Германия и Лвстро-Венгрия на Балканах и на Ближнем и Среднем Востоке (конец XIX — начало XX в.)

Мы уже говорили о том, что Берлинский конгресс 1878 г. ознаменовал появление нового активного участника «восточного вопроса» — Германскую империю. И уже через 7 лет после Берлинского конгресса наметилось резкое расхождение русских и немецких интересов на Балканах.

Славянские православные народы Балканского полуострова были освобождены от турецкого ига, как известно, благодаря доблести и героизму русского солдата. Однако после свержения гнета Оттоманской Порты наступил мир — и тут-то и выяснилось, что потребности у балканских народов в дни мира совсем иные, чем в дни войны.

Действуя экономическими рычагами, Лвстро-Венгрия (и стоящая за ее спиной Германия) сумели быстро вытеснить Россию из Сербии и Болгарии. В частности, австрийское Общество восточных железных дорог, действуя при поддержке венских банков, сумело навязать молодым балканским государствам выгодные Австрии маршруты железнодорожных магистралей (т.е. в широтном, а не меридиональном направлении, как того хотела Россия). И немудрено в то время как торговля России с балканскими государствами была ничтожной, внешняя торговля этих стран была во все большей степени ориентирована на Австрию. Разумеется, вслед за экономическим доминированием следовало и политическое влияние: так, за кабальным австро-сербским торговым договором от 6 мая 1881 г. последовал двусторонний союз 28 июня, устанавливавший фактически австро-венгерский протекторат над Сербией^[1]. В обмен на полное дипломатическое подчинение Вена обещала Сербии поддержку в борьбе за территориальное расширение за счет Болгарии. Таким образом, русское влияние в Белграде было ликвидировано. Еще хуже складывалась ситуация для Санкт-Петербурга в Болгарии. После завоевания независимости Болгария все больше подпадала под австро-венгерское и германское влияние (как политическое, так и экономическое).

Вот что сказал Густав Кальноки, министр иностранных дел АвстроВенгрии, в разговоре с одним бельгийским экономистом: «Да, мы мечтаем о завоеваниях… о завоеваниях, которые будут совершены нашей промышленностью, нашей торговлей, нашей цивилизацией… Я уверен, что, доехав за три дня со всеми удобствами в пульмановском вагоне из Парижа до Константинополя, вы не останетесь недовольны нашей деятельностью. Это для вас, жителей западных стран, мы стараемся»^[2].

Правительству Александра III было особенно трудно смириться с поражением именно на Балканах, поскольку российский самодержец, еще будучи наследником престола, был одним из лидеров панславистской партии в России. И вот — такой конфуз; от Санкт-Петербурга отвернулись даже «братья-славяне» ! В отместку за этакую «неблагодарность» русская дипломатия заняла крайне антиболгарскую позицию после Пловдивского восстания (18 сентября 1885 г.), которое привело к объединению Северной Болгарии с Восточной Румелией. Парадоксально, но факт: санкт-петербургский кабинет отстаивал те самые положения Берлинского трактата 1878 г., которые в России рассматривали как дипломатическое поражение и даже унижение России! Еще более парадоксальным представляется то обстоятельство, что Лондон решительно поддержал Болгарию: британский премьер Роберт Артур Солсбери правильно рассчитал, что вследствие ухудшения болгаро-русских отношений Болгария из российского плацдарма превращается в барьер на пути России к Проливам.

В 1886 г. Россия была вынуждена примириться с болгаро-турецким соглашением, по которому губернатором Восточной Румелии становился болгарский князь. Пришлось примириться и с водворением у власти в Софии регентского совета во главе со Стефаном Стамбуловым, крупным капиталистом, ориентирующимся на Англию и Австрию. Дело дошло до разрыва дипломатических отношений между Санкт-Петербургом и Софией. Отто фон Бисмарк (на словах) выражал полное сочувствие России в болгарском вопросе (вплоть до согласия на присутствие русских войск в Болгарии). В то же время, однако, всем было ясно, что именно Австро-Венгрия выступает ближайшей союзницей Германии.

Не случайно во время кризиса 1886 г. Бисмарк пытался связать Лондон конкретными обязательствами перед Веной, а в 1887 г. он интриговал в пользу восшествия на болгарский престол Фердинанда Кобургского. Эта австро-германская марионетка вовлекла Болгарию в орбиту Вены и Берлина. В дальнейшем, в соответствии с русско-австрийскими соглашениями 1897 и 1903 гг. Вена и Санкт-Петербург признали принцип статус-кво па Балканах. Эти соглашения были в большей степени выгодны АвстроВенгрии, поскольку под их прикрытием Вена продолжала свою экономическую экспансию в регионе, противопоставить которой России было нечего.

