Нормализация и кодификация русского литературного языка в 30-50-е годы XX в

Содержание понятия «литературный язык» и некоторые его функции изменяются в связи с развитием общества, которому язык служит, но наличие норм и образцов остается обязательным. Нормализация и кодификация литературного языка в 30—50-е годы XX в. предстают в истории русского литературного языка как взаимосвязанные процессы, обусловленные рядом факторов экстралингвистического и лингвистического характера.

К главным экстралингвистическим факторам следует отнести те, которые предопределили характер и число функций литературного языка как ведущей формы бытования русского языка в новых социально-исторических условиях:

• 1) образование на большей части пространства бывшей Российской империи Страны Советов (РСФСР, с 1922 г. — СССР) с многонациональным населением, которому предстояло строить государство новой формации;
• 2) безраздельное господство в области экономики одной формы производства — социалистической; резкие, в том числе насильственные, изменения в сельском хозяйстве (коллективизация) и промышленности (индустриализация); ценою больших жертв достижение высоких темпов переустройства всего народного хозяйства, внедрение социалистического образа жизни;
• 3) утверждение власти одной партии — РКП (б)/ВКП (б)/ КПСС, — определяющей всю социально-экономическую и политическую жизнь страны, формирование идеологии общества; фактически вся полнота власти принадлежит лидеру партии — В. И. Ленину, а затем И. В. Сталину;
• 4) изменение социальной структуры общества, в которой выделяется рабочий класс — как руководящая сила — и организованное трудовое крестьянство (колхозники и работники совхозов), создающие материальную основу, а также народная интеллигенция, которая реализует себя в сферах образования, искусства, науки и т. д. Противопоставление народа интеллигенции в Советском государстве носит культурно-образовательный характер. Как писал в статье «О культуре» (1928) М. Горький, «три человека строят культуру: ученый, художник и рабочий. Передовой рабочий класс, каким является наш, советский, должен знать, что нет труда, который не имел бы культурного значения, что чем сильнее любовь к труду — тем выше культура, и что к полной победе над старым миром он придет скорее, если хорошо поймет решающее значение науки, искусства, труда»^[1]. В стране декларировалась необходимость формирования единого социального пространства, что было связано с конституционно обозначенными равными правами на труд, образование, отдых и т. д.;
• 5) доказательство превосходства социализма — его идеологии, культуры, военной и научно-технической мощи — и возвеличивание его достижений в отдельно взятой стране как пример для трудящихся капиталистических стран.

В основном это факторы, в которых воплощалась идея совета ского социального устройства, опирающаяся на принцип демократического централизма. Это ленинский принцип организации партии, когда меньшинство должно подчиняться большинству, когда требования большинства едины для всех, когда должен осуществляться контроль выполнения принятых решений, в том числе демократический — большинства над избранным руководящим центром. Однако принципы руководства предполагали не только учет мнения большинства, оглашенного руководящими органами партии, но прежде всего требовали неукоснительного исполнения решений пленумов и съездов партии, руководящих предписаний избранных органов, а в период культа личности И. В. Сталина — обнародованного (в любой форме) мнения вождя.

Партийное руководство требовало от народа следовать коммунистической идеологии. Все области общественной деятельности, все науки, включая языкознание, должны были быть марксистско-ленинскими. В литературе утверждается метод социалистического реализма. Многочисленные литературные направления, группы приравнивались к контрреволюционным политическим организациям — участие в них означало враждебность советской власти (многие деятели культуры, литераторы были репрессированы). Инакомыслие, несоответствие советским нормам жизни преследовались во всех областях деятельности, в том числе в науке, о чем свидетельствуют, в частности, трагические судьбы ученых-лингвистов (В. А. Богородицкого, В. В. Виноградова, Г. О. Винокура, Н. Н. Дурново, М. Н. Петерсона, Е. Д. Поливанова, А. М. Селищева, Д. Н. Ушакова и др.)^[2].

Политизация пронизывала все стороны жизни. Принцип единства и централизации распространялся партией и советским руководством на все государственные и социальные структуры. Поэтому он не мог не затронуть языка как важнейшего средства воздействия на народные массы.

Литературный язык, отнесенный Д. Н. Ушаковым к явлениям «общим», т. е. таким, «которые возникают для удовлетворения общих потребностей разных людских объединений»¹, прежде всего государства, в новых исторических условиях демонстрирует тенденции к распространению и интеграции. Русский литературный язык с его широкой народнодемократической основой, не обладая статусом государственного языка, но будучи наделенным такими функциями, как средство внугригосударственного межнационального общения, политического общения, законодательства, государственного делопроизводства, образования, культуры, организации воинской службы и т. д., становится консолидирующей силой нового общества.

Дмитрий Николаевич Ушаков (1873−1942).

Новое в языке и речи вызывало интерес, споры. Активное и сознательное воздействие общества на процессы формирования языковых норм, на упорядочение терминологии — это прогрессивная сторона языковой политики Советского государства. Забота о чистоте речи, воспитание любви к родному языку как традиционный аспект деятельности русских литераторов, языковедов, учителей проявлялись в создании новых учебников, грамматик, словарей, учебных программ. Таким образом, работа по нормализации языка, связанная с процессом интеграции и дальнейшей демократизации литературного языка, инициировалась задачами развития образования и культуры в стране^[3][4].

Создание трудов, способствующих повышению культуры речи, было признано одной из задач, актуальных для советского языкознания. В работах Л. В. Щербы, Г. О. Винокура и других известных языковедов «была развенчана программа идеологического и вкусового пуризма, который, как метко заметил Г. О. Винокур, „хочет только того, чтобы правнуки непременно говорили так, как в старые и лучшие годы говаривали прадеды“.. Наука о русском языке уже распрощалась с тенями прошлого и не цепляется за мертвые формы выражения»¹.

Свой вклад в строительство нового, в укрепление коммунистической идеологии с помощью слова должны были внести писатели и публицисты. Литературный язык в контексте эпохи признается актуальным средством не только развития культуры^[5][6], но и идеологической борьбы за социализм. «Необходима беспощадная борьба за очищение литературы от словесного хлама, борьба за простоту и ясность нашего языка, за честную технику, без которой невозможна четкая идеология [выделено нами. — Авт.]. Необходимо жесточайше бороться против всех попыток снижения качества литературы. К чему я и призываю всех, кто понимает ее подлинное значение мощного орудия социалистической культуры», — писал М. Горький^[7].

Максим Горький (1868−1936).

После Первого съезда советских писателей (1934) большое внимание уделяется упорядочению общественной речевой практики, укреплению языковых норм. Литераторов призывают к созданию художественных и публицистических произведений, достоинством которых будет образцовый язык. В этой работе активное участие принимал М. Горький.

Успеху художественных произведений М. Горького немало способствовал их экспрессивный, яркий язык. О своеобразном, романтическом восприятии традиции лермонтовского стиля предметной точности слов в его ранних сочинениях можно судить по языку и стилю сказки «Девушка и Смерть»:

По деревне ехал царь с войны.

Едет — чёрной злобой сердце точит.

Слышит — за кустами бузины Девушка хохочет.

Грозно брови рыжие нахнуря,.

Царь ударил шпорами коня,

Налетел на девушку, как буря,.

И кричит, доспехами звеня:

-Ты чего, — кричит он зло и грубо, —.

Ты чего, девчонка, скалишь зубы?

Кофточку опраая на груди,

Девушка ответила царю:

— Отойдиясмилым говорю!

Батюшка, ты лучше отойди.

Здесь точность изображения обеспечивает указание деталей портрета, места и характера действий; традиционной для художественной литературы является фольклоризация стиля. Система символов (Любовь, Жизнь, Смерть, Солнце) передает революционно-романтический дух времени.

В соответствии с традициями художественного стиля русского литературного языка второй половины XIX в. М. Горький блестяще дифференцирует речь персонажей, используя для этого:

• 1) средства лексико-фразеологического уровня: Врут они, баринушка, не верь! Они уже тридцать пять копеек собрали!.. А вот как ко всенощной ударят, на паперть пойдут, там ещё с эстолько награбастают… Жадёры окаянные!.. («Нищенка») — стилистически сниженные разговорно-просторечные единицы передают эмоциональное напряжение, негативную оценку ситуации; «речевой портрет» нищенствующего ребенка дорисовывают обиходно-бытовые формы обращения {барин, хороший, миленький, голубчик, Христа ради, будь милостив)-,
• 2) графический облик текста (орфография, пунктуация), а также фонетические ресурсы языка, богатства его интонации (фонетический уровень): Я вас люблю… люблю вас! Безумно, всей душой люблю ваше сердце… ваш ум люблю… и эту строгую прядь седых волос… ваши глаза и речь… («Дачники») — взволнованность и потрясение передаются прерывистой интонацией, отраженной знаком многоточие; Молчать! Вы — всескоты! Дубьё… молчать о старике! Ты, Барон, — всех хуже!.. Ты — ничего не понимаешь… и — врёшь! («На дне») — подчеркивание паузой (авторский знак — тире) значительности, вескости характеристики, вывода; Шакро отрицательно мотнул головой, толкнул меня локтем в бок, сделал мне гримасу, снова расхохотался и, наконец, заговорил своим ломаным языком: «Нэ паиымаишь, почему смешно? Нет? Сэчас будишь знать! Знаишь, что я сделал бы, когда бы нас павели к этому атаману-таможану? Нэ знаишь?» («Мой спутник») — имитируется речь босяка, называвшего себя грузинским князем;
• 3) не только диалоги, но и несобственно-прямую речь, сказовую манеру повествования, конструкции синтаксиса разговорной речи: В Польше стало трудно мне. Там живут холодные и лживые люди. Я не знала их змеи ного языка. Все шипят… Что шипят? Это Бог дал им такой змеиный язык за то, что они лживы. Шла я тогда, не зная куда, и видела, как они собирались бунтовать с вами, русскими. Дошла до города Бохнии. Жид один купил меня; не для себя купил, а чтобы торговать мною. Я согласилась на это («Старуха Изсргиль») — в речи героини доминируют простые предложения, связанные цепной связью. Их незначительное распространение, вкрапление неполных предложений, риторического вопроса, ненавязчивые повторы {шла — дошла, купил — купил) создают неспешный темп монолога, воспринимающегося как живая речь.

Язык произведений М. Горького образен, афористичен: Чтобы жить — надо уметь что-нибудь делать', Краше солнца — нету в мире бога, нет огня — огня любви чудесней!', Человек — вот правда. Писатель предпочитает развернутые характеристики с использованием большого числа однородных членов предложения [ Спустя после описанного четыре года в будке Арефия Гиблого появился ребёнок Панька. Это бьию коротконогое и большеголовое существо, с исковерканным оспой лицом и тёмными, глубоко ушедшими в орбиты ыазами («Горемыка Павел»)]. Создавая описание городского или сельского ландшафта, интерьера, он прибегает к системе метафор, развертывание которых требует введения осложненных синтаксических конструкций, сложных многочленных предложений. В составе предикативных частей писатель стремится к «заполнению» каждой синтаксической позиции — определения, дополнения, обстоятельства:

Это было весной. Кустарники и деревья, густо покрывавшие старое, тесно засеянное могилами кладбище, только что оделись в пышные свежие одежды ', их гибкие ветви ласково осеняли камни памятников и поросшие шёлковой зеленью холмы', солнце сияло так молодо и ясно… а когда над могилами проносился лёгкий и душистый весенний ветер, трава и листья меланхолично вздыхали, точно сожалея о тех, что лежат в земле и никогда уж больше, никогда не увидят весны и не послушают её музыки.

(«Исключительный факт»).

М. Горький активно влияет на читательское восприятие текста, расставляя логические акценты, для чего использует авторские знаки препинания.

Стиль М. Горького демонстрирует динамику развития русского литературного языка во второй половине XIX — начале XX в. Благодаря выдержанности и точности в отборе стилистически окрашенных средств в авторском повествовании, горьковские тексты признавались современниками писателя образцовыми. Они видели в писателе мастера художественной формы, объединившей в себе высокую идейность и языковое мастерство, основанное на использовании семантического и образного богатства общенационального языка.

М. Горький придавал большое значение работе над языком и стилем произведений. Рецензируя произведения молодых авторов, он напоминал им о неисчерпаемых ресурсах русского литературного языка, осуждал засорение языка жаргонизмами и диалектизмами, выступал за точность речи. Писатель постоянно критиковал литераторов за использование разговорной, нелитературной формы слова: «Панферов утверждает: «Я пишу языком миллионов». Это совершенно неверно. Он часто пишет слова так, как они произносятся: например, «поедим «вместо — поедем, «трюжильный»вместо — двужильный, «пыжжай». Почему «пыжжай? У нас есть области, где миллионы произносят это слово правильно: поезжай, есть области, где говорят — поезжай, говорят и с апострофом: п’езжай. Речевые капризы нашей страны весьма многообразны»¹.

Не оставляло писателя равнодушным и увлечение советских литераторов, выходцев из рабочего класса, новой технической терминологией: «Люди моего поколения не знали целого ряда не только вещей, но и названий вещей, потому что их не было. Ведь писатель девяностых годов не мог писать об аэроплане, о радио, о кино и о влиянии всех этих вещей на психику человека. Он не знал, что такое блюминг, что такое крекинг… Но нельзя злоупотреблять техническими терминами. Вы пишете для миллионов, и это обстоятельство нельзя упускать из вида. Это обязывает вас к строгой работе, к честному отношению к слову, к яркости, ясности, ко всем тем приемам, посредством которых вы наиточнее передадите ваш опыт, ваши впечатления многомиллионному читателю…»²

С горьковской точки зрения, не оправдывалось культурными задачами времени и создание окказионализмов, витиеватых, «нелепых слов»: «…Белый пишет именно «нелепыми» словами, например: «серявые» вместо — сероватые, «воняние» вместо — запах, вонь, «скляшек» вместо — стекляшек, «сверт» вместо — поворот, «спаха «вместо — соня, «высверки», «перепых»… «мырзать носом» и т. д. — вся книга… написана таким языком»³. Замечания М. Горького о языке и культуре речи вызвали дискуссию в писательской среде, которую поддержали центральные газеты и журналы.

В 1950 г. за подписью И. В. Сталина была опубликована статья «Марксизм и вопросы языкознания», содержащая принципы «сталинского учения о языке», основой которого было приближенное к партийным задачам социалистического строительства в стране положение об «общем языке»: «Без языка, понятного для общества и общего для его членов, общество прекращает.

¹ Горький М. По поводу одной дискуссии // Собр. соч.: В S0 т. М., 1949—1955.

Т. 27. С. 140.

• 2 Русские писатели о литературном труде (XVIII—XX вв.). Т. 4. С. 202—203.
• 3 Там же. С. 206.

производство, распадается и перестает существовать как общество"¹.

Экстралингвистические факторы оказывают свое влияние на язык через его носителя, а население Советского государства быстрыми темпами изменялось: люди перемещались с периферии в центр, из деревень в города, на стройки социализма, на службу в частях армии и флота и т. д. Таким образом, население становилось более и более однородным в культурно-образовательном отношении. В 1924 г. было введено обязательное начальное образование, и к 1939 г. более 87 процентов взрослого населения страны были грамотными.

Меняется и характер высокообразованной социальной «прослойки» — интеллигенции, культурной миссией которой было сохранение традиций, образцов, в том числе норм литературного языка. К умственному и творческому труду приобщились получившие образование выходцы из рабочих и крестьян. Эта новая интеллигенция, готовая служить народу «верой и правдой», имела другие речевые образцы, признавала иные традиции. В результате языковые вкусы постепенно меняются, что проявляется в стирании различий между литературной формой общенационального языка и просторечием, диалектами, жаргонами и в нейтрализации стилистически полярных языковых средств.

Однако руководство страны признает объединяющую роль русского литературного языка в советском обществе: вырабатывается отрицательное отношение к жаргонам (социальным диалектам), отражающим наличие различных общественных слоев. Партией был намечен курс на стирание различий между городом и деревней, между умственным и физическим трудом, между представителями разных социально-классовых группировок. В этот период языковеды подчеркивали, что «ликвидация местной изолированности, переход к единой экономической базе, идеологическое единство советского общества и формирование народной интеллигенции привели к тому, что ни диалектные элементы в общенациональном языке, ни элементы общенационального языка в диалектах не являются экзотикой»^[8][9].

В связи с ростом культуры и образования народа повышается социальный авторитет норм литературного языка, поскольку владение нормами письменной речи открывало перед человеком более широкую жизненную перспективу. При сосуществовании языковых вариантов побеждает тот, который поддерживается книжно-литературной традицией, поэтому языковеды (Г. О. Винокур, Л. П. Якубинский, Л. В. Щерба) определяли норму по более устойчивой письменной форме. При этом науке не удавалось преодолеть разногласий двух культурно-политических центров страны — Москвы и Санкт-Петербурга (в 1924—1991 —Ленинграда) — в установлении приоритета одной из норм — московской или петербургской (ленинградской).

1. Наибольшие расхождения были в произносительных нормах. Эти нормы испытывали негативное влияние диалектного и просторечного произношения, с одной стороны, и влияние «орфографического» (или «буквенного»), письменного облика слова, воспроизводимого при чтении, — с другой. При этом «орфографическое» влияние было более экспансивным в силу авторитетности всего написанного.

Нормализация литературного языка и кодификация его норм в 30—50-е годы XX в. проходили в условиях признания объективного существования двух вариантов произносительных норм, из которых старшей считается московская, а младшей, близкой к книжной традиции — петербургская. Ср.:

Основоположник русской орфоэпии Д. Н. Ушаков (носитель образцовой, старомосковской орфоэпической нормы) неоднократно обращал внимание ученых, учителей, деятелей театра и кино на необходимость укрепления и кодификации норм литературного произношения. В его программной статье «Русская орфоэпия и ее задачи. О правильном произношении» (1928) впервые употреблен и разъяснен термин «орфоэпия», обоснован взгляд на московское произношение (говор) как традиционную основу русской произносительной нормы и поставлен вопрос о кодификации орфоэпических норм.

В середине 30-х годов в связи с развитием радиовещания к проблемам орфоэпии обращаются Л. В. Щерба, С. И. Бернштейн, Р. И. Аванесов. Важнейшее значение в представлении и фиксации системы норм старомосковского, классического произношения имела вступительная статья Ушакова к «Толковому словарю русского языка» (1935—1940).

С повышением уровня грамотности населения диалектные различия в речи сглаживались, в то время как влияние «буквенного» произношения возрастало. Это вызвало утрату многих черт, различавших московский и петербургский варианты произносительной нормы («победа» московского йкающего произношения, медленное вытеснение [ш'ч'] звуком [Ш']), обусловило формирование так называемого молодого московского произношения. С одной стороны, оно восприняло новации обиходной речи многочисленного и социально неоднородного населения Москвы, а с другой — во многих своих «звеньях» отражало черты петербургского (ленинградского) произношения:

Старшая норма Младшая норма Реализация после шипящих в первом предударном слоге звуком [ы]: ж[ы]ра, ш[ы]рь1, ш[ы]лаш

Произношение безударного [о] в значительном числе заимствованных слов: к[о]стюм

Произношение [ж'] на месте буквосочетаний ж ж, жд, зжг. в6[ж']и, [ж']ёт, по[ж']г Произношение [шн] на месте буквосочетания чн: було[ин]ая, скворё[шник, достато[шно

Ассимилятивное мягкое произношение зубных, как и губных, перед мягкими губными и зубными: [з'в']езда, [т'в']ёрдый, [с'в']ёрху, [с'н']шу Реализация после шипящих в первом предударном слоге звуком [А]: ж[А]ра, ш[А]рь, ш[А]лаш

Произношение безударного [А] в заимствованных словах: к[А] стюм

Произношение [ж] на месте буквосочетаний жж, жд, зж: вд[ж]и, [жо]т, пд[ж]е

Произношение [ч'н] на месте буквосочетания чн: було[ ч’н ]ая, скворё[ ч’н] ик, достй- тяо[ч'н]0.

Твердое произношение согласных перед мягкими губными: [зв'] езда, [тв ']ёрдый,

[св']ёрху

Произношение твердых заднеязычных [г], [к], [х] в прилагательных мужского рода на ?гий, -кий, -хий: стрд[ты)й, вы- со[кы]м, тй[хы]й и в глаголах на -гиватъ, -кивать, -хивать: вздра[гы] ватъ, посту[кы] вать, вать.

Более регулярное произношение твердого [с] в глагольном постфиксе -ся/-съ: укрыл[съ], укрыла[с]

Произношение формы 3-го лица мн. ч. настоящего и будущего времени глаголов (на -ат/-ят, -ут/-ют) с конечным [ут]: хо[д'ут], дыш[ут], <�ж[д'ут].

Произношение мягких заднеязычных [г'], [к'], [х'] в прилагательных мужского рода на -гий, -кий, -хий: стрд[т']ий, 0ыс6[к']им, тй[х']ий и в глаголах на -гиватъ, -кивать, -хивать: вздра[т']иватъ, посту[к']иватъ, взма[х']иватъ

Произношение мягкого [с'] в глагольном постфиксе -ся/-сь: укръ! л[с']я, укрыла[с'].

Произношение формы 3-го лица мн. ч. настоящего и будущего времени глаголов (на -ат/-ят) с редуцированными [ът] и [ьт]: дъ (ш[ът], хо[д'ьт], 0ц[д'ьт].

Ушаков, многие его коллеги и последователи признавали правомерность существования вариантов нормы, рассматривая это явление как черту диалектического развития литературного языка. Создаются пособия и словари, закрепившие нормы сценического произношения ["Русское сценическое произношение" Г. О. Винокура (1948)], произношение дикторов радио ["В помощь диктору" Ф. Л. Агеенко и М. В. Зарвы (1951)] и др. Книгу Р. И. Аванесова «Русское литературное произношение» (1950) следует назвать первым опытом кодификации орфоэпических норм русского языка. Но наиболее полно эти нормы были отражены в словаре-справочнике «Русское литературное ударение и произношение» (1955), изданном под редакцией Р. И. Аванесова и С. И. Ожегова (с изменениями эта книга переиздается уже в течение более чем полувека).

Большую роль в поддержании языковой нормы играл театр (сценическое произношение актеров Малого театра, МХАТа), благодаря кино и радио образцовое произношение слышали жители дальних уголков страны.

2. Среди актуальных проблем развития русского литературного языка в 30—50-е годы XX в. была проблема совершенствования правописания: требовалось упрощение написания и кодификация правил. Реформа русской орфографии 1917 г.¹ отменила архаические варианты и, безусловно, способствовала унификации написания слов и их частей. Однако в 1929 г. «Учительская газета» начинает дискуссию, целью которой было привлечь внимание к орфографическим проблемам в связи с интегративными течениями в жизни. Постановление ЦК ВКП (б) от 25 августа 1932 г. «Об учебных программах и режиме в начальных и средних школах» предписывало формировать в процессе обучения русскому языку навыки правильного чтения и письма. Выполнение правительственного указания делало невозможным допускать орфографические отступления, т. е. требовало следовать безвариантной норме. Этот жесткий орфографический режим отразили «Свод орфографических правил» (1936), «Своды орфографических и пунктуационных правил», «Правила единой орфографии и пунктуации. С приложением краткого словаря» (1939), принятые учрежденной постановлением Совета народных комиссаров СССР Правительственной комиссией по разработке единой русской орфографии и пунктуации.

Работа по кодификации русского литературного языка была продолжена в 50-е годы. В многочисленных дискуссиях выявлялись неясности, неточности, непоследовательности в орфографических правилах. Например, делались попытки регистрировать написания с использованием единого принципа — морфологического. Так, М. Н. Петерсон приводил не правила написания, а списки слов, по которым следовало составить представление о правиле в целом: «Буква е в слоге после ударения: 1) вовремя (время). 2) дёшево (дешёвый). 3) доверху (сверху, верх)»^[10][11].

«Правила русской орфографии и пунктуации» (1956) — это первый академический свод правил, первый опыт полной кодификации норм фиксации письменной речи (124 параграфа посвящены орфографии, а 79 — пунктуации).

Так, в «Правилах» произведена унификация написаний, которая отражала требования:

• 1) писать букву ы вместо буквы и после русских приставок с согласной буквой на конце (за исключением приставок меж-, сверх): сыграть, подытожить, но: межинститутский, сверхизысканный, ряда приставок иноязычного происхождения (контр-, суб-, транс-, пан-): субинспектор, контригра, а также сложных слов: спортинвентарь',
• 2) писать через дефис наречия с частицей по-: по-прежнему, по-новому;
• 3) писать через дефис все прилагательные, обозначающие оттенки цвета, вкуса и т. п.: тёмно-красный, светлосиний, горькосолёный, бутылочнозелёный и др.

Это официальный документ, утвержденный Академией наук СССР, Министерством высшего образования СССР и Министерством просвещения РСФСР. Его исполнение обязательно для всех пишущих по-русски.

Кодифицированный орфографический облик слов и отдельных форм активного запаса литературного языка, а также некоторых разговорных слов и употребительных терминов (т. е. эталонное, нормативное написание) зафиксирован в «Орфографическом словаре русского языка» (1956), вышедшем под редакцией С. И. Ожегова и А. Б. Шапиро.

3. Лексика и фразеология — самый подвижный уровень языка. Он наиболее ярко отражает различные инновации, связанные со сменой общественной формации, развитием науки, техники, культуры, изменением общественного сознания и т. д. На все новое в жизни, в интеллектуальном и духовном развитии социума он реагирует появлением/исчезновением номинативных, характеризующих средств, изменением их функционально-стилистического статуса.

Эго вызывает объективную необходимость с возможной точностью выявлять, описывать и фиксировать в словарях многочисленные инновации:

• 1) изменение актуальности слов, фразеологизмов и конкретных значений;
• 2) появление или освоение новой лексики, фразеологии, в том числе заимствованной^[12];
• 3) терминологизацию (специализацию) слова, значения, в частности в сферах производственной и сельскохозяйственной, общественно-политической;
• 4) изменение семантического объема слова и фразеологизма;
• 5) изменение функционально-стилистического статуса единиц лексико-фразеологического уровня или отдельного лексико-семантического варианта, а также переход диалектных, просторечных единиц в состав литературного языка;
• 6) развитие эмоционально-оценочных элементов смысла (коннотаций);
• 7) обретение новой сочетаемости.

Когда в 30—50-е годы XX в. возникла насущная необходимость в составлении новых словарей русского языка — толковых и аспектных, к их созданию были привлечены лучшие научные силы страны. Первым нормативным словарем явился «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова (1935—1940, переиздание 1947—1948). В нем не только приведены значения 85 тысяч лексико-фразеологических единиц, указано их происхождение, особенности грамматических форм, но и отражены стилистические нормы русского литературного языка. С помощью тщательно разработанной системы стилистических помет (разе., спец., ритор., брак., устар., нов., дореволюц.) указывается на сферу функционирования слова и его эмоционально-оценочное содержание, отношение к активному словарному запасу. Это был словарь нового типа, который следует назвать нормативно-иллюстрирующим, поскольку в нем используется тщательно отобранный иллюстративный материал, в том числе показаны и охарактеризованы распространенные случаи неточного словоупотребления, неправильного образования грамматических форм, неправильной постановки ударения. Словарь решал «строго определенные нормативные задачи: указывать правильное употребление слов, правильное образование их форм, правильное произношение слов и их отдельных форм»^[13]. Например:

АБОРДАЖ, абордажа, м. [фр. abordage] (воен.-мор. устар.). Атака неприятельского судна в морском сражении посредством подхода к нему вплотную, сцепления с ним. Взять на абордаж неприятельское судно (атаковать указанным образом).

БАБАШКА, бабашки, ж. (тип.). Брусочек, употр. для заполнения пустых мест в наборе.

МУДРСТВОВАТЬ, мудрствую, мудрствуешь (разг.). Не просто относиться к чему-н., делать что-н. умничая, мудря.? Не мудрствуя лукаво (книжн.) — просто, без затей. Описывай, не мудрствуя лукаво, всё то, чему свидетель в жизни будешь. Пушкин.

Этот словарь был ориентирован на образцовые тексты XIX в. и публицистику первых лет советской власти (см.: агитационный, большевик, выдвиженец, комбайнёр, ленинизм, физкультура), поэтому отраженную им стилистическую норму можно считать классической.

Словарь представил критерий для оценки той лексики, которая пополняла словарный состав в течение следующих лет. Так, А. Н. Кожин, исследуя русский литературный язык эпохи Великой Отечественной войны, показал, что в этот период можно отметить многочисленные языковые изменения: переход в круг общеупотребительной лексики различных военных терминов (например, общевойсковых наименований типа батарея, бригада, дивизион), появление коннотаций [Броня крепка, и танки наши быстры (Б. Ласкин)], развитие переносных значений (обтекать укрепление — ‘обходить укрепление', обтекать препятствие), изменение синтагматики (печатать шаг), создание новых пословиц, поговорок (В атаке граната вместо брата; У советского солдата и тело граната), развитие составных наименований различных типов— терминов военного дела (заградительный огонь, башенный стрелок, противотанковое ружьё, дать залп, дать очередь) и др.^[14]

На базе четырехтомного «Толкового словаря русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова был создан однотомный «Словарь русского языка» (1949), в котором основную редакторскую работу проделал С. И. Ожегов. В словарь, содержащий более 50 тысяч единиц, не были включены малоупотребительные, устаревшие.

Сергей Иванович Ожегов (1900;1964).

слова и значения многозначных слов и фразеологизмов, многие формы субъективной оценки, но вошли новые слова и оттенки значений, актуальные для того времени. Толкования сформулированы очень лаконично. Составитель выбрал гнездовой способ расположения производных слов (прилагательных — наречий; глаголов — отглагольных существительных и т. п.), использована и система отсылок. Иллюстративным материалом служат речения (словосочетания). Орфоэпические указания дают возможность узнать место ударения, особенности произношения. Например:

ЕДИНОДУШНЫЙ, -ая, -ое; *шен, -шна. Проявляющий полное единодушие, полный единодушия. Единодушное пожелание. Единодушно (нареч.) согласиться.

ПРОДНАЛОГ, -а, м. Сокращение: продовольственный налог — в период нэпа в 1921—1923 гг.: налог с крестьянских хозяйств.

Хотя в ожеговском словаре система грамматических и стилистических помет в основном та же, что и в «Толковом словаре русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова, тем не менее она отражает изменения в сфере использования слов, форм и в их экспрессивной окраске.

4. Словообразование раскрывает возможности обогащения литературного языка. О необходимости активизировать речевое творчество народа говорил в 1931 г. М. Горький: «…мы сами, литераторы, обязательно будем заниматься созданием новых слов, словотворчеством. Это естественное наше дело — организация литературного языка. Этого требует сама действительность. В тот лексикон, которым мы сейчас обладаем, она плохо укладывается. Этот лексикон надо расширить… чтобы выразить героику действительности»¹.

В словообразовании в этот период проявилась тенденция к экономии речевых усилий и средств, что объяснялось ускорившимся темпом жизни. Наиболее часто используется способ сложения [ организационно-массовый, рабфак, партячейка, всеобуч, кол— хоз) Две пишбарышни в соблазнительных юбочках и розовых чулочках, пробегая мимо, оглянулись на Зотову (А. Толстой. «Гадюка»)]. При этом «предпочтение начинает оказываться определенным, отобранным в языковом общении слоговым отсечениям, получившим постепенно общее признание: арт, балт, бум, вол, губ, зам, культ, мех, мин, мор, нац, полит, рай, сан, сбыт, снаб, строй, тех, транс, упр, фин и т. п.»^[15][16] Аббревиатуры (ЦК, КИМ, ВЛКСМ и др.) требовали не только расшифровки, но и регламентации употребления.

Следовало также дифференцировать появившиеся в процессе словообразования дублетные номинации (чтениечитка) и определить их функционально-стилистический статус, равно как и статус слов, образованных с помощью активизировавшихся словообразовательных аффиксов, т. е. существительных с суффиксами -ость, —ни (е), —ш (а), -фикаци (я), глаголов на —ировать,

• -зироватъ и др. Эти вопросы были в числе тех, в которых должна была разобраться нормативная грамматика русского языка.
• 5. В грамматике русского литературного языка некоторые экстралингвистические причины, с одной стороны, и внутриязыковые процессы — с другой, обусловили изменения морфологических признаков слов и колебания в образовании ряда форм. Требовалось выработать соответствующие нормы, рекомендации употребления форм. Так, активное вовлечение женщин в сферу производства вызвало расширение круга слов общего рода (типа завмаг, завскладом, управдом) и колебания в определении рода (мужской или общий) имен существительных, являющихся названиями лиц по профессии (типа военврач, комсорг, кондуктор, счетовод), причем не только в условиях непринужденного общения (ревизор обнаружил/ обнаружила, парторг отметил/ отметила и т. п.). Вопрос о грамматическом роде сложносоставных существительных (типа плащ-палатка, диван-кровать, вагон-весы), а также равноправно употреблявшихся ранее дублетных форм (ботинок — ботинка, санаторий — санатория и т. п.) также ждал своего решения.

Множество заимствованных слов требовало распределения по родам, квалификации их как склоняемых или несклоняемых. Эти же вопросы возникают в отношении аббревиатур (КБ, роно, нэп/НЭП, сельпо и т. п.) и новых имен собственных (Ревпуть, Нинель, Ванцетти, Ким).

При существовании конкуренции падежных окончаний [-а/-ы в форме именительного падежа множественного числа, -а (-я) /-у (-ю) в форме родительного падежа единственного числа и др.] возникает проблема их унификации, т. е. нормирования формообразования существительных (бухгалтеры/бухгалтера, редакторы/ редактора', сто грамм/граммов, килограмм помидор/ помидоров, чашка чая/чаю и др.). То же касается и других частей речи. Например, признавались литературными формы инфинитива глаголов с основами прошедшего времени на -б, -з, -с только с аффиксом -ти (грести, везти, нести), но не -ть.

• 6. Сильное влияние разговорной речи испытывал синтаксис. Многие разговорные конструкции получили широкое распространение. Требовали выработки норм и рекомендаций вопросы:
• 1) предложно-падежного управления: управляемые беспредложные формы вытесняются предложными;
• 2) изменения/развития контаминаций под влиянием аналогии;
• 3) использования парцеллированных, сегментированных конструкций.

В 30—50-е годы XX в. происходит не только становление новых норм при активном использовании образцов русской классической и современной литературы, но и их кодификация в словарях в виде грамматических помет: указания грамматического рода, особенностей форм числа, склонения или спряжения, управления. Например:

ТАБАЧЙШКО, табачишка, мн. нет, м. (просторен.). Уничижит, к табак. Ребятишкам на молочишко, старику на табачишко. Поговорка.

РАВНЯТЬ, равняю, равняешь, несов. (к сравнять), когочто.

Толковые словари (например, словарь под редакцией Д. Н. Ушакова) фиксируют также морфемы, активно использующиеся при создании слов по продуктивным моделям:

АНТИ [греч. anti — вместо, против]. Приставка, употр. при многих сущ. и прил. для выражения противоположности или враждебности, соответствует приставке «против», напр. антиалкогольный, антирелигиозный, антиоб щественный, антимилитаризм.

МЕЖ (книжн., спец.). Первая часть сложных слов; то же, что «между», напр. межрёберный, межпородный, межвидовой.

В толковых словарях указывается и сочетаемость слов — их синтаксическая валентность [Корабли водоизмещением в 25 000 топи (в статье «Водоизмещение»); Солнце золотит лес. Позолотить украшения. Солнце позолотило облака (в статье «Золотить»)].

Проблемы нормализации литературного языка освещались в трудах В. В. Виноградова, Г. О. Винокура, Л. В. Щербы, Е. С. Истриной, С. И. Ожегова^[17], а в академической «Грамматике русского языка» (1952—1954) представлены нормативные и ненормативные словоформы, синтаксические построения.

• [1] Русские писатели о литературном труде (XVIII—XX вв.). Т. 4. С. 27.
• [2] Д. Н. Ушаков не побоялся написать И. В. Сталину о неправомерности политической кампании против «индоевропейского языкознания», которое получило незаслуженное клеймо «реакционного и антисоветского»: «Впервые в истории нашей революции взяты под подозрение не те или иные течения внутринауки, а вся наука в целом» (см.: Ушаков Д. Н. Русский язык. С. 307—309).
• [3] Ушаков Д. Н. Русский язык. С. 209.
• [4] См. резолюции Петербургского съезда словесников: «По докладамД. Н. Ушакова, Л. В. Щербы… съезд постановляет <…> предложить учительству подвергнуть эту программу совместно с тезисами Л. В. Щербы тщательной проверке на опыте в целях выяснения их педагогической ценности <…>обстоятельно обсудить московскую программу по грамматике, в целях согласования ее с тезисами Л. В. Щербы и с программами по орфографии и поразвитию речи, а также с данными педагогического опыта» (УшаковД. Н. Спорные вопросы в новой программе грамматики // Ушаков Д. Н. Русскийязык. С. 234−242).
• [5] Горбачевым К. С. Нормы современного русского литературного языка. С. 24.
• [6] «Языкознание превратилось из кабинетной науки в науку, преобразующуюкультуру народов нашей страны» {Кондрашов Н. А. Общее языкознание. Ч. 1. История языкознания. М., 1972. С. 170).
• [7] Правда. 1934. 14 февраля.
• [8] Сталин И. В. Марксизм и вопросы языкознания. М., 1950. С. 6. Выраженныев статье идеи, безусловно, отражали основные положения языкознания обобщественной сущности языка, полученные при изучении языковых функций, например, в ходе развития сравнительно-исторического языкознания (см.: Кондрашов Н. А. Общее языкознание. С. 158—164).
• [9] Ожегов С. И. Основные черты развития русского языка в советскую эпоху.С. 29.
• [10] Декрет Народного комиссариата просвещения о введении нового русскогоправописания был издан 10 октября 1918 г.
• [11] Петерсон М. Н. Система русского правописания. М., 1955. С. 70.
• [12] М. Горький в 30-е годы XX в. считал, что «с языком у нас обстоит неважно. Это естественно. Мы живем в эпоху революции, когда в язык входят новыеслова. Слово универмаг стало обычным. Если бы вы его сказали пятнадцатьлет назад, на вас бы вытаращили глаза. А сколько таких слов стало теперь! Новые слова будут возникать и впредь» [Русские писатели о литературномтруде (XVIII-XX вв.). Т. 4. С. 203].
• [13] Цейтлин Р. М. Краткий очерк истории русской лексикографии (словари русского языка). М., 1958. С. 113.
• [14] См.: Кожин А. Н. Современный русский литературный язык: Лексикология.Стилистика. Лингвопоэтика. С. 42—67.
• [15] Русские писатели о литературном труде (XVIII—XX вв.). Т. 4. С. 203.
• [16] Шкляревский Г. И. История русского литературного языка (советский период). С. 52.
• [17] См.: Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языкаXVII—XIX вв. М., 1934; Он же. Русский язык: Грамматическое учение о слове.М., 1947; Истрина Е. С. Нормы русского литературного языка и культура речи. М.—Л., 1948; Ожегов С. И. Очередные вопросы культуры речи // Основыкультуры речи: Хрестоматия / Сост. Л. И. Скворцов. М., 1984.