председательствовал на мантическом заседании в Дельфах, отвечал на все вопросы, заданные Пифии и комментировал их. Он записывал также ее ответы и отдавал копии посланцам тех вопрошавших, которые не смогли присутствовать лично. Профет сообщал ответ Пифии всем, кто имел право его знать, а иногда, когда не было необходимости держать ответ в секрете, он, наверное, объявлял его во всеуслышание^[13].

По-видимому, не все изречения Пифии нуждались в специальном разъяснении или комментировании. Известно, например, что на вопрос о том, существует ли кто-нибудь мудрее Сократа, Пифия возвестила, что никого нет мудрее. Такого типа утверждения могли рассматриваться, конечно, как не нуждающиеся в каких бы то ни было дополнительных комментариях.

Совершенно ясно, что оракулы от имени Аполлона возвещала именно Пифия, а все остальные обязанности выполняли госии, которые совершали необходимые подготовительные обряды, а также жрецы-профеты, комментировавшие ее высказывания в тех случаях, когда это было необходимо. При этом Пифия не впадала в неистовство, граничащее с гибельным безумием, но ее речь была вполне понятной «и именно она, а не профеты, — как пишет Фонтенроуз, — возвещала вопрошавшим ответ в его окончательном виде»^[14].

Дельфийская Пифия обладала тем, что греки именовали энтеос (богом внутри себя) — отсюда происходит смысл современного слова энтузиазм, и бог Аполлон говорил через нее от первого лица, подобно тому, как говорят медиумы. Пифия считалась посредницей между Аполлоном — обладателем сокровенного знания, и теми, кто вопрошал оракул. Поэтому высокий социальный статус Пифии был обусловлен не только ее особым пророческим даром, но главное, способностью передавать людям то сокровенное знание, которое было известно только ей.

Постичь тайну получения этот сокровенного знания или хотя бы приблизиться к пониманию того, как вообще возможно достижение воодушевления, которое побуждает Пифию произносить свои пророческие речи, стремились постичь многие мыслители. Самыми достоверными представляются свидетельства наблюдений Плутарха. В диалоге «О том, что Пифия более не прорицает стихами» он пишет: «Ведь не богу принадлежат и голос, и речь, и выразительность, и ритм, а женщине; он лишь дает образы и зарождает в душе ее свет, открывающий будущее, — ведь это и есть вдохновение». (Плутарх. Моралии. 397с.)^[15].

Совет и одобрение оракула в Дельфах расценивался как важный, часто даже определяющий фактор для принятия государственных или личных решений, особенно политического характера. Одобрения Оракула искали законодатели и колонисты; совет Пифии был самым необходимым для объявления войны или политической акции^[16].

Мудрая простота и живая лаконичность пророческих изречений оракулов придавала им статус пословиц. Так пословица: «Для тех, кто щедро отдает» зародилась в Великой Греции (Южная Италия), где Пифагор учил о совместном владении имуществом. Однако сама эта идея, по преданию, восходит непосредственно к высказыванию оракула, которое имеет отношение к реальному историческому событию. Дело в том, что когда халкидяне с Евбеи послали в Дельфы дары Аполлону и Артемиде и вопросили там, поровну ли будут разделены приношения, Оракул ответил: «У друзей все общее». Именно этот принцип Пифагор положил в основу своего учения^[17].

