Принципы характерологии. 
История русской литературы XIX века

Подлинным открытием Достоевского стало создание нового характера, т. е. новой типологии героя. Л. Я. Гинзбург в книге «О психологической прозе» предложила классифицировать писателей по своеобразию их персонажей, имея в виду часто употребляемые выражения: «герой Толстого», «герой Тургенева», «герой Чехова», «герой Достоевского» и т. п. Правда, она не развертывает своей идеи, и что собой представляют характеры Достоевского, остается у нее неясным. (М. Бахтин же прямо отрицает эту категорию у Достоевского, заменяя ее «голосами сознаний» .).

Между тем Достоевский в трактовке человека не просто обобщает действительность, как принято обычно в таких случаях говорить, а развертывает прежде неведомые литературе метафизические глубины и крайнюю противоречивость в психологических состояниях персонажей. Д. С. Мережковский назвал Достоевского «ясновидцем духа» неслучайно. Социальные определения, которые были даны его героям Белинским, а затем Добролюбовым, оказались недостаточными, как и попытки увидеть в них гоголевскую традицию. То, что создал Достоевский, было новым словом не только в отечественной, но и в мировой литературной практике. Он разрушал и в этой области давние устойчивые нормы. Бальзаковский каторжник-моралист Вотрен говорит: «Мораль или есть, или ее нет». Это отчетливое разделение крайностей. У Достоевского же «бездны» добра и зла потому бездны, что они перетекают одна в другую. Это своего рода сообщающиеся кровеносные сосуды, отделить одно от другого — значит уничтожить само явление, феномен «героя Достоевского» .

Романист не только создал новый персонажный тип, но даже дал ему имя — «парадоксалист», или «сладострастник», развернув перед читателями грандиозную сложность изломанной, искалеченной души, сотканной действительно из парадоксов, из болезненных ощущений, наслаждений страданием и несчастьем. Так называемый «маленький человек» у Достоевского уже иной, нежели тот, каким он был прежде в пушкинской и гоголевской версии. Макар Девушкин, забитый, превратившийся в «ветошку», все-таки, по его же словам, «амбициозен», исполнен чувства собственного достоинства. Это контрастное состояние сознания будет повторено затем автором множество раз: Голядкин-старший («Двойник»); Прохарчин («Господин Прохарчин»); Ползунков («Ползунков»); Вася Шумков («Слабое сердце»); образ отчима и самой героини («Неточка Незванова») и др. С особенной силой подобный тип мировосприятия высказался в «Униженных и оскорбленных». «Она предвкушала наслаждение любить без памяти и мучить до боли того, кого любишь, именно за то, что любишь» (Наташа Ихменева); «Он любил ее с каким-то мучением» (Алеша); «…увлекаются до самонаслаждения собственным горем и гневом, ища высказаться во что бы то ни стало, даже до обиды другому, невиновному» (старик Ихменев); «Он находил какое-то удовольствие, какое-то, быть может, даже сладострастие в своей низости» (князь Валковский); «В лице ее промелькнуло что-то жестокое, злое… как будто сама сознавала, что это и стыдно и нехорошо, и в то же время как будто поджигала себя на дальнейшие выходки… точно она наслаждалась самой своей болью, этим эгоизмом страдания» (Нелли).

В дальнейшем подобный характер будет постоянно разрабатываться Достоевским, наиболее сконцентрированного выражения достигая в образах Настасьи Филипповны, Ипполита Терентьева («Идиот»), Ставрогина («Бесы»). «Знаете ли вы, что в этом беспрерывном сознании позора для нее (Настасьи Филипповны. — Н.Ф.), может быть, заключается какое-то ужасное, неестественное наслаждение» , — свидетельствует князь Мышкин, а Ипполит в своем предсмертном, как он полагает, обращении признается: «Есть такой предел позора в сознании собственного ничтожества и слабосилия, дальше которого человек уже не может идти и с которого начинает ощущать в самом позоре своем громадное наслаждение» . «Вы женились по страсти к мучительству, по страсти к угрызениям совести, по сладострастию нравственному» , — говорит Ставрогину его оппонент Шатов («Бесы»), И в самом деле, наслаждение героя собственной низостью приводит его к жестоким, дьявольским играм с собой и другими, заканчивающимися его же гибелью.

Однако еще в повести " Село Степанчиково и его обитатели" (1859) в образе Фомы Фомича Опискииа было дано исчерпывающее объяснение сложившейся уже к этому времени характерологии персонажей Достоевского. Первое положение: им свойственно, прежде всего, по определению автора, слишком «яркое сознание своего унижения». Второй тезис: из этого сознания униженности, из этой душевной боли, из этих кровавых обид возникает «наслаждение, доходящее иногда до высшего сладострастия». Герой не только окружающих, но и сам себя истязает. Третий вывод: от такого состояния всего лишь шаг к самообожествлению и к праву делать несчастье и боль другим. По Достоевскому, это больший грех, но оказалось, что именно он свойствен многим его героям. В романе В. И. Новикова «Сентиментальный дискурс. Роман с языком» (2002) вспоминается по ходу действия реакция немецкой студентки, познакомившейся с повестью. Эффект образа Фомы Опискина воспринимается молодой иностранкой как характерный факт социального сознания: обижаться, дуться на всех и вся и всех винить за свои неудачи. Иными словами, психическое содержание образов, созданных Достоевским, настолько значительно, воссоздает такие общие глубинные закономерности деятельности сознания человека, что теряет свой специфически национальный колорит и открывает широкие возможности для многозначных их истолкований. В дневнике 1892 г. Л. Н. Толстой заметил: герои Достоевского таковы, что «даже в этих исключительных лицах не только мы, родственные ему люди, но иностранцы узнают себя, свою душу». Не потому ли и Бердяев утверждал, что «самый русский из русских — он и самый всечеловеческий, самый универсальный из русских» ?

