Мышление как предмет теории познания

Когда усматривают в мышлении одну из наиболее важных сущностных способностей человека, то оправдывается стремление не только отличить рациональные черты человеческого бытия от образа поведения животных. С понятием о мышлении связывают интегративный способ познавательной деятельности человека по удовлетворению своих потребностей в знаниях о мире, о других людях, о самом себе, в общении и передаче опыта одних поколений другим. Мышление сосредоточивает и реализует творческий потенциал человека, продуцирует новое знание, обеспечивая прогнозирование и принятие решений, анализ и разрешение проблемных ситуаций.

Если мышление есть рационалистическая способность человека как субъекта познания, общения, повседневной жизни, культуры и истории и если вся его когнитивно-творческая активность пронизана разнообразными индивидуально-личностными и интерсубъективными значениями своего носителя, организована в способах его жизнедеятельности, то, по-видимому, нельзя рассуждать о мышлении, «вынося за скобки» философского анализа проблемы его субъектной специфики. Мышление внедрено в своего носителя-субъекта точно так же, как, скажем, сам человек связан с обществом. Насколько глубоко субъектные факторы влияют на мыслительные процессы и какие конкретные способы их субъектной организации значимы, зависит от того, в каком контексте культуры, истории и общественной жизни они протекают. Поэтому одинаково нельзя понять ни специфику мышления в отрыве от его субъектно-деятельностных оснований, ни самого субъекта, отвлекаясь от его мыслительных функций. Мышление — когнитивный способ существования и жизнедеятельности субъекта, и в этом смысле можно говорить, что его философско-гносеологический анализ есть вместе с тем и социокультурное исследование.

Пренебрежение субъектной характеристикой мышления как когнитивной деятельности породило ряд трудностей его понимания в традиционной гносеологии. Прежде всего речь идет о трудностях, связанных с известными иллюзиями «непосредственной данности объекта», «бессубъектности» и «спонтанной активности» мышления.

Сенсуалистическая версия иллюзии «непосредственной данности объекта» базируется на принципах типа «нет ничего в разуме, чтобы не было в чувствах» или «быть — значит быть воспринимаемым». Рационалистическая версия этой же иллюзии исходит из принципов субстанционализации языковых и понятийных способов замещения объекта в мышлении, например в картезианском или гегельянском духе. Чувственный образ, язык и понятие оказываются источниками, порождающими иллюзорный эффект непосредственной данности объекта в мышлении. Создается впечатление, что мышление оперирует с объектами, непосредственно данными в образе, языке или понятии.

Субъектно-деятельностная парадигма современного учения о мышлении «разрушает» подобные иллюзии. Образные, языковые и понятийные формы играют в мышлении роль инструментальных средств, способов получения знаний об объекте. С их помощью осуществляются мыслительные операции с предметными, когнитивно-информационными значениями объекта. Контакты человека с внешним миром не являются непосредственными и возможны настолько, насколько позволяют это инструментальные ресурсы чувственности, языка и логики. Он может осмыслять мир в той мере, в какой владеет своими чувствами, языком и логикой, а также и другими способностями своего сознания (эмоциями, волей, памятью, воображением, интуицией и т. п.). Таким образом, иллюзорные факты непосредственной данности объекта не согласуются с опосредующим действием субъектных механизмов и способностей человеческого мышления.

Другая иллюзия — иллюзия «бессубъектности» мышления — является оборотной стороной иллюзии «непосредственной данности объекта». Разговор об участии субъектных факторов в мышлении вообще излишен, если придерживаться традиционного подхода. Ведь он лишь номинально подразумевает понятие о субъекте как носителе мышления. Мышление преимущественно изображается процессом бессубъектно го, безличностного, анонимного воспроизведения объекта. Чрезмерный отрыв мышления от субъектных оснований, а значит, и от повседневной жизни людей, от контекста культуры, истории, познания и общения значительно обедняет теорию познания, исключая из анализа партикулярность и сложность организации субъектной деятельности, интерсубъективные способы ее осуществления. Самая благодатная почва иллюзии «бессубъектности» обнаруживается в так называемых явлениях саморефлексии, или в мыслях о мысли. В частности, интроспективная методология позволяет достигать максимального «очищения» рефлексивных процессов от субъектных возмущений. За любой формой иллюзии «бессубъектности» маскируется вкорененность мышления в целостную организацию человеческой жизнедеятельности.

