Я хочу покончить с собой

Эту фразу многие длительно практикующие психотерапевты и специалисты служб доверия слышали не раз. Начинающих специалистов это, безусловно, пугает и, как ничто другое, стимулирует их потребность в срочной супервизии. Это точно так же пугает (что нормально и естественно) и наших коллег из смежной области знаний и практики — психиатров, которые при каждом случае суицида в стационаре не только переживают все соответствующие ситуации негативные чувства, но еще совсем недавно были вынуждены придумывать и писать массу (обычно — привносимых) объяснений («почему это произошло» и «как они могли это допустить»), за чем обычно следовало то или иное административное наказание. Вряд ли это обоснованно.

Каждый человек является единственным и полноправным распорядителем собственной жизни, а открытое нашей соотечественницей — психоаналитиком Сабиной Шпильрейн — влечение к смерти — это реальный психический феномен. Но, даже признавая это, мы всегда готовы помогать пациенту жить, и нам явно «не по пути», если он хочет умереть, и целесообразно информировать его об этом, когда возникает необходимость.

Жизнь исходно травматична, и в ней случаются ситуации, которые невозможно пережить, и тогда приходится учиться с ними жить. Но поскольку никто точно не знает — есть ли что-либо после смерти, жизнь — это единственное невосполнимое богатство, которые мы получаем только один раз. И это также нужно разъяснять, особенно пациентам юношеского возраста, у которых нередко присутствуют своеобразные иллюзии «обратимости смерти» или наивные.

представления о возможности таким путем вразумления или наказания кого-то из ближайшего окружения (родителей, супругов, возлюбленных, неверных или ненадежных друзей, несправедливо обидевших старших и т. д.). Такие типичные заблуждения нередко выражаются «формулой»: «Вот я умру, и все они увидят (или поймут)!» Возражение: «Но вы-то ничего этого не увидите!» — воспринимается вначале как вполне приемлемое: «Ну и пусть!» И тогда также уместна небольшая «лекция» о трех никогда ненасыщаемых чувствах: любви, ненависти и мести, которая завершается выводом, что эти чувства могут так и остаться нереализованными, если их некому будет испытывать, а затем перейти к обсуждению возможности более позитивных вариантов мщения. Следовало бы согласиться с мнением одного из наиболее ярких последователей 3. Фрейда, Вильгельма Штекеля, что себя не убивает тот, кто не хочет убить другого. Суицидальному пациенту также уместно знать этот тезис (с которым он обычно относительно легко соглашается), а затем — дать дополнительные разъяснения по поводу того, что он, явно понимая это и не желая совершать такое преступление, принял не совсем верное решение — есть и другие способы причинения страданий обидчику. В одном случае обсуждение таких (других) вариантов мести продолжалось в моем кабинете почти два года^[1].

При «хронических суицидах», когда пациент почти на каждой сессии рассказывает об очередной попытке отравиться снотворным или бытовым газом, повеситься или выпрыгнуть из окна, некоторые терапевты не только подвергают эти фантазии ироничному (совместному с пациентом) анализу («А что, если это будет не вполне удачным, и после отравления — только пропадут все интеллектуальные способности и останетесь на десятилетия „овощем“, или оборвется веревка и стукнетесь головой — с тем же исходом» и т. д.), но и предпринимают «экстремальные» интервенции. Мне известны два случая, когда таким «хроническим суицидантам» терапевты говорили: «Вы уже сделали столько безуспешных попыток! А я — обещал вам помогать во всем. Почему бы вам не спросить у меня, как это сделать наверняка?» К счастью терапевтов, это, видимо, было сделано в удачное время, с учетом особенностей личности пациентов и имеющегося переноса, так как в обоих случаях пациенты реагировали почти одинаково: привставая на кушетке или с испугом вглядываясь в терапевта, они спрашивали: «Вы что — с ума сошли!» или «Вы что — это серьезно? Я подумаю». Но их суицидальные ориентации, за которыми, возможно, скрывались попытки манипуляции терапевтом, в обоих этих случаях заметно снижались. Следовало бы сразу предостеречь тех, кто склонен к экстремальным техникам терапии, от повторения таких подходов, во всяком случае — в первые годы практики.

• [1] Хорошо известный в России французский психоаналитик д-р Алан Жибо в своемдокладе на российско-французском симпозиуме по психоанализу в Институте им. Сербского (2001) высказал предположение, что большинство убийств не было бы совершено, если бы намеревающийся имел возможность поговорить об этом со специалистом. Прекрасная идея, но вряд ли пригодная для ее широкой реализации; те, кто решил преступить закон, и те люди, которые принимают решение о необходимости консультацийс терапевтом, — это слишком разные категории личностей.