Энергетическая модель («принцип экономии» в объяснении фиксированных форм поведения)

В своей известной работе «Общие основы рефлексологии человека» В. М. Бехтерев (1926) попытался объяснить различные виды поведения, которые мы обозначили бы как фиксированные формы поведения, — персеверации, косность, неприятие нового — общим принципом экономии энергии через механизм инерции. На роли инерции в сочетательных рефлексах основаны, в своей сущности, наблюдаемые везде и всюду привычки и рутина в поведении человека. Имея установку в определенном направлении, человек не замечает или игнорирует многое из того, что не находится в согласии с его взглядами. Наконец, вырабатывается совершенно определенная рутина и в научных воззрениях, мешающая новым достижениям. «Принцип инерции, — говорит В. М. Бехтерев, — виден и в том, что всякое открытие при неподготовленных к нему умах остается долгое время непризнанным и лежит до поры до времени втуне, но когда оно будет признано, никогда не ранее, как одно или два поколения спустя, оно уже чрезмерно преувеличивается… в силу той же инерции, в данном случае установления определенного к нему отношения» (там же, с. 331).

Ссылки на принцип экономии мы встречаем и в работах по установке школы Д. Н. Узнадзе. Так, Ш. Н. Чхартишвили пишет, что установка действует по принципу экономии. Она обычно не решает вновь те интеллектуальные и практические задачи, которые были решены личностью раньше, если схемы, по которым личность раньше осуществила решение задачи, не утеряны ею. Установка, получив соответствующую объективным обстоятельствам организацию, возможности, включает в себя эти готовые, приобретенные опытом схемы, и, соблюдая принцип экономии, обеспечивает удовлетворение потребности (Чхартишвили, 1973, с. 355—356). Как указывает А. С. Прангишвили (1973, с. 18), в исследованиях грузинских психологов природа установки, прежде всего, рассматривается в плане ее трактовки не как основы стереотипного поведения, а как предпосылки самой возможности целенаправленного приспособительного поведения, соответствующего реальным условиям деятельности. В свете этого понимания установки отрицается сведение ее к ригидности. Установка, по мнению Д. Ш. Квавилашвили (1967, с. 5), служит основанием целенаправленного приспособительного акта поведения, и ее нельзя рассматривать как просто психическую инерцию или ригидность, которая всегда считается источником ошибочных действий и различных иллюзий.

Согласно Н. Л. Элиава (1966, с. 293), установка не всегда означает ригидность и, если речь идет о психологической сущности установки, надо иметь в виду не индивидуальные особенности ее проявления, а тот факт, что она, являясь модусом самого субъекта и отражая объективную ситуацию его деятельности, представляет собой внутреннее условие эффекта внешнего воздействия. Так понимаемая установка сама меняется и перестраивается под воздействием объективного мира. Поэтому в связи с ригидностью речь может идти, по ее мнению, о типе установки, об интериндивидуальных различиях ее проявления.

Согласно А. С. Прангишвили, установка представляет собой «открытую систему», обеспечивающую стабильность системы своей вариабельностью. Установка есть диалектическое единство стабильности и вариабельности (Прангишвили, 1973, с. 72). На наш взгляд, здесь автор все же не дает объяснение факту ригидного поведения, во-первых, а во-вторых, не разграничивает понятия ригидности и стабильности. Поэтому прав Московичи (по: Прангишвили, 1973), считающий, что не следует смешивать механическую стабильность и константность. Последняя подразумевает то, что является существенным в установке: процесс взаимного обмена между организмом и средой и приспособительную ориентацию организма. Стереотипные установки вовсе не являются показателями стабильности (или устойчивости, о чем мы говорили выше). Это свидетельствует только о ригидности реакций, которые не принимают оптимального участия во взаимодействии со средой.

В некоторых исследованиях авторы как бы выводят ригидность (ригидность поведения или психики) из ряда характеристик — измерений установки — и видят причину проявления последней в определенных характеристиках — измерениях установки. Так, И. Т. Бжалава указывает, что «инертность и грубость установки — прямой пример того, что больные не в состоянии вовремя переключиться со старой на новую — более адекватную установку; в этом мы видим причину ригидности психики (курсив мой. — Г. 3.) наших больных» (Бжалава, 1971, с. 26). Производным и вторичным от фиксированной установки симптомом, по его мнению, является не только ригидность, но и более широкий спектр фиксированных форм поведения — навязчивости и персеверации. Но И. Т. Бжалава проявляет, на наш взгляд, непоследовательность в определении отношения установки и ригидности, ригидности и других измерений фиксированной установки, а также других фиксированных форм поведения. Так, он пишет, что «персеверация, навязчивости, автоматическое возникновение и течение психических процессов не представляют собой замеченный в случае какого-либо заболевания и характерный только для него симптом, это вторичное, производное явление, возникающее на основе инертности фиксированной установки. В наших опытах мы, безусловно, имеем дело с явлением, аналогичным симптому персеверации и навязчивости, и вызов этого явления удается фиксацией установки, характеризирующейся ригидностью и инертностью» (Бжалава, 1971, с. 33).