Объяснительные возможности субъектно-деятельностной парадигмы благотворно сказываются на преодолении иллюзии «бессубъектности» мышления и питаемых ею тенденций гносеологического объективизма. Этому в немалой степени способствует аргументация мышления в терминах социокультурной эволюции жизнедеятельности людей. Их жизненный мир, взятый во всем богатстве и разнообразии своих культурно-исторических изменений и проявлений, задает основные способы познавательного отношения к объекту. Есть все необходимые основания утверждать, что мыслительная способность человека, как и другие способы его сознательной и психической деятельности, претерпела длительнейшую социокультурную эволюцию. Правда, даже опираясь на изобилие конкретных данных и многочисленных гипотез о генезисе человеческого мышления,^[1] приходится говорить только в самых общих чертах. Здесь, в наших рассуждениях, мы по необходимости вскользь затронем принципиальный смысл идеи культурно-генетической зависимости мышления от субъектных особенностей деятельности в целом.

Уже при первом, эскизном знакомстве с мышлением в качестве разновидности когнитивной деятельности мы видим его структурное сходство с общим строением человеческой деятельности. Это касается их сходства во всех узловых компонентах, характер которых проявляется в свойствах направленности (интенциональные свойства), инструментальной оснащенности (способы, средства, формы) и обусловленности (кондициональные свойства) деятельности. По существу, жизнедеятельность людей, как в ее интросубъектных (внутрисубъектных), так и интерсубъектных (межсубъектные отношения) способах организации, является социокультурным аналогом, архетипом мыслительной деятельности. Обращение к данным философской антропологии, археологии, теории антропогенеза, истории первобытной культуры, палеолингвистики и т. п. позволяет судить о взаимосвязанности действия таких стержневых тенденций социокультурной эволюции мышления, как: изготовление и совершенствование орудий труда (техники), дифференциация и усложнение коллективных форм человеческой жизни и соответствующих им средств общения (жесты, знаки, символы, речь, язык); структурно-функциональные изменения антропологической конституции тела человека и нейрофизиологической организации его мозга.

Развитие сознания и мыслительных способностей человека, в частности на начальных этапах культурной истории, обязано главным образом совместному действию этих тенденций. Формирование мышления было продолжительным, противоречивым и многофазным историческим процессом, зависящим от инструментальных, интенциональных и коммуникативных способностей человека, а также от конкретных условий, в которых протекала его жизнь. Мыслительные функции на архаических фазах своего развития непосредственно «вплетены» в ткань человеческого поведения и образа жизни. Архаическое мышление — это телесное мышление, его средства и формы — кинематические средства и формы действий человеческого тела. Архаическое мышление оперирует наглядно-действенными и чувственно-образными формами, «ручными» и «подручными» средствами. Его характер нельзя отличить от перцептивных, эмоциональных, волевых или мнемических особенностей сознания. Когнитивно-информационные и операциональные возможности архаического мышления ограничены эгоцентрическими, недифференцированными и синкретическими схемами. Информация об объекте и месте, где он находится, неразличимы так же, как неразличимы предмет и его название, предмет и понятие о нем. Эгоцентризм архаического мышления, выражающий его зависимость от собственной «системы отсчета» человека, человеческого поведения, тела и души, затрудняет различение причины и следствия, части и целого, общего и особенного, объема и содержания понятия. Архаическое мышление сосредоточивается (центрируется) на отдельных особенностях, свойствах объектов или вещей. Их информационно-чувственная переработка исключает возможности понятийных обобщений и осуществляется на основе расплывчатых, неустойчивых, символических схем-образов. Переключение внимания с одного свойства на другое не отличается последовательностью или какой-то систематичностью. Информация об отдельных свойствах воспринимается недифференцировано, конгломеративно, одни свойства могут приобретать значение других. Изменение свойств представляется как изменение самих вещей, как появление новых объектов. Синкретические суждения архаического мышления рядоположены, логически не связаны друг с другом. Диффузность их перцептивных отношений «подменяет» аналитико-синтетические операции, следствием чего оказывается архаическая «нечувствительность» к логическому противоречию.

