Болевое усилие; его отношение к психической активности

Раньше я уже говорил о том, что важнейшей частью всякого сознательного волевого акта, составляющей, можно сказать, центральное ядро всего процесса, является волевое усилие, своеобразное чувство напряжения, непосредственно нами переживаемое. Наличность этого сознательного волевого усилия и составляет одну из наиболее характерных черт волевого процесса, отличающую его от рефлекторных и автоматических действий. Что же такое представляет собой это волевое усилие? На этот счет в психологии также существуют двоякого рода взгляды, тесно связанные с только что изложенными двумя теориями относительно происхождения волевых актов.

Согласно одному взгляду волевое усилие есть не что иное, как совокупность двигательных (главным образом, мышечных) ощущений. Все наши действия возникли путем эволюции из движений: сначала рефлекторные движения, затем сознательные и, наконец, после выработки соответствующих двигательных представлений — преднамеренно-произвольные. При совершении каких бы то ни было мышечных движений приходится испытывать чувство напряжения, представляющее собой не что иное, как совокупность мышечных ощущений. Это и м е н н о мускульное напряжение и воспринимается нами как чувство усилия.

Но бывают такие волевые акты, при которых нет мышечного сокращения, а есть или задержка этого сокращения, или же другие более сложные психофизиологические обнаружения. Для объяснения этих явлений была выдвинута теория так называемого и н — нервационного чувства. Предполагали, что всякого рода нервный импульс, хотя бы он и не повел за собой мышечного сокращения, но остался бы чисто центральным мозговым процессом, все-таки сопровождается известным субъективным переживанием, напоминающим волевое усилие. В качестве доказательства приводились случаи, когда двигательное усилие испытывается нами, несмотря на то, что сами мышцы, на сокращение которых это двигательное усилие направлено, отсутствуют совершенно. Это бывает после ампутаций: когда человек пытается двигать" например, пальцами отрезанной ноги, то, несмотря на отсутствие мышц, которые у него должны были бы сокращаться, он все-таки испытывает известное волевое напряжение. Однако более тщательные исследования Джемса показали, что в этих случаях обыкновенно человек сокращает попутно также и некоторые другие сохранившиеся у него мышцы, все равно как, например, при очень сильном напряжении руки мы невольно напрягаем также и некоторые другие мышцы тела. И вот мышечные ощущения, возникшие благодаря сокращению побочных мускулов, и принимались ошибочно за иннервационное чувство.

Против теории иннервационного чувства выставляли также и другое, более принципиальное возражение, состоявшее в том, что ощущать, чувствовать можно только центростремительные импульсы, то, что приходит в мозг по чувствительным нервам, между тем как ощущения от двигательных импульсов представляют уже сами по себе противоречие. Ввиду этого, весьма существенного возражения заслуживает внимания предположение Вундта, который считал возможным объяснить явления иннервационного чувства следующим образом. Когда в двигательной клетке возникает процесс возбуждения, то сам по себе этот процесс еще не сопровождается никакими ощущениями; но затем, распространяясь в мозгу, возбуждение достигает расположенных вблизи чувствительных клеток и вызывает в них уже процесс чувственного возбуждения, который субъективно испытывается нами как иннервационное чувство. В таком объяснении нет ничего принципиально невозможного, но насколько оно действительно соответствует положению вещей, это, конечно, еще большой вопрос. Во всяком случае, если даже признать теорию иннервационного чувства, то все же нельзя отрицать и того, что мышечные ощущения играют очень важную вспомогательную роль, усиливая собой чувство напряжения, в особенности при произвольных двигательных актах.

Если вы припомните то, что говорилось относительно другого процесса, очень близко стоящего к волевым актам, именно процесса произвольного внимания, то и там мышечные ощущения играли немаловажную роль. Вы помните, что некоторые пытаются даже свести к ним целиком все то чувство напряжения, которое мы испытываем при произвольном сосредоточении внимания. Общность явлений влечет за собой также и общность теорий.

