Критика взглядов «исследований науки и технологии» на науку

Кнорр-Цетина и Латур являются видными представителями, а во многом и основателями направления «исследования науки и технологии» (STS)^[1], которое многими считается последним словом в философии науки.

Проведем критический анализ изложенных выше концепций с точки зрения «объектной» модели, изложенной в гл. 9 и 10.

Во-первых, попробуем обозначить проблемное поле, связанное с этим движением, и провести некоторое соотнесение его с тем, о чем говорилось в предыдущих главах.

Конечно, физика и химия, т. е. классическая и неклассическая наука, вообще говоря, не являются основной сферой применения латуровской модели «актор-сеть». Действительно, «говоря об объектах „смешанного типа“, современные авторы, как правило, указывают на социотехнические и биотехнические комплексы, информационные и экологические системы, на исследовательские программы Большой науки, в которые вовлечено огромное количество смежных ресурсов, т. е. на такие объекты-процессы, чье развитие может быть понято только исходя из структурного единства их природных и культурных компонентов. Присутствие и распространение таких объектов переопределяет фундаментальные категории нашего самопонимания: как пишет Д. Харавэй, из самодостаточных изолированных от мира индивидов мы становимся узлами глобальной коммуникационной системы (см., например: [13, с. 631, 669−670, 713; 20, с. 149−152; 21, с. 2−6; 30, с. 308−316, с. 309])» [14]. Обращение к физике и химии можно рассматривать как неоправданную экспансию гуманитарных наук на сферу естественных (так же как в случае «сильной программы в социологии науки» (см. параграф 12.2)).

Поэтому мы хотели бы различить попытку взглянуть по-новому на новые реалии и критику «привычных» представлений о классической и неклассической науке. В этом плане мы будем различать науку (классическую и неклассическую), «Большую науку», возникшую в середине XX в., и «технонауку» и Mode 2, появившиеся в конце XX в. (см. гл. 13). В посвященной STS литературе эти три явления часто не различаются, вместо них часто фигурирует неопределенная «современная наука» .

Критика критики представлений о классической и неклассической науке

Предыдущая часть главы посвящена критике «привычных» представлений о классической и неклассической науке. Именно с критики этой критики мы и начнем. Этот дискурс является продолжением «научных войн»^[2] между сторонниками «классического» взгляда на естественные науки, ориентирующимися на идеи истинности и объективности научного знания, и «сильной программы в социологии науки», пытающейся вывести научное знание о природе из социальных процессов (см. параграф 12.2). Здесь представители STS отмежевываются от обеих воюющих сторон, которые, с их точки зрения, являются отражением устаревшей, восходящей к Р. Декарту дихотомии материальной и духовной субстанции, ведущей к противопоставлению активного субъекта и пассивного объекта, природы и культуры, естественных и гуманитарных наук. В этом плане это направление можно назвать «постсоциологией науки» .

Начнем наш анализ с вопроса: против кого они выступают? Кто является для них носителем «привычного» («классического) взгляда на естественную науку, и как выглядит этот взгляд? Во-первых, это, конечно, логические позитивисты (см. гл. 5), поэтому главным объектом их критического анализа (постмодернистской «деконструкции») является «научный факт» — центральное понятие позитивистов. Во-вторых, это реалисты (см. гл. 8), похоже даже, что «наивные» реалисты типа М. Планка, выступавшего против Э. Маха (см. параграф 4.2), утверждавшие, что выявляемые наукой сущности существуют в природе независимо от людей и их культуры и ученые их открывают подобно тому, как географы открывают новые земли, ибо только из этой позиции можно думать, что «внутри лаборатории природа предстает перед учеными в своем чистом и сущностном виде». При этом они, как и те, против кого они выступают, являются эмпиристами, продолжающими линию Ф. Бэкона.

Но концепции и логического позитивизма, и «наивного» реализма подверглись в третьей четверти XX в. жесткой критике. Стоят ли они того пафоса, который мы видим у К. Кнорр-Цетины и Б. Латура? Попробуем посмотреть на их анализ с позиции, изложенной в гл. 9 и 10, которая тоже противостоит и логическому позитивизму, и «наивному» реализму, но кардинально отличается от позиции упомянутых авторов во взгляде на классическую и неклассическую науку.

