Норманизм и антинорманизм в историческом знании

Петр как любой умный правитель заботился о написании истории и поручал это самым достойным на его взгляд людям. А наиболее достойные, по его мнению, были ученые немцы, мировоззренческое влияние которых на отечественное историческое знание сказывается до сих пор. Это прежде всего Г. 3. Байер (1694—1738), Г. Ф. Миллер (1705—1783) и А. Шлецер (1735—1809). Их деятельность получила официальное признание, за что они были избраны в Петербургскую Академию наук. Г. 3. Байер — в 1725 г., Г. Миллер — в 1731 г., А. Шлецер — в 1762 г.

Первый из приехавших в Россию немцев-историков Г. Байер не знал русского языка, русские летописи трактовал читая их в переводе на немецкий, два своих капитальных труда «Северная география» и «Исследование о варягах» написал на латыни. На русский язык они были переведены только через тридцать лет после смерти автора.

Г. Миллер жил в России при императрицах Анне, Елизавете и Екатерине II и уже настолько хорошо владел русским языком, что писал свои произведения по-русски. Он много путешествовал по России, десять лет прожил в Сибири. Его вкладом в историко-литературный жанр было издание журнала «Ежемесячные сочинения» (1755—1765). Главной заслугой Миллера было собирание материалов по русской истории. Его рукописи — так называемые Миллеровские портфели — служили богатым историческим источником. В отличие от своего старшего коллеги, Миллер исследовал и современную ему социальную историю России. Этому посвящены его труды «Опыт новейшей истории России» и «Известие о дворянах Российских». Он был первым ученым архивариусом в России и привел в порядок и систематизировал Московский архив Иностранной Коллегии, директором которого был вплоть до своей смерти.

Уже в XVIII в. историческое знание было полем мировоззренческих столкновений.

То, что сегодня называется западноцентризмом и евроцентризмом, зародилось именно тогда, когда историческое знание в России формировалось трудами немцев-историков, приехавших, чтобы приобщать «медвежью страну» к европейской культуре. Избирательное изучение наших начальных летописей позволило им вытащить оттуда фрагменты о «звериньском» образе жизни древних славян и легенду о призвании варягов. На этом они выстроили теорию, получившую название норманской, согласно которой государственность и культуру «диким» славянам принесли норманны-варяги. Они же якобы дали название государству и способствовали принятию Русью христианства.

Правильнее было бы назвать их теорию норманской аксиомой, так как выводы Г. Байера и его сторонников (Шлецер, Миллер, Струбе, Тунман, Стриттер, Лерберг, Крут, Френ, Бутков, Погодин, Куник, Карамзин, Полевой, Устрялов, Герман, Соловьев) преподносились как не требующая доказательств безапелляционная аксиома. На всем своем дальнейшем пути норманизм все более превращался в антирусскую и антироссийскую политическую доктрину, которую ее пропагандисты тщательно оберегали от соприкосновения с серьезным научным анализом.

Практически одновременно с норманизмом появился и антинорманизм, родоначальником которого был М. В. Ломоносов. Его последователи (Татищев, Эверс, Нейман, Венелин, Каченовский, Морошкин, Савельев, Надеждин, Максимович, Беляев, Забелин, Иловайский, Костомаров, Гедеонов, Шахматов, Рыбаков и др.), опираясь на анализ письменных источников, отделяли наслоения поздних редакций летописей, используя множество фактов, предоставленных археологией, сравнительной лингвистикой. Шаг за шагом они опровергли позиции норманистов, показали естественно-исторический ход событий, ведущих к формированию русского государства. Однако как в XVIII в., так и в XIX — начале XX вв. поле оставалось в основном за системой скандинавоманов. В современной России обе трактовки начальной русской истории сосуществуют. Что касается западной научной литературы, то там скандинавская система царила и царит до сих пор без всякой оппозиции, что впрочем, вполне объяснимо, так как она наилучшим способом иллюстрируют историческую и социологическую идею о цивилизаторской миссии Запада в мире.

Норманская теория стала частью не только научного, но и обыденного исторического знания. Спросите любого встречного, что он знает о начале государства Руси; и вопрошаемый, как и большинство нашего населения, мало что помнящий из отечественной истории, все-таки вспомнит легенду о варягах, о Рюрике с братьями, которых из-за моря пригласили новгородцы со словами: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет: приходите княжить и владеть нами». А слова эти, любезные сердцу очень многих, повторяются на все лады столь часто, что стали рефреном и символом нашей истории. В головы россиян с детских лет методично вбивается установка на ущербность страны и народа, якобы неспособного самостоятельно без помощи западных цивилизаторов ни на какой серьезный шаг. Говорить об этом еще раз вынуждает то обстоятельство, что такая интерпретация сохранена в современных российских учебниках. Только она представлена в западной исторической литературе.

Д. И. Иловайский в работе 1882 г. «Начало Руси» писал, что норманнская теория — это далеко не просто тема для научной дискуссии, она не просто причиняет вред науке Русской истории, но вредна нашему самосознанию.