До сих пор речь шла, главным образом, о тех волевых усилиях, которые направлены на совершение известных двигательных актов или на их задержку. Для таких родов усилия только что изложенная теория в значительной степени подходит и представляется более или менее правдоподобной. Однако наряду с этим существует целый ряд волевых актов, направленных на течение представлений, чувствований и т. п. Здесь уже зачастую не бывает почти никаких движений или двигательных задержек, и тем не менее волевое напряжение может достигать больших размеров. Вот такого рода процессы и заставляют обратить внимание на другую теорию, до некоторой степени противоположную только что изложенной. Согласно этой второй теории, волевое усилие не сводится к каким бы то ни было двигательным актам, а, наоборот, является самостоятельным, совершенно своеобразным психофизиологическим процессом. В то время как первое объяснение ссылается, главным образом, на данные физиологии и биологии, второе объяснение основывается преимущественно на данных самонаблюдения, — нисколько, впрочем, не исключая возможности того, что в основе непосредственно воспринимаемого нами чувства волевого усилия лежит какой-нибудь определенный мозговой процесс или совокупность таких процессов.

Обращаясь к данным самонаблюдения, приходится прежде всего отметить, что волевое усилие является чрезвычайно характерным элементом всякого вообще сознательного волевого акта. Кроме того, оно представляет собой нечто всегда однородное: на что бы ни было направлено это усилие, оно всегда нами переживается более или менее одинаково. Наконец, для нашего сознания оно является чем-то элементарным, неразложимым на дальнейшие, более простые элементы.

В то же время самонаблюдение свидетельствует нам, что волевое усилие всегда предшествует каким-либо переменам, совершающимся в нашем сознании: изменение какого-нибудь чувства, выдвигание какого-либо ощущения или восприятия в фиксационную точку сознания и т. п. Основываясь на этом, многие психологи признают, что волевое усилие является одним из важнейших условий происходящих в сознании перемен; некоторые же считают возможным идти дальше, утверждая, что волевое усилие является причиной этих перемен. Подтверждением этого мнения служит, между прочим, то обстоятельство, что волевой акт всегда есть нечто творческое. Изменяя, сообразно нашим стремлениям, внешнюю среду или нашу собственную душевную жизнь, он всегда вносит в них нечто новое, являясь, таким образом, деятельным фактором в создании различного рода ценностей, духовных и материальных.

Итак, согласно этой второй точке зрения, волевое усилие является своеобразным психофизиологическим процессом, который нельзя свести к другим, более элементарным процессам и который лежит в основе всякого сознательного, активного вмешательства в окружающую нас жизнь. В то время как первая из двух изложенных теорий рассматривает волевое усилие как нечто производное, несамостоятельное, сводя его всецело к мышечным движениям и их задержке, вторая, наоборот, стремится чрезмерно расширить понятие волевого процесса и распространить его на все наши психические переживания, превращаясь, таким образом, в волюнтаризм, о котором уже упоминалось выше. Согласно волюнтаристическому учению, все без исключения наши психические процессы построены по типу волевого. Указывают на то, что даже в чисто умственных процессах волевое усилие обычно имеется налицо, выражаясь в сосредоточении внимания на тех или иных впечатлениях. Чувствования, как уже сказано, теснейшим образом связаны с волей, заключая в себе всегда известный элемент активности. Исходя из этого, пытаются положить волевое усилие в основу всей нашей душевной жизни, пытаются психическую активность отождествить с волевым усилием.*.

Мне представляется, что как та, так и другая теория не могут быть приняты во всей их полноте. С одной стороны, мы видели, что было бы слишком односторонне сводить все волевые процессы только к движениям или их задержке, так как существует целый ряд волевых, и притом очень напряженных актов, в которых психомоторные элементы крайне незначительны. С другой стороны, было бы неправильно, на мой взгляд, волевое усилие переоценивать, распространяя его на все наши психические переживания. Помоему, следует резко отличать волевой процесс с его центральным фактором, волевым усилием, от более общего понятия психической активности. Волевое усилие представляет собой одну из основных психических функций, занимающую в нашей душевной жизни свое определенное место наряду с чувствованиями и интеллектуальными процессами. Это есть реакция нашей психики на явления, совершающиеся как вне нас, так и в нашем сознании. Совсем другое дело — психическая активность, входящая как основной фактор во все без исключения душевные процессы.