Обратимся к одной из центральных тем предыдущего параграфа главы — к " конструируемым в лаборатории фактам" . Согласно схеме (10.1.1) эксперимент включает операции приготовления, использующие сколь угодно сложные приборы. То, что философы науки обратились к этому совсем недавно (по-видимому, первые работы принадлежат Хакингу, см. гл. 10), это проблема философов, следствие того, что они продолжают полемизировать с позитивистами вместо анализа реальной науки. Отличие естественного явления от технического состоит не в операциях приготовления, а в том, что приготовляется: технический процесс, имеющий функции и цели, или объект, обладающий естественным поведением, т. е. описываемым схемами (9.2.1) в физике или (17.1.1) в химии. Латур любит сравнивать работу архитектора с работой ученого, но существенной разницей между ними является то, что первый идет от идеального к реальному, результатом его деятельности является здание, а второй — наоборот, результатом его деятельности является идеальный объект, фигурирующий в теории. Приготовляется в лабораторном эксперименте не «факт», а «объект», для физики — это то, что движется (в очень общем смысле (см. подпараграф 9.1.3)). При этом эксперимент (в связке с определенной теорией) предполагает сопротивление эмпирического материала. Собственно в этом и состоит отличие естественной науки от натурфилософии^[3] (см. подпараграф 9.1.1). Но это сопротивление вполне описывается в классических терминах. Нам представляется, что фиксация этого достаточно тривиального аспекта эксперимента посредством антропологических метафор искажает суть дела, по крайней мере, в случае классической и неклассической науки XVII—XX вв. Создание нового химического соединения (или сверхпроводника) по своему месту — то же, что и в поднятии тела у Галилея на определенную высоту — это техника «приготовления» , но трудности, которые надо преодолеть, и сложность задействованной техники несоизмеримы (поэтому за это иногда дают Нобелевские премии).

Теперь обратимся к вопросу о месте лаборатории. Лаборатория — это то место, где производятся эксперименты, где реализуются в материале идеальные объекты, где осуществляются операции приготовления и измерения. То, что там происходит с точки зрения получения знания, рассмотрено в гл. 10. Там говорится, что целым является процесс построения теории явления, а эксперимент — часть этого процесса. С точки зрения этого процесса осмысленными являются вопросы: «когда кончается эксперимент?», «можно ли его считать «закрытым»? и др., обсуждающиеся в гл. 10. Вопрос об истине может стоять только в более широком контексте взаимодействия теории и эксперимента (речь идет о ВИО-типе работы, работы в «нормальной» науке, где есть четкие критерии оценки теории на истинностьправильность). При этом единица анализа должна быть шире, чем лаборатория, но это расширение в другую сторону, чем обсуждается у Латура, в сторону научного сообщества, включающего теоретиков и других экспериментаторов из других мест и времен, а не внешнего по отношению к научному сообществу социума. Именно это целое, через свой элемент в виде личности или лаборатории взаимодействует с внешним социумом. Таковым должно быть «первое приближение» в отношении классической и неклассической науки. Это ставит вопрос адекватности по отношению ко всей программе STS в отношении к науке: что она «отлавливает»? Думем, что в случае классической и неклассической науки — аспекты «внешней истории» (параграф 6.7).

Кнорр-Цетина обсуждает несколько другой вопрос: что происходит в лаборатории, какие «выборы» там совершаются? Представление о том, что эксперимент — это проверка определенной теории, слишком просто, чтобы быть адекватным, что оно и фиксирует. Если рассматривать содержательную часть ВИО-эксперимента, исходя из схемы (10.2.1) и приведенного там критического анализа аргументов Пикеринга, то она должна была бы наблюдать: выбор приборов, наладку приборов (tuning), изменения постановки (дизайна) самого эксперимента, особенно в случае, когда четкой теории нет (в этом случае идет процесс подбора теорий, в зависимости от результатов эксперимента). И это нс противоречит тому, что Кнорр-Цетина наблюдает.

Что касается «удивлений», что вместо явления, которое можно увидеть, явления представлены набором символов (записями показаний приборов), то согласно указанной схеме эксперимента, использующей приборы, так и должно быть. Удивление связано с неадекватными ожиданиями, основанными на устаревшей на несколько столетий методологии эмпиризма, в которой непосредственный «естественный» опыт «беременен» теорией и мышление человека «извлекает» теорию из этого опыта (см. параграф 10.1), а также с устаревшим на век представлением о непосредственной «наглядности» объектов науки, с которой было покончено в результате научной революции границы XIX—XX вв. (см. подпараграф 9.1.3).

Рассмотрим теперь вопрос: «Насколько обоснована вера в то, что устанавливаемые факты не зависят от избранных методик и аппаратуры?» Во-первых, в естественной науке это выступает как требование к исследуемому явлению, это одна из стандартных форм проверки достоверности результата (см. параграф 10.4). Споры по поводу того, чей же результат является верным, является нормальным и продуктивным элементом этой проверки (это имело место и в описанном в параграфе 11.3 случае попыток обнаружения свободного кварка (см. параграф 10.4)). Альтернативой является вывод о том, что в разных случаях мы имеем дело с различными явлениями (процессами или объектами, именно они, а не «факты» находятся в центре экспериментов).