«Благодаря этой теории в нашей историографии установился очень легкий способ относиться к своей старине, к своему началу. Обыкновенно, перечислив названия разных славянских и неславянских племен и помянув о том, что славяне жили не ладно между собою, мы затем приступаем к истории русской государственной жизни так сказать ex abrupto. Этот приступ напоминает наши сказочные приемы. «Где-то за морем, в некотором царстве, в некотором государстве жили три брата. Однажды к этим трем братьям приходят послы из-за тридевять земель и говорят им: земля наша велика» и т. д. Эта пресловутая теория продолжает оттирать из истории целый могучий народ, с незапамятных времен обитавший в южной России, а на место его вызывает из-за моря какую-то тень, которую она не знает, как назвать: не то народом, не то дружиной, и утверждает, что эта-то тень и была настоящая Русь, и что она в несколько лет покрыла собой все пространство «от финских хладных скал до пламенной Колхиды». Вместе с небывалым народом варягоруссов создан в нашей истории и небывалый норманнский период, и затем чуть ли не все основные явления нашей государственной жизни объясняются не своими, а чуждыми, принесенными из-за моря; дружина, бояре, суд, способ собирать дань, — все это будто бы славяне получили от норманнов! Зайдет ли речь о вооружении руссов и их боевых приемах, для образца приводят ковер Английской королевы Матильды с изображением норманнских воинов. Оказывается, что русские славяне даже и лодку не умели соорудить и поэтому, чтобы дать понятие о русских ладьях, указывают на изображение норманнских судов в средневековых рукописях. Странно только, как эти призванные варягоруссы заговорили по-славянски, а не заставили нас выучиться своему германскому наречию?

…Норманская струя проникла всюду, где только можно и затемняла наш кругозор. Поколение за поколением с детства привыкло повторять басню о призвании Варягов как непреложный факт и отнимать у своих предков славу создания своего государства, которое, по летописному выражению, они «стяжали великим потом и великими трудами»".

Иловайский Д. И.

Начало Руси. — С. 76—77.

Взгляды немцев-историков при Петре I, по-своему объяснивших древнюю Россию, получили официальное признание. Норманизм с благословения Петра I стал официальной версией русской истории, пользующейся поддержкой всех последующих русских государей, имевших кровные и родственные узы с большинством европейских дворов.

Немецкая трактовка ранней русской истории как нельзя лучше вписывалась в весь комплекс петровских реформ, эмоциональной доминантой которых стало превознесение всего европейского, «цивилизованного» перед национальным, народным, внедрение в общественное сознание установки на то, что все свое есть «низкое», «подлое», «варварское», и только из Европы придут к нам свет, культура, просвещение. «Сей монарх отечество наше привел в сравнение с прочими; научил узнавать, что и мы люди»^[1], писали петровские апологеты в 1725 г. То же писали и сто лет спустя историки, видевшие в деятельности Петра «стремление отделаться от начал общества варварского и усвоить себе начала общества цивилизованного»^[2]. Если допетровское общество было варварским, то ничто в его прошлом и настоящем не достойно уважения, признания, исторической памяти. И вообще, как писали западники, реформы Петра были возможны лишь среди нации, «чье прошлое не указывало властно того пути, по которому она должна была двигаться, чьи традиции были бессильны создать ее будущее, чьи воспоминания смелый законодатель мог стереть безнаказанно»^[3]. Подобные попытки «стирать» исторические воспоминания народа, как известно, и после Петра делались неоднократно.

Именно с Петра в историографии закрепилась евроцентристская традиция, а в наше общество проникла «болезнь», которую Н. М. Карамзин называл «подражательностью» или «обезьяна и попугай одновременно», а Н. Я. Данилевский называл ее «европейничаньем».

«Все формы европейничанья, которыми так богата русская жизнь, могут быть подведены под следующие три разряда:

• — искажение народного быта и замена форм его — формами чуждыми, иностранными; искажение и замена, которые, начавшись с внешности, не могли не проникнуть все глубже и глубже;
• — заимствование разных иностранных учреждений и пересадка их на русскую почву с мыслью, что хорошее в одном месте должно быть и везде хорошо;
• — взгляд как на внутренние, так и на внешние отношения и вопросы русской жизни с иностранной, европейской точки зрения; рассматривание их в европейские очки… причем нередко то, что должно бы нам казаться окруженным лучами самого блистательного света, является совершенным мраком и темнотою и наоборот".

Данилевский Н. Я.

Россия и Европа. — СПб., 1995. — С. 226.

• [1] Записки И. И. Неплюева. — СПб., 1893. — С. 112.
• [2] Соловьев С. М. Публичные лекции о Петре Великом // Чтения и рассказы по истории России. — М., 1990. — С. 621.
• [3] Чаадаев П. Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. — М., 1991. —Т. 1. — С. 526.