Для пояснения своей мысли я приведу пример. Человек может одинаково устать как от напряженной умственной работы, требующей значительного волевого внимания, так и от интенсивного чувственного наслаждения, носящего гораздо более пассивный характер. И там и здесь он тратит свои душевные силы, свою психическую активность или энергию; а между тем в первом случае преобладающим по своему значению элементом процесса было волевое внимание, а во втором — чувственные восприятия, связанные с приятным чувственным тоном. Всякое душевное переживание, в чем бы оно ни заключалось: в восприятиях или суждениях, в волевом напряжении или в чувствованиях, — есть уже процесс или деятельность.

Возьмите другой пример — художников, поэтов, живущих непосредственной жизнью чувства, у которых творчество совершается зачастую полусознательно, почти без всякого волевого усилия с их стороны. 'Гаковы были, как известно. Моцарт, Пушкин и многие другие. Нет никакого сомнения, что расходование психической энергии, в смысле общей затраты психических сил, бывало у них, как и всех вообще гениальных людей, огромно, — и тем не менее волевое усилие, в узком смысле этого слова, занимало в их творческом процессе, может быть, очень скромное место. Наоборот, мы знаем очень многих людей с сильно развитой волей, крайне настойчивых, но слабо одаренных и не способных к творчеству. Неужели же следует сказать, что психическая активность этих людей гораздо больше, чем у Моцарта и Пушкина, только потому, что волевое усилие у них более сильно развито?

Все эти соображения, как мне кажется, говорят в пользу того, что нельзя в духе волюнтаризма суживать понятие психической активности, ограничивая его волевым процессом и рассматривая волевое усилие как наиболее характерное проявление активности.

Что касается вопроса о сущности психической активности или энергии, то вопрос этот тесно связан с уже рассмотренной выше проблемой об отношении между физическим и психическим. Здесь мы снова встречаемся с основным спором между материализмом и спиритуализмом, так как каждое из этих двух направлений истолковывает понятие психической активности в своем духе. Значительный интерес привлекают в последнее время энергетические теории, признающие наряду с энергией электрической, тепловой и другими существование также особой психической энергии. При этом одни обособляют нервную и психическую энергию как две различных разновидности, другие, наоборот, считают психические процессы лишь одним из проявлений нервной энергии. Предполагают, далее, что психическая энергия может превращаться в другие виды энергии, и обратно — подобно тому, как тепловая энергия может превращаться в электрическую и т. п.; благодаря этому общее количество ее у каждого отдельного индивидуума постоянно колеблется, го истощаясь (благодаря напряженной умственной работе, переходу в двигательные нервные импульсы и т. д.), то, наоборот, значительно возрастая (отдых, интенсивные внешние раздражения).

Уже из этого краткого изложения можно видеть, что энергетическая психология в общем все-таки приближается скорее к материалистическому, механическому миропониманию, хотя, конечно, и представляет собой значительный шаг вперед по сравнению с обычным материалистическим взглядом на душевные явления. Поэтому к ней применимы все те возражения, которые выставляют обычно критики материализма (см. выше). Не повторяя снова этих возражений, я лишь ограничусь замечанием, что и здесь точка зрения эмпирического парилеллизма может оказаться для нас полезной: мы будем говорить об активности или энергии как о двустороннем, психофизиологическом факторе, сказывающемся, с одной стороны, вполне определенными физиологическими обнаружениями (усиление мозгового кровообращения, повышение окислительных процессов и процессов распада в нервной ткани), а с другой — не менее определенными психическими проявлениями (повышение склонности к возникновению различного рода психических процессов, увеличение их количества и интенсивности).