Но не только Россия начала проявлять беспокойство ввиду новой германской активности на Востоке. Еще в 1880-е гг. началось интенсивное вытеснение английского влияния в Турецкой империи. В 1883 г. О. фон Бисмарк сумел убедить турецкий кабинет передать военные заказы от Уильяма Джорджа Армстронга Альфреду Крупиу и Петеру Паулю Маузеру. В 1893 г. была заключена концессия между Немецким банком и турецким правительством на строительство Багдадской железной дороги. В тот период Лондон достаточно индифферентно отнесся к этой германской активности: англичане настаивали лишь, чтобы и британские компании участвовали в строительстве дороги от Копии до Персидского залива. В то время главным соперником Англии в Африке была Франция, а на Среднем Востоке — Россия.

Так, например, в 1870—1880-х гг. именно Лондон и Париж оспаривали друг у друга контроль над Египтом. Англо-французский кондоминиум в Египте фактически закончился в 1882 г., когда англичане оккупировали Египет, воспользовавшись слабостью министерства Шарля Фрейсине. Париж, однако, нс смирился с британской оккупацией, строя всяческие препоны англичанам посредством Кассы египетского долга, где французы имели сильные позиции. В свою очередь, в 1881 г. Франция захватила Тунис и начала расширять свою североафриканскую колониальную империю, начало которой положила оккупация Алжира.

10 лет спустя, однако, когда состоялось подписание договора о строительстве дороги (5 марта 1903 г.) между турецким правительством и Немецким банком Обществом Багдадской железной дороги, обстановка в корне изменилась. Переговоры об участии британского капитала в строительстве дороги закончились полным провалом. В Лондоне наконец поняли, что Германия может быть гораздо более опасным противником на Востоке, чем традиционные антагонисты — Франция и Россия.

Последняя была не против соглашения с Германией о разделе сфер влияния в Турции. Однако соответствующие демарши Санкт-Петербурга были проигнорированы Берлином. Ни канцлер Бернгард фон Бюлов, ни сам Вильгельм II не желали брать на себя каких-либо обязательств, ограничивающих немецкую активность в Малой Азии. А эта активность все больше приобретала не столько экономический, сколько военно-политический характер, особенно ввиду немецкого влияния на турецких военных. В турецкой армии и на флоте росло число немецких военных советников; да и перевооружались турецкие вооруженные силы германским оружием.

После русско-японской войны Россия уже не представляла собой серьезного конкурента для Германии в борьбе за влияние в Стамбуле; но одновременно сокращалось и английское влияние на турецкий кабинет. Результатом интенсивного германского проникновения на Ближний и Средний Восток стало англо-русское сближение. 31 августа 1907 г. было подписано англо-русское соглашение о разграничении сфер влияния в Азии. Персию разделили на три зоны: северную (русскую), южную (английскую) и среднюю — нейтральную. Каждая сторона получала преимущественное право на получение концессий в своей зоне. Соглашение фиксировало полуколониальный статус Персии, зависимость ее экономики от русского Учетноссудного банка и английского Шахиншахского банка. Афганистан признавался нейтральной страной. Тибет признавался частью Китая, однако сохранялась английская оккупация долины Чумби.

В. И. Ленин писал об англо-русском соглашении 1907 г.: «Делят Персию, Афганистан, Тибет (готовятся к войне с Германией)»^[3].

Именно так! Нели бы не немецкая угроза — вряд ли Лондон и СанктПетербург сочли возможным покончить с «Большой игрой», в которую они играли полвека! А теперь и России, и Британии приходилось считаться с возможностью строительства ответвления от Багдадской железной дороги на Персию — тогда персидский рынок был бы потерян и для русских, и для англичан. И хотя российское правительство было готово на определенных условиях снять свои возражения против строительства Багдадской железной дороги (миссия Александра Петровича Извольского в Берлин, октябрь 1906 — февраль 1907 г.), тем не менее Берлин отказался взять обязательство не строить железных дорог к границам Персии или по территории Персии. В этих условиях, дабы сохранить свои особые интересы в Персии, царское правительство было вынуждено пойти на сближение с Лондоном. Таким образом, непомерные аппетиты Берлина толкали двух «закадычных врагов», Англию и Россию, навстречу друг другу.

Но не только в Лондоне и Санкт-Петербурге чувствовали озабоченность, но поводу германского экспансионизма. Кризис вокруг Марокко (1905 г.), вызванный германскими притязаниями на эту страну, которую Париж рассматривал как свою сферу влияния, пробудил обеспокоенность уже во Франции. Как мы уже говорили, одним из принципов внешней политики О. фон Бисмарка после Седана было отвлечение внимания Парижа от европейских дел и, следовательно, всяческая поддержка французской колониальной экспансии — чем бы Париж ни тешился, лишь бы не вспоминал об Эльзасе и Лотарингии! Однако Фридрих фон Гольштейн и Б. фон Бюлов не считали нужным следовать заветам «железного канцлера»: по мнению творцов германской внешней политики в начале XX в., Германия была достаточно сильна, чтобы взять все разом и ни с кем не делиться. По их мнению, ввиду ослабления России в результате поражения в Русскояпонской войне Франция лишилась могущественного союзника на Востоке, и поэтому с ее интересами можно не считаться. В частности, германский кабинет решил резко изменить свой подход к марокканскому вопросу.

Выступая с речью в Танжере (31 мая 1905 г., т. е. уже после Цусимы), кайзер Вильгельм II выступил против исключительной сферы влияния Франции в Марокко — за открытость этой страны для мирной конкуренции всех наций, без монополий и без исключения для кого бы то ни было. При этом кайзер подчеркнул, что он знает, как защищать права Германии, и надеется, что Франция будет их уважать. Конкретизируя высказывания Вильгельма, канцлер Б. фон Бюлов обратился ко всем участникам Мадридского договора 1880 г. (этот договор устанавливал равенство торговых и иных прав всех иностранных государств и их граждан), предлагая поставить марокканский вопрос па обсуждение международной конференции.

Немецкое предложение сопровождалось намеками, которые можно было расценить как прямую военную угрозу; дело в том, что, по мнению немецкого Генерального штаба, именно в 1905—1906 гг. ослабление России давало Германии шанс разбить всех своих врагов. Так, в мае 1905 г. германский посол в Риме заявил, что, если французские войска перейдут границу Марокко, немецкие войска перейдут границу Франции. Разумеется, все эти угрожающие демарши делались не во имя священного принципа свободы конкуренции: Берлин давал понять, что его интересует военно-морская база на атлантическом побережье Марокко. А это была угроза не только (и не столько) Франции, сколько Англии и даже США.

Это правильно поняли в Лондоне, и английское правительство обещало Парижу полную поддержку в марокканском вопросе. Фактически обе страны, которые еще несколько лет тому назад, во время Фашодского инцидента (лето — осень 1898 г.), были на волосок от войны друг с другом, теперь были близки к заключению военного союза. Более того, Соединенные Штаты все больше склонялись поддержать в ходе предстоящей Альхесирасской конференции по Марокко Францию. Наконец, начала меняться ситуация в России: в августе 1905 г. был заключен Портсмутский мир, а в декабре 1905 г. русская революция прошла свой пик, и царский режим устоял. В этих условиях Берлин нe мог уже больше игнорировать позицию Санкт-Петербурга. Наконец, даже Италия, член Тройственного союза, была склонна поддержать Францию, а не Германию. В марокканском конфликте Берлин поддержала только Вена, но что толку? Воевать за Марокко не стали бы и сами немцы — эта война была бы крайне непопулярной в Германии.

Оказавшись в глухой международной изоляции, Германия была вынуждена пойти на подписание трактата 7 апреля 1906 г., который признавал контроль французской и испанской полиции за правопорядком в Марокко, а также контроль этих держав над марокканскими таможнями. Но дело было не только в провальных итогах Альхесирасской конференции. Действия Берлина в ходе кризиса до смерти перепугали Лондон, Париж и Санкт-Петербург, в результате чего дипломатическая изоляция Берлина начала медленно, но верно перерастать в его военную изоляцию.

Уже в январе 1906 г. начались переговоры между генеральными штабами Англии и Франции о совместных действиях на случай войны с Германией. А в апреле того же года возобновились совещания начальников французского и русского генеральных штабов.

Дальнейшее развитие обстановки вокруг Марокко, в частности, Агадирский инцидент (1911 г.) подтверждали самые худшие опасения Лондона и Парижа. Берлин в обмен на свое согласие на уступки в марокканском вопросе требовал для себя либо Французское Конго, либо военно-морскую базу на атлантическом побережье. Самым тревожным было то, что свои требования Берлин был готов подтвердить и посредством демонстрации силы. 1 июля 1911 г. в Агадир прибыла германская канонерская лодка «Пантера», а за ней — легкий крейсер «Берлин». «Прыжок „Пантеры“» показал, что в своем стремлении к территориальным захватам Германия может зайти очень далеко.

Неудивительно, что реакция Англии (чьи интересы не были напрямую затронуты франко-германской конфронтацией вокруг Марокко) была достаточно жесткой: Берлину дали понять, что британский кабинет не согласится с унижением Франции.

• [1] См.: Батюк В. И. Лекции по истории международных отношений … С. 135.
• [2] Тейлор А. Борьба за господство в Европе. 1848—1918. С. 299.
• [3] Лепин В. И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. М.: Гос Политиздат, 1965—1975. Т. 28. С. 669.