Суммируя рассказ об оракулах и их прорицательной деятельности, столь популярной в эллинистическую и греко-римскую эпоху, хочу подчеркнуть, что факт довольно длительного существования института прорицателей и оракулов объясняется не только естественным стремлением человека постичь тайну будущего или скрытого настоящего, но, прежде всего, потребностью в мудром и правильном совете тех, кто обладал авторитетом относительно независимого лица; кто стоял над обществом и, будучи носителем сокровенного знания (и обладателем духовных возможностей, превосходящих возможности большинства людей), мог удовлетворять потребность человека в познании фундаментальных истин, а также давать моральную ориентацию в житейских коллизиях или иных актуальных жизненных ситуациях. Исследуя мир античных людей, мы должны принять во внимание, что их религиозный и психический мир существенно отличался от нашего. По сути дела, мы живем в рационализированном мире, и когда мы нуждаемся в помощи, то полагаемся на человеческие средства. В отличие от нас, античный человек ближе к восприятию божественного, поэтому он вполне искренне верит в то, что Зевс, Афина или Гермес могут спускаться с небес или посылать видимые знаки, интерпретируя которые можно принять правильное решение, подсказанное свыше. И даже среди мыслителей и философов, начиная со второго столетия нашей эры, укореняется вера в сверхъестественное, подкрепляемая стремлением постоянно обращаться к этому понятию, используя «сверхъестественное» как последний довод во всех тех случаях, когда другие средства объяснения были исчерпаны.

Мы не знаем, с какого момента развития европейской мысли появляется осознание необходимости выделять область сверхъестественного в особую сферу, недоступную для понимания и различать ее с тем, что можно понять и что подлежит объяснению. Но оно начинается где-то одновременно с постижением практического смысла устных преданий, в которых миф предстает уже не как искажение реальности, но как метафорическая картина реального мира, которая нуждается в пояснении. Поэтому первые (более или менее профессиональные) опыты истолкования должны были представлять собой такого рода пояснения. Скорее всего, эти пояснения представляли собой спонтанную метафору мифопоэтической фантазии, приобщенной и соотнесенной с обсуждаемой реальной проблемой конкретного человека (или в соответствии с заданным оракулу вопросом).

• [1] Гомер. Илиада. XVI. 233—235 // Гомер. Илиада. Одиссея. М., 1967.
• [2] Там же. IX. 405.
• [3] Гомер. Одиссея. Там же. VIII. 79—82.
• [4] Геродот. История. 1888. Т. 2. II, 57. Это священное для греков место описываеттакже Страбон в своем труде «География», VII, 7, 12.
• [5] Со времен античности некоторые деревья считались священными в культахотдельных богов. Например, в культе Зевса это был додонский дуб, в культе Афины —оливковое дерево на Афинском акрополе; лавр — в культе Аполлона в Дельфах. Римляне же особо почитали фиговое дерево как символ Ромула.
• [6] Гомер. Илиада. Там же. XVI. 233.
• [7] Платон. Федр. Платон. Собр. соч. в четырех томах. Т. 2. М., 1993. С. 186 е.
• [8] Почитание животворной силы воды восходит к архаическим представлениям о святости девственных родников, населенных божественными существами (нимфы, наяды, лимфы, камены), требующими почитания как этих существ, так и самих источников. В Риме долгое время существовал государственный праздник источников — фонтина-лии, посвященные богу Фонту (Font — источник).
• [9] Платон. Федр // Платон. Собр. соч. в четырех томах. Т. 2. М., 1993. С. 224 а-е.
• [10] Грейвс Р. Мифы Древней Греции. М., 1992. С. 141.
• [11] Грейвс Р. Мифы Древней Греции. М., 1992. С. 140.
• [12] См.: Джозеф Фонтенроуз. Дельфийский оракул: его изречения и систематизациякаталога ответов // Е. В. Приходько. Двойное сокровище. М., 1999. Приложение. С. 515.
• [13] Джозеф Фонтенроуз. Там же. С. 528; 529.
• [14] Там же. С. 537.
• [15] Цитируется по книге: Е. В. Приходько. Двойное сокровище. С. 190.
• [16] Помимо Дельф существовали оракулы в Фивах, в Тегире и Птооне в Беотии, в Абаев Фоцисе, в Коропе в Фессалии и в Делосе, месте рождения Аполлона.
• [17] Диоген Лаэртский, например, указывает на то, что не только этот принцип, но и всеостальные этические положения Пифагор заимствовал у Дельфийской жрицы //ДиогенЛаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1979. VIII. 8, 21.