Одна из главных идей работы В. С. Агеева (1986) состоит в том, что и на социально-психологическом уровне — уровне социальных стереотипов — действует механизм стереотипизации, основанный на «принципе экономии». Подтверждением тому является ссылка автора на У. Липпмана, который в 1922 г. впервые ввел в обиход термин «социальный стереотип» — «упорядоченные, схематичные, детерминированные культурой „картинки“ мира в голове человека, которые экономят его усилия при восприятии сложных социальных объектов (курсив мой. — Г. 3.) и защищают его ценности, позиции и права» (Липпман, 1986, с. 95). В то же время автор не дифференцирует устойчивость, ригидность и консерватизм как характеристики социальных стереотипов, отвергая возможность и необходимость, на наш взгляд, оценочного подхода к ним, что ни в коем случае не привело бы к потере ими своего психологического содержания. Ведь «устойчивость» социального стереотипа — это не то же самое, что «ригидность» социального стереотипа. Становясь ригидным, т. е. «слишком устойчивым», социальный стереотип теряет свою «экономическую функцию».

С позиции учения о доминанте А. А. Ухтомский (1973) анализирует многозначность ее психологического проявления, в том числе и в виде ригидно-установочных характеристик поведения человека. «Я ведь, — замечает А. А. Ухтомский, — в основе занят изучением нормальных предрассудков мысли и поведения; и теория доминанты ставит на очередь именно этот вопрос, как физиолого-философскую основу» (Ухтомский, 1973, с. 432). Наиболее подготовленная к деятельности область нервных центров будет иметь доминирующее значение для того, в какие рефлекторные последствия отольются влияния среды на организм. Для высших центральных аппаратов, по его мнению, последствие будет в том, что человек предубежденный, что его окружают обжоры, эгоисты и подлецы, успешно найдет подтверждение этому своему убеждению и тогда, когда ему повстречается сам Сократ или Спиноза. Обманщик подозревает во всем обман, вор везде усматривает воровство. Чтобы этого не было, нужна трудная самодисциплина — перевоспитание доминант в себе (там же, с. 389).

А. А. Ухтомский очень ярко демонстрирует примерами из области науки, как принцип экономии и инерции, заложенный в самой сути доминанты, хорошо работающий в условиях стереотипных, привычных, обусловливает ригидность поведения в условиях новых, не «совпадающих» с доминантой. Это проявляется в стремлении, по возможности, не нарушать себя и своего привычного, что считаешь за правильное, и если уж неизбежен конфликт с несогласной действительностью и несогласными людьми, то скорее пожертвуют действительностью и людьми вне субъекта, чем своей излюбленной теорией. Вот это и есть, по А. А. Ухтомскому, установка на кабинетную теорию, на собственное «Я» теоретика, около которого как будто бы вращается весь мир. Индивидуализм и солипсизм тут логически неизбежны, как бы тщательно не скрывались и задрапировывались. «Пока что я считаю своим долгом, — указывает далее А. А. Ухтомский, — говорить о том, что многие доктрины и теории в своих выводах и исканиях заранее предопределены тем, что установлены на покой и на наименьшее действие с самого начала; действительность заранее усекается ради прекрасных глаз теории. Как писал Спенсер о мышлении Вейсмана: „Ему указывают на факты, не согласные с теорией, а он говорит: ну, тем хуже для фактов“. Итак, человек видит реальность такою, каковы его доминанты, т. е. главенствующие направления его деятельности» (там же, с. 390—391). К такому выводу приходит А. А. Ухтомский. Но в то же время он делает и другой вывод — о необходимости и возможности преодоления такого действия доминант «на покой» и «наименьшие действия». Он призывал «быть чутким к реальности, как есть, независимо от своих интересов и доминант. Как будто бы тут что-то невозможное, носящее в себе даже внутреннее противоречие! Как можно перешагнуть через самого себя? Однако что-то подобное уже делалось в истории человечества^[1]. Лишь бы было спасительное недовольство собою и затем искренность в своих стремлениях» (там же, с. 385). Он подчеркивает роль активности человека в этом процессе, считая возможным и необходимым оценочный подход: «Хорош человек тогда, когда он в борении, и, прежде всего, в борении с самим собою, когда он в творчестве и готов принять реальность и новое вопреки своим излюбленным теориям и покою» (там же, с. 407).

Мнение А. А. Ухтомского оказывается еще более весомым в свете новых данных о роли «поисковой активности» в адаптации и ограниченном значении и для отдельного индивида «гомеостатической активности» (Ротенберг, Аршавский, 1984; Асмолов, 1985). Ставит под сомнение понимание ригидности как «экономичного эффекта» поведения при исследовании патологических форм поведения с системных позиций П. С. Граве: «…тенденция к использованию в нетривиальных ситуациях автоматизированных алгоритмов поведения при невозможности разработать принципиально новое решение, т. е. стандартизация поведения при игнорировании содержательно-смысловой сущности ситуации, уменьшение точности, надежности и адекватности реальности действия при иллюзии экономичности (курсив мой. —Г. 3.)» (Граве, 1977, с. 67).

В заключение отметим справедливость оценки «принципа инерции», «доминанты», «установки», «социального стереотипа» как факторов, имеющих общеприспособительное значение, основывающихся при этом на принципе экономии. Но справедливо и то (В. М. Бехтерев, А. А. Ухтомский), что установка на экономию, на «покой» со стереотипизацией, стандартизацией поведения в изменяющихся, нетривиальных условиях делает его не только неэкономичным, но в конечном итоге и дезадаптивным.

Иллюстрацией к этому служат и данные филогенетического анализа фиксированных форм поведения, о котором речь пойдет ниже.

• [1] Конкретных примеров А. А. Ухтомский не приводит, хотя, на наш взгляд, он и егожизнь могут служить тому примером.