Преодоление эгоцентрических и синкретических ограничений архаического мышления связывается с формированием языкоречевых и понятийно-логических механизмов преобразования когнитивной информации. Эволюция предложения (основной формы речи) свидетельствует, в частности, о том, что изменения речевых механизмов мышления протекали в направлении от эргативного строя предложения к исторически более позднему, номинативному и завершились отчетливой дифференциацией субъектно-предикатных отношений. Нормирование индуктивно-дедуктивных механизмов мышления способствовало закреплению операциональных навыков различения и отождествления информационных значений и соответственно — понятийному обобщению (например, родовидовой структуры понятия). Постоянные потребности человека в информации и знаниях формировали продуктивные способности его мышления — способности конструирования новых понятий и конструирования новых знаний, т. е. творческие способности. В свою очередь, творческие способности человека влияли на его превращение в субъекта культуры и истории, познания и общения. Создавая мир материальной и духовной культуры, человек определился как мыслящий субъект. Мышление оказалось универсальной способностью, раскрывавшей возможности человека в любом модусе его субъектных значений.

Третья традиционная иллюзия — иллюзия «спонтанной активности» мышления, так же как и иллюзия «бессубъектности», есть следствие пренебрежения его субъектной спецификой. Ближайшей предпосылкой ее образования служит факт глубочайшей опосредованности и большая неопределенность зависимости мышления от факторов и ресурсов человеческой деятельности. Произвольная активность мышления достигает своих предельных степеней особенно в творческих актах, в которых установить ее конкретные детерминанты бывает крайне затруднительно. Поэтому свободная активность мышления очень часто наделяется чертами абсолютности и беспричинности. Указания на внешние источники детерминации мышления, как правило, недостаточно. Оно формально фиксирует информационные значения объекта-источника и не учитывает органическую связность мыслительных процессов со своим носителем-субъектом. Именно субъектная детерминация в целом скрывает источник-носитель мыслительной активности. Пласты субъектной детерминации можно условно упорядочить иерархическим образом. Так, нижние пласты, наиболее глубинные и отдаленные от мышления, несут в себе всевозможную детерминирующую информацию социального и культурно-исторического характера (от архаики до современности). Формы выражения их влияния на процессы мышления могут быть вполне конкретными. Для примера сошлемся на известное юнговское понятие архетипа.

Другие, вышележащие пласты условно обозначим средними и соотнесем их с субъектно-личностными и интерсубъектными способами организации мышления. Здесь просматривается влияние на активность мышления таких факторов, как факторы тела, перцепции, эмоций, воли, прошлого опыта, общения и многих других. Конечно же, различия между нижними и средними пластами (разделение на пласты) очень условно. Тем более если иметь дело с детерминирующими тенденциями столь универсальных и многозначных факторов, к каким обычно относят действие бессознательного.

Наконец, верхние пласты субъектной детерминации представляют собой совокупность внутримыслительных предпосылок. Роль таких предпосылок могут выполнять факторы, скрывающиеся за понятиями «потребности», «мотивы», «интересы», «установки», «планы», «намерения», «гипотезы», «идеалы» и т. п. По своему назначению они неравноценны. Одни из них несут преимущественно социальную нагрузку, другие — психологическую, третьи — познавательную и т. д. Каждый из факторов обладает потенциалом причинности и обнаруживает его в конкретном составе мыслительной деятельности.

