Проповедь мухаммеда в мекке

Около 610 г. в Мекке, главном городе Хиджаза, началось движение, определившее всю будущую религиозную жизнь значительной части человечества. Мекка была обязана своим значением исключительно своему выгодному торговому положению на главном караванном пути из Йемена в Сирию, у ключа Земзем, в узкой долине, которой караваны не могли миновать. В противоположность соседнему Таифу, составлявшему с Меккой почти одно целое, хотя там жило другое племя, и Ятрибу (Медине), в Мекке не было ни земледелия, ни садоводства, ни промышленности. Как во всех средневековых торговых городах, бедные находились в полной власти у богатых, тем более что город не имел определенного политического устройства. Личная безопасность была обеспечена не законом и судом, но исключительно родовыми связями и нравственной обязанностью кровомщения; человек, от которого отступался его род, тем самым становился вне закона.

Из купеческого, рода бену-хашим вышел основатель ислама Мухаммед. Основателю рода Хашиму, прадеду Мухаммеда, приписывается установление упомянутого в Коране (сура CVI) обычая отправлять ежегодно два каравана, зимний и летний. Хашим, по преданию, умер в Газе, самом южном городе Палестины, где в средние века показывали его могилу.

Лучший источник для биографии Мухаммеда — 93-я сура Корана; бог говорит в ней Мухаммеду, что нашел его сиротой и дал ему приют, нашел его заблуждающимся и наставил его, нашел его бедным и дал ему богатство; Мухаммеду предписывается не обижать сироты, не отгонять просящего и рассказывать о благодеяниях господних. Из этого видно, что Мухаммед вырос сиротой и некоторое время нуждался в средствах: по преданию, он был обязан своим богатством женитьбе на богатой вдове Хадидже, торговые дела которой он вел. Хадиджа была лет на 15 старше Мухаммеда, который прожил с ней более 20 лет и имел от нее нескольких детей; несомненным можно признать только существование одной дочери, Фатимы, единственной пережившей пророка и оставившей потомство. Дом Хадиджи в Мекке впоследствии был приобретен халифом Му авией (661—680) и обращен в мечеть. Могилу Хадиджи показывают и теперь на кладбище к северу от Мекки. Совершал ли Мухаммед, как уверяет предание, отдаленные путешествия с караванами Хадиджи и раньше с караванами своих старших родственников, более чем сомнительно; из Корана не видно, чтобы Мухаммед имел представление о действительной жизни тех стран, о которых он знал по библейских преданиям.

Мусульманское предание называет Мухаммеда неграмотным и в этом смысле толкует встречающееся в Коране слово умми. Возможно, что это толкование искусственное и что слово умми^[1] (от умма ‘народ') значит «язычник», если не по религии, то по происхождению, в противоположность избранному народу. В Коране (XXIX, 47) говорится только, что Мухаммед до получения откровения не читал ни одной книги. Сравнение более ранних сур с последующими показывает, что Мухаммед многому научился в таком возрасте, когда для большинства людей годы учения являются воспоминанием отдаленного прошлого; но едва ли эти знания были приобретены путем непосредственного чтения книг. Предание не говорит, какое влияние имел на Мухаммеда тот круг, в который он вступил посредством своей женитьбы; но любопытно, что, по преданию, Хадиджа была первым человеком, уверовавшим в Мухаммеда, ее двоюродный брат Барака — одним из предшествовавших Мухаммеду богоискателей.

Для личности Мухаммеда характерно, что разбогатевший бедняк сделался защитником обездоленных и обиженных, облагодетельствованный своим господом человек — проповедником учения о едином боге, осыпающем благодеяниями все свои создания и за это имеющем право на их покорность и поклонение. Неверующие в глазах Мухаммеда были неблагодарными — кафирами. Своих сограждан — корейшитов — Мухаммед увещевает служить «господу сего дома» (Ка'бы), даровавшему их городу благосостояние и безопасность (сура CVI). Бог Мухаммеда был, таким образом, прежде всего богом родного ему языческого святилища, но как благодетель людей, учащий их добру, не имел ничего общего с теми языческими божествами, которым служили одержимые бесами гадатели и которых можно было привлечь на свою сторону жертвоприношением хотя бы ради злого дела. Самая мысль о сопоставлении бога с такими божествами казалась Мухаммеду богохульством. Для него бог — «бог единый, бог — прибежище [всех], не рождавший и не рожденный, кому никто не был равен» (сура СХН).

Труднее дать научно обоснованный ответ на вопрос, как возникла у Мухаммеда горячая вера, что именно его бог избрал выразителем своей воли и находился с ним в непосредственном общении. Было время, когда европейские ученые изображали Мухаммеда эпилептиком и истериком; было даже установлено медицинское название его болезни — hysteria muscularis. Теперь это мнение оставлено; эпилептические и истеричные натуры не могут быть свободны от болезненных колебаний и увлечений; ничего подобного мы не видим ни в жизни Мухаммеда, ни в его простом и ясном, может быть слишком трезвом, учении. Конечно, Мухаммед был человеком своего времени и объяснял непосредственным воздействием внеземной силы, доброй или злой, что теперь было бы объяснено иначе, как теперь дали бы другое название тому, что для первых христиан было нисшествием св. духа или бесовским наваждением. В минуты сильного душевного напряжения, в ночной тишине или под палящими лучами солнца, у Мухаммеда, как у апостола Павла, были видения, о которых он сам, по-видимому, сохранял вполне ясное воспоминание, но которые для мусульманских богословов были предметом крайне запутанных и натянутых толкований. Сура 97 говорит о ниспослании Корана в «ночь предопределения» или «ночь всемогущества», которая «лучше тысячи месяцев», когда «ангелы и дух» спустились на землю, получив разрешение от бога на всякое дело. О дневном видении говорят суры 53 и 81; из буквального смысла 53-й суры можно заключить, что Мухаммед видел самого Аллаха, тогда как язычники не видели своих богинь — Уззы, Лат, Манат; Аллах показался на «высоте небосклона», потом подошел к «рабу своему» на расстояние меньше длины двух луков и дал ему откровение. В 81-й суре то же явление объяснено иначе; «на светлом небосклоне» явился не сам Аллах, но его посланный, «сильный перед его престолом» — вероятно, тот же «дух», который потом иногда называется «духом святости», помогавшим также Иисусу. Из Корана (XVII, 87) известно, что Мухаммед отказался подробно объяснить, кто такой «дух»; мусульманская наука видит в нем архангела Гавриила, о существовании которого Мухаммед, насколько видно из Корана, узнал только в Медине. Было еще ночное видение, когда Мухаммед видел Аллаха «у лотоса крайнего предела, там, где райская обитель» (ЫН, 14 и сл.); вероятно, это та же ночь, когда Мухаммед из «запретной мечети» (Ка'бы) был вознесен до «отдаленнейшей мечети», где видел много чудесного (XVII, 1 и сл.). Когда среди мусульман после завоевания Палестины получил распространение культ Иерусалима, то «отдаленнейшую мечеть» отожествили с иерусалимским храмом; но едва ли Мухаммед мог бы так назвать храм, находившийся в соседней с Аравией Палестине, которая в другом стихе Корана, как мы увидим ниже, названа «ближайшей землей»^[2]. «Отдаленнейшая мечеть» была там же, где «лотос крайнего предела», т. е. в раю.

Среди последователей Мухаммеда в Мекке были люди разных состояний: некоторые из близких родственников Мухаммеда, его дядя Хамза и двоюродный брат Али; богатый купец Абу Бекр, лучший друг Мухаммеда; абиссинский раб Билаль, выкупленный Абу Бекром и сделавшийся для Мухаммеда верным слугой, телохранителем и привратником. Были случаи, когда ярые противники новой веры, как будущий халиф Омар, становились ее ревностными защитниками. К новообращенным предъявлялись первоначально только два требования: совершать молитву (салат, у персов потом намаз) и вносить некоторую сумму (закат) в пользу бедных. Коран ничего не знает о пяти ежедневных молитвах, обязательных теперь для каждого мусульманина; говорится только в общих словах, что надо молиться перед закатом солнца и читать Коран на заре (XVII, 80), вообще вспоминать о боге перед восходом и заходом солнца; хорошо также проводить в молитве часть ночи. Отдельно от Корана (собств. ‘чтения') упоминаются «семь повторяемых стихов»; очевидно, имеется в виду состоящая из семи стихов молитва, впоследствии вошедшая в Коран как первая сура (Фатиха), хотя в ней о боге говорится не в первом лице, как во всех других сурах, но во втором. Фатиха имеет для мусульманина такое же значение, как «Отче наш» для христианина, и действительно проникнута глубоким религиозным чувством: «хвала богу, господу миров, милостивому, милосердному, владыке дня веры (т. е. дня Страшного суда). Тебе мы служим и к тебе взываем о помощи; наставь нас на путь прямой, путь тех, которых ты облагодетельствовал, не тех, которые под гневом, и не тех, которые в заблуждении».

Закат впоследствии сделался точно определенным взносом с имущества (2У₂%); при Мухаммеде, по-видимому, верующим самим предоставлялось определять его размер. В противоположность Евангелию, Коран не требует и не поощряет отдачи всего бедным; напротив, расточительность всегда от дьявола, а не от бога, даже когда она проявляется в делах благотворительности (Коран, XVII, 28 и сл.).

С этим вопросом связан другой: какое место занимает в религии Мухаммеда учение о дне Страшного суда. Было высказано мнение, что проповедь Мухаммеда была прежде всего апокалипсисом, предупреждением, что данный миру срок истек и надо готовиться к Страшному суду господнему. Если бы Мухаммед и его последователи с такой же твердой верой, как первые христиане, ждали неминуемого и близкого конца мира, то Коран, вероятно, предъявлял бы к человеку иные требования. Яркие картины мировой катастрофы, адских мук и райского блаженства, встречающиеся в меккских сурах, обращены не к верующим, а к врагам веры, предупреждают их о том, какие муки ждут их, какое блаженство, в противоположность им, уготовлено поверившим пророку.

Не довольствуясь проповедью в тесном кругу последователей, Мухаммед решился обратиться ко всем корейшитам и созвать народное собрание. Сведения об этом мы находим только в предании, но предание рисует очень наглядную и правдоподобную картину, во многом сходную с классическим описанием первобытной греческой «агоры» во 2-й книге «Одиссеи». Собрание не было государственным учрежде;

ю нием с определенными правами и распорядком; его созывал всякий, кто имел сказать что-либо важное для всех. Когда раздавался зов на собрание, прежде всего возникало предположение, что получено известие об угрожающей городу опасности. Телемак мог пользоваться услугами профессиональных глашатаев; в Мекке таковых не было; Мухаммед сам поднялся на скалу Сафа, находившуюся у восточного конца базарной площади, напротив Ка’бы, и стал взывать оттуда: Йа сабах ах «О утро!» (таким криком предупреждали о готовившихся набегах, обыкновенно происходивших на утренней заре). Когда собрались корейшиты, Мухаммед сказал им: «Если бы я рассказал вам, что у подножия этой горы показались враги, поверили бы вы мне?». Ему ответили: «Нам не случилось испытать, чтобы ты говорил ложь». Мухаммед тогда объявил, что хочет предупредить их о другой, более страшной опасности, угрожающей им, т. е. о наказании за грехи; ему ответили насмешками и бранью за то, что он оторвал людей от дела из-за таких пустяков.

Так началась упорная борьба Мухаммеда с корейшитами. Иногда пророк ограничивался требованием, чтобы его и его последователей оставили в покое: «У вас своя вера, у меня своя» (сура CIX), но на это не мог рассчитывать в городе богатых купцов человек, собиравший вокруг себя бедных и обиженных, нападавший на «обмеривающих» (сура LXXXIII), находивший, что и в Мекке, и везде вся власть в руках грешников (VI, 123). Последователей новой веры продолжали осыпать оскорблениями и насмешками. Мухаммед продолжал грозить своим врагам небесной карой; к рассказам о Страшном суде присоединились заимствованные у евреев или у христиан библейские предания о том, как издевались над прежними пророками и как им помогал бог, рассказы о Ное, Аврааме и Лоте, Иосифе, Моисее и Фараоне, Ионе, Давиде и Соломоне. Приводятся и другие рассказы, приуроченные к арабскому полуострову и, по-видимому, составленные по образцу библейских или самим Мухаммедом, или его последователями.

Несомненно, что Мухаммед часть своих сведений получил от находившихся в торговом городе иностранцев. Об этом догадывались и в Мекке; враги Мухаммеда говорили, что он передает от имени бога рассказы, полученные им от человека; Коран на это только отвечает: «Язык того, на которого они намекают, — варварский, а этот язык (язык Корана) — ясный арабский» (XVI, 105). Из этого видно, что вдохновителем Мухаммеда называли вполне определенное лицо; но о том, кто было это лицо и как его звали, комментаторами Корана высказываются только догадки. Содержание меккских сур скорее свидетельствует о христианском, чем о еврейском влиянии. Среди (вошедших в Коран библейских рассказов нет ни одного, который не мог бы быть заимствован из христианских кругов; из христианских легенд есть рассказ об эфесских отроках и рассказ о походах на крайний запад и на крайний восток Александра Македонского (сура XVIII); оригинал этого последнего рассказа удалось найти в сирийской литературе. Еще важнее то место, которое отводится в Коране Иисусу. Иисус, по Корану, и не только родился от девы, но, как в апокрифическом «евангелии о младенчестве» (evangelium infantiae), заговорил тотчас после рождения (XIX, 30 и сл.). Иисус «ставился в пример» народу в проповедях Мухаммеда, и язычники отвечали: «Кто лучше, наши боги или он?» (XLIII, 57 и сл.). Для Мухаммеда Иисус — только человек, раб божий, пророк, предшественник Мухаммеда; но в то же время о нем даже в мединских сурах говорится в таких выражениях, каких ни об одном пророке, не исключая Мухаммеда, нет; Иисус — «слово бога и дух его» (IV, 169). Конец мира и для мусульман, как для христиан, связан со вторичным пришествием Иисуса. О времени жизни пророков и Иисуса Мухаммед не имел ясного представления; для него Марьям, мать Иисуса, и Марьям, сестра Моисея и Аарона, — одно и то же лицо (XIX, 29). Во многих случаях заимствованные у христиан и евреев представления приспособлены в Коране к арабