Семья и потомки

«Идеальные» модели семьи фокусируют ценности, сложившиеся в общественном сознании на основе опыта предшествующих поколений. В разных культурах такие модели могут существенно различаться, но они всегда отражают ситуацию прошлого. Изменения традиционных форм семейных отношений, прямо или опосредованно обусловленные трансформациями социальной жизни и структуры общества, на первых порах воспринимаются как опасные, едва ли не катастрофические.

Рассмотрим это на примере показателей детности — числа детей в семье.

Детородные способности — универсальная черта народных представлений о здоровье. При их отсутствии человек считается не просто больным, он теряет свой социальный статус. В бесплодии обвиняется, как правило, женщина, и это обвинение прежде влекло за собой тяжелые для нее последствия. Большое число детей повышало статус не только женщин, но и мужчин. У русских Сибири эти представления выражались следующим образом: «У здорового человека дети должны быть у всякого, а то какой же это человек, который дитя не имеет» [ЧесновЯ. В., 1998. С. 256].

Однако число детей в обществах, практиковавших кочевой или полукочевой образ жизни, особенно у охотников-собирателей и кочевых скотоводов, обитавших в регионах со скудными ресурсами (Арктика, засушливая саванна, высокогорье), большим не было. Так, коэффициент суммарной рождаемости, показывающий среднее число детей, рожденных одной женщиной, для Кольских саамов 1938—1939 гг. составил 5,8, для западносибирских манси середины XX в. — 4,8 [Козлов, 2012]. Несколько выше (7,0) число рожденных детей у женщин африканских охотников-собирателей датога, но до пятилетнего возраста доживает только пятеро из семи живорожденных [Бутовская, 2013]. До тех пор, пока рождаемость такого уровня сочетается с высокой смертностью, объемы популяций остаются относительно стабильными. В тяжелых экологических и социальных условиях это позволяет выделить больше ресурсов каждому из потомков, разделенных по времени рождения относительно большими промежутками. Вероятно, невысокая детность поддерживалась и медико-биологическими факторами: современные исследования показывают, что образ жизни женщин в обществах охотников-собирателей влияет на особенности их овуляторного цикла, способствуя снижению фертильности [Козлов, 2010].

Этнографы единодушны в том, что стремление к увеличению числа детей в семье — явление эволюционно и исторически позднее, сложившееся только в земледельческих обществах. Уже у ранних земледельцев многочисленные потомки стали «экономически выгодны»: наличие в семье большого количества рабочих рук позволяло обработать большие участки и получить значительный урожай. По мнению эволюционных психологов, главной причиной повышения детности в семьях земледельцев было представление о том, что большое количество детей — своеобразный «вклад в будущее», гарантия стабильности и поддержки в старости [Бутовская, 2013]. По-видимому, такие взгляды сохранялись в европейских культурах вплоть до XIX в., но уже в середине позапрошлого века разные представления о ценности детей стали складываться и в крестьянской среде России [Демографическая модернизация…, 2006]. Согласно поддерживавшемуся установками традиционной культуры «верхнему», «парадному» уровню представлений, большое количество детей в семье декларировалось русским крестьянином как благо. Однако совершенствование методов ведения хозяйства позволяло обходиться все меньшим числом рабочих рук; в экономическом отношении многочисленные дети становились обузой. В результате на «нижнем», обыденном уровне крепли представления о том, что многодетность требует слишком высоких затрат на рождение, воспитание и сохранение жизни потомства.

В пореформенной России, особенно к концу XIX в., разрыв между «парадным» и обыденным представлениями о ценности большого количества детей и предпочитаемом их количестве углубился. Перемены, вызванные после отмены крепостного права отходом от архаичной системы общественного устройства, развитием промышленности, торговли, денежных отношений, естественным образом вели к кризису патриархальной семьи. Этот процесс, обусловленный общими переменами в общественной жизни России, все шире охватывал и городскую, и крестьянскую среду.

В перешедших к капитализму странах Европы снижение показателей детности началось раньше, чем в отстававшей от них России. Процесс был явно связан с урбанизационными процессами и переходом к промышленному производству. Традиционные многодетные семьи в Европе дольше всего сохранялись в слабо охваченных индустриализацией Ирландии и Албании, «крестьянских» провинциях Испании и Португалии. В Российской Империи переход к новым, «европейским» формам семьи (включая не только число детей, но и возраст вступления в брак и т. д.) раньше проявился в Санкт-Петербургской губернии и в остзейских губерниях (в Прибалтике личная свобода была предоставлена крестьянам 1816—1819 гг., а не в 1861 г.).

Таким образом, снижение числа детей в семьях — общая тенденция, характерная для посттрадиционных обществ. Если российские женщины поколения, родившегося в конце 1860-х гг., на протяжении своей жизни имели в среднем 7,2 живорождений, то женщины, родившиеся столетием позже, в конце 1960;х гг. — всего 1,6. К концу 1950;х гг. Российская Федерация (РСФСР) не отличалась от западных стран по уровню рождаемости [Демографическая модернизация…, 2006].