Все иллюзии, порожденные традиционным подходом к мышлению, преодолеваются на путях прояснения его субъектной специфики. Успехами в ее экспликации современная философия во многом обязана целому ряду дисциплин гуманитарного и естественно-научного толка. По мере усиления дифференциации и интеграции знаний о мышлении все настоятельней проступает необходимость разобраться в соотношении их философских и конкретно-научных аспектов. Если за дифференциацией знаний скрывается плюрализм и дефицит их единства, то интеграция выражает процессы междисциплинарного синтеза понятий и взаимодействия разных исследовательских позиций. Применительно к мышлению как предмету исследования действие процессов дифференциации и интеграции знаний характеризуется одним очень принципиальным обстоятельством. В отличие от явлений, по поводу которых между философской и конкретнонаучной аргументацией прослеживается достаточно четкий водораздел, рассуждения о мышлении представляют своего рода «сплав* философского и специального (психологического, логического, лингвистического, социологического, культурологического, исторического и т. п.) знания. Такой сплав аргументов подвергнуть разделению бывает практически невозможно. Даже, несмотря на высокую специализацию, анализ мышления зачастую «пестрит» смешениями, подменами, сходством с понятиями, имеющими философское происхождение.

Нередко встречаются случаи одностороннего преувеличения значимости отдельных подходов к мышлению, как, например, случаи психологизации теории познания, логики, лингвистики и других гуманитарных наук. Не менее известны подходы к мышлению, страдающие излишней формализацией, социологизацией или, например, компьютеризацией («искусственный интеллект»). Одиозно выглядят случаи натурализации философского понятия о мышлении, в которых его просто редуцируют к физиологическим, биологическим, энергетическим и другим подобным «материальным» эрзацам. Конечно, проникновение «языка» одной науки в пределы другой составляет неотъемлемую черту их успешного развития. Более того, интегративные процессы разрушают «барьеры» непонимания между разными подходами и создают условия для «перевода» одного исследовательского языка на другой и обратно. Тенденции же абсолютной экспансии какой-то одной системы понятий в другие обнаруживают свою несостоятельность в гносеологическом (получение истинных результатов) и нравственном смысле слова.

Беглый ретроспективный взгляд на историю философии убеждает в том, что понятие о мышлении развивалось под непосредственным влиянием логики и психологии. Логику всегда интересовала и продолжает интересовать формальная сторона способов организации мышления. Понятийные формы мысли и то, как они связаны между собой в суждениях и умозаключениях, всегда считались предметом логики. Правда, тенденции символизации и математизации логических средств в течение последних десятилетий чуть ли не привели к полному забвению ее связей с мышлением. В логике вовсе перестали говорить о мышлении, и сама она отпочковалась от философии, превратившись в самостоятельную область знаний. Чрезмерная строгость и абстрактность логической символики заметно ограничили возможности ее применения в анализе мышления. И все же всеобщность и необходимость формально-логических аспектов мышления предопределяют их когнитивную роль в поисках его специфики.

Философско-психологическое понятие о мышлении составляется двумя путями. Идя по первому пути, психологи изучают мышление в опоре на стандарты естествознания. Согласно им объяснение психики и психических процессов базируется на биологических, физиологических, нейрофизиологических и других аналогичных принципах. Приобретая известные экспериментально-теоретические преимущества естественно-научных моделей объяснения, эти подходы пренебрегают предметно-гуманитарными особенностями человеческой жизнедеятельности. Другой путь психологии как раз, напротив, акцентирует приоритет социогуманитарных принципов понимания человеческой психики. В частности, психологический взгляд на мышление в контексте целостной деятельности человека как субъекта культуры, истории и общества конкретизирует и расширяет возможности философско-гносеологических обобщений. При всей разнице принципов и способов объяснения пути психологии мышления тесно связаны с философией, причем подчас нельзя разграничить, где кончается психологическая аргументация и начинается философская. В этой связи возникает вопрос о возможностях и границах психологизации теории познания.