Что касается описываемой Кнорр-Цетиной случайности «выборов», то этот социальный аспект не сильно влияет на развитие науки, т. е. его вполне можно отнести к «внешней» истории. Действительно, лаборатории, создаваясь обычно под какие-то определенные эксперименты, далее, вследствие того, что современные эксперименты связаны со сложными и дорогими приборами и квалифицированным персоналом, становятся субъектами научной сети. То есть далее они ищут (или их ищут) задачи, которые можно выполнить на основе данного состава оборудования и людей^[4]. Это и выявляют исследования Киорр-Цетины и ее коллег. То есть если в прежние времена, скажем в XIX в., была типична ситуация, когда ученый ставил экспериментальную задачу и затем ее выполнял, часто сам или с кем-то, то теперь мы имеем массивы задач, расположенные между массивами теоретиков и лабораторий и более сложную, возможно, сетевую структуру (хотя тут, скорее всего, есть несколько сосуществующих структур разного типа). Кроме того, исследуются лаборатории, занятые нормальной наукой (см. параграф 6.4) или ВИО-типом деятельности (см. подпараграф 9.1.2), поскольку само существование других в некоторый момент истории, не говоря о методе их поиска, является большим вопросом. Поэтому рассматриваемые Кнорр-Цетиной «выборы» определяют судьбы соответствующих ученых и лабораторий, но не науки. Хотя здесь могут возникать некие тренды в плане стимулирования направленности нормальной науки, но это вполне отвечает «внешней» истории. Из этого нс следует тех кардинальных выводов, которые провозглашаются в ее работах.

Другое дело — анализ Латуром работы лаборатории Паскаля. Здесь микроб — это явный ПИО. Но нам кажется, что для нее подходит описание во вполне традиционных понятиях: микроба как ПИО, болезни как ВИО, а вакцинации как технического приложения. Да, это техническое приложение оказало громадное влияние на социум и его институты. Но то же можно сказать и про электричество, где фаза технического применения более четко отстояла от фазы создания соответствующих ПИО и ВИО. Понятия «перемещение», «перевод», «смена масштаба» в случае классической и неклассической науки «наводят тень на плетень», они искажают суть дела, а не высвечивают что-то новое.

В теме «публикации» в предыдущей части главы было несколько аспектов. Один был связан с тем, что описание экспериментального исследования в статье может сильно отличаться от хода исследования. Да, конечно, но это, за редким исключением, не влияет на достоверность того, что выносится в качестве результата, ибо последний связан не с историей, а со средствами обоснования. Что касается темы публикаций как формы фиксации результата, то здесь, как нам кажется, идет развитие куновской темы проблемы внедрения идей. Здесь эта проблема развивается в сторону того, что она существует и в нормальной науке. Это действительно новый аспект, но он тоже вписывается в уровень «внешней» истории.

Нам представляется, что лакатосовское различение " внешней" и «внутренней» истории хорошо работает, по крайней мере, в случае классической и неклассической науки.

• [1] «В 70-е годы границы между наукой и „ненаукой“ размываются еще сильнее: к философии науки добавляется проблематика и методология социологических дисциплин… Дальнейшее развитие социологии научного знания, за которой закрепляется название „социальный конструктивизм“… пополнило исследования науки программами „социологические исследования науки“, „социология научного знания“, „исследования науки и технологии“ (SSS, SSK, STS)… К началу 90-х годов „исследования науки“ вполне утверждаются в качестве совокупности междисциплинарных стратегий, стирающих традиционные границы между „науками о природе“ и „науками о духе“, наукой и ненаукой, философией науки и философией технологии. Гибриду дисциплин отвечает гибрид дисциплинарных объектов — наука, воплощенная в технологии, наука как практика и производство, технонаука, что позволяет употребить, но отношению к „исследованиям науки“ термин „исследования технонауки“ (technoscience studies)» [16, с. 9,14].
• [2] «Собственно „научные войны“ ведут отсчет с середины 1990;х гг., когда в США на страницах академической печати развернулись споры вокруг идеи социокультурной обусловленности познания. Дебаты приняли особенно острый характер после публикации американским физиком А. Сокалом статьи-мистификации [33], в которой релятивистские аргументы в отношении науки были доведены автором до абсурда с целью продемонстрировать нелепость положений релятивизма и следующих из них выводов. Редакция известного постмодернистского журнала опубликовала провокационную статью, не вникнув в ее содержание и не заметив подвоха, что, считает Сокал, в полной мере обнаружило ангажированность и легковесность сторонников „неклассического“ прочтения науки» [14].
• [3] Искусственная (техническая) составляющая новоевропейского эксперимента и его отличие от созерцания реальности как она есть, характерной для древних греков, — старая тема [1; 4].
• [4] Очень четко эти черты проявляются вокруг ускорителей элементарных частиц.