Характерология героев Достоевского стала гениальным художественно-философским исследованием и отражением сокровенных тайн человека, самой природы его мыслей, чувств, поступков, его бытийственности, экзистенции. И потому его романы проявили удивительную, все более возрастающую с течением времени жизненную стойкость, оказались востребованными читателями, причем не только читателями Европы, Америки, но и Востока: об этом свидетельствует такой бесспорный факт, как та необычайная популярность, какой достигли его романы на исходе XX и в начале XXI столетий в японской культуре, как, впрочем, и в других культурах мира.

В этом кипении страстей, мучительных столкновений мрачного эгоизма и светлых порывов души, «мыслепреступлений» и вполне реальных по своей жестокости поступков по отношению к себе и другим, даже прямых преступлений, в уходе от Бога к дьяволу и в судорожных попытках возвращения к вере, которые развертывает перед своими читателями Достоевский, перестают действовать такие стереотипы, как рубрикация на «положительных» и «отрицательных» героев (можно вспомнить Свидригайлова в финале романа, нейтрализующего представление о нем как об убийце и аморалисте), или социальные жесткие разграничения. Униженные и унижающие, оскорбленные и наносящие оскорбление здесь нередко оказываются в равном положении, потому что они скроены по одной колодке, одной схеме.

Самое существенное заключается в том, что структура характера здесь едина, кем бы ни были они, герои Достоевского. Князь Валковский, наслаждающийся собственным цинизмом, находящий «сладострастие в своей низости», как определенное характерологическое построение близок преследуемой им Наташе с крайней противоречивостью ее состояний («…предвкушала наслаждение любить без памяти, мучить до боли того, кого любишь»), или его врагу, старику Ихменеву, представляющему тот же тип характера («…увлекаются до самонаслаждения собственным горем» ). У Кати в «Братьях Карамазовых» " любовь походила не на любовь, а на мщение" .

Достоевский впервые находит неизвестные, но эффективно действующие механизмы сознания, не объяснимые логическим путем. Наиболее полно бессилие «линейной» манеры восприятия мира высказано писателем в формуле мысли «Записок из подполья»: «Дважды два четыре — это степа». Л. Даррел в романе «Бунт Афродиты. Типе» эпиграфом к крайне запутанным его ситуациям и таинственному характеру героини берет именно эту фразу Достоевского, свидетельствующую о противоречивой природе человека.

Дисгармоничность — вот закон духовной жизни героев Достоевского, и писатель находит ему объяснение: идеала в конкретном человеке нет и не может быть, так как он существует лишь в единственном случае — в образе Христа. В письме 1868 г. С. А. Ивановой Достоевский замечает, но поводу князя Мышкина: «Главная мысль романа — изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете, а особенно теперь… Прекрасное есть идеал, а идеал — ни наш, ни цивилизованной Европы еще далеко не выработался. На свете есть одно только положительно прекрасное лицо — Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного лица уж конечно есть чудо» .

Поиски образа прекрасного человека велись Достоевским и раньше. Для него своего рода литературными первотекстами были в разное время Дон Кихот Сервантеса, Мистер Пиквик Диккенса, Жан Вальжан Гюго. Однако нашел он этот воплощенный идеал у Пушкина. В своей предсмертной речи о Пушкине Достоевский назвал Татьяну «типом положительной красоты» и нашел основы ее высочайшей нравственной силы в «соприкосновении с родиной, с родным народом, с его святынею» .

Однако собственные его герои обречены на отсутствие внутренней гармонии. Зыбкость границ морали и аморализма, любви и ненависти, стремлений принести пользу другим и неожиданных последствий таких побуждений, искаженного и прямо болезненного сознания, добра и зла лежит в основе найденной романистом структуры характера. Но если это открытое им построение литературного образа несет в себе не просто конкретный, а метафизический смысл, т. е. общий для всех его героев (неслучайно Л. Н. Толстой назвал их «исключительными» лицами), то это вовсе не мешает Достоевскому прочно стоять на почве социальной критики действительности с ее безжалостностью и жестокостью по отношению к простому человеку.

Достоевский диалектичен в своем поиске и дает исключительно сильный типологический срез персонажей именно на социальной основе. Здесь четкие градации уже совершенно иного рода, в отличие от внутренней организации структуры характера: они развертываются в виде резкого противоположения, резкого социального контраста. Униженные и унижающие, оскорбленные и безжалостные их преследователи. Усилиями гения созданы два типологических ряда персонажей, контрастно соотнесенных. Одни — жертвы обстоятельств жизни и произвола: Макар Девушкин, Варенька Доброселова, Горшков и его семейство («Бедные люди»), Шумков («Слабое сердце»), Мармеладов, Катерина Ивановна, Соня («Преступление и наказание»), Лебедев («Идиот»), Снегирев («Братья Карамазовы»). Другой — сильные мира сего: от господина Быкова персонажная линия протягивается к Свидригайлову («Преступление и наказание»), к Тоцкому («Идиот»), Ставрогину и Петру Верховенскому («Бесы»), Федору Павловичу Карамазову («Братья Карамазовы»), Внимательный взгляд социолога в картинах вымышленной реальности всегда откроет художника, который прочно стоит на почве действительной русской жизни и с гениальной силой изображает ее самые тяжелые, но подчас и бессмысленные, уродливые драмы.