Критическое наступление на психологизм в философии (а также в логике, лингвистике, социологии и др.) не смогло избежать искажений, в пылу полемики «вместе с водой выплеснуть из ванны и ребенка», броситься в противоположную крайность — радикальный антипсихологизм. Наибольший ущерб в критических атаках психологизма был нанесен фундаментальным понятиям о субъекте и мышлении. Так, критикуя психологизм в теории познания, сторонники неопозитивистской философии низвели категории «субъект» и «мышление» на положение абстрактных предпосылок. Критика психологизма в философской феноменологии (Э. Гуссерль) вылилась в утверждение о «чистых феноменологических структурах* мышления с их бессубъектными, внепонятийными, внеязыковыми и безббразными особенностями. Примеры радикальной критики психологизма показывают, что полное отрицание зависимостей познания и мышления от человеческой психологии оказывается столь же несостоятельной позицией в философии, сколь ограничены и непродуктивны попытки психологических редукций. Попытки изгнать психологию «за двери» теории познания обернулись тем, что она проникла в нее через «окно». Красноречивое подтверждение этому находится в характеристиках таких, например, понятий, как гуссерлевское понятие жизненного мира, в психологических особенностях феноменологической теории познания М. Мерло-Понти.

Справедливости ради надо заметить, что критика психологизма указала на несостоятельность попыток полной психологической редукции теории познания. Против этого утверждения трудно возразить. Руководствуясь им, удается избежать эклектического понимания связи «философского» и «психологического». Из того, что психологический аспект выражает специфику определенных мыслительных функций, еще не следует необходимость сведения к нему всех остальных, включая и философско-гносеологический. Подобное сведение сродни тем ситуациям, когда замыкаются в пределах философии и пренебрегают выходом за них в область психологической, логической, лингвистической или любых других разновидностей научной конкретизации. Соблюдение междисциплинарных требований о несводимости одних подходов к мышлению к другим гарантирует правильность их соотношения.

Постановка проблемы взаимосвязи языка, речи и мышления предполагает определенное соотношение философского, лингвистического и психолингвистического аспектов мышления. Отношения «язык — речь — мышление» таковы, что в речи воплощается общезначимая природа языка и субъектно-деятельностные качества мышления. В зависимости от того, акцентируются ли языковый, речевой или мыслительный компонент этих отношений, изменяется и характер взаимосвязи всех трех аспектов рассмотрения мышления. Так, в философской феноменологии язык и мышление изучаются порознь, независимо друг от друга. Современные теории речевых актов и вербального мышления склоняются к отождествлению языковых, речевых и мыслительных структур. Согласно им мышление квалифицируется обычно как языковое, речевое, или вербальное, а его философская характеристика по сути подменяется специальной, лингвистической или психолингвистической. Конкретизация и полнота наших знаний о мышлении в существенной мере обусловлены контекстом человеческого общения. Теория познания всегда испытывала недостаток сведений об особенностях общения. Многообразие способов обмена мыслями и совместной мыслительной деятельности людей не исчерпывается обсуждением вопроса о связях языка, речи и мышления. Анализ этих связей осуществляется нынче в более широком и значимом социокультурном контексте человеческой жизни. Роль языковых и речевых средств выражения мышления раскрывается гораздо полнее в терминах таких способов его организации, как способы диалога, игры, понимания. На этих путях сегодня стараются избежать крайностей при определении дисциплинарной компетенции в философии, лингвистике и психолингвистике, тем самым проливая свет на языкоречевые тайны мышления.

• [1] Имеются в виду данные и гипотезы таких областей знания, как, например, культурологические (первобытная культура, мифология, историярелигии и др.), археологические, антропологические, психологические, лингвистические и другие, смежные с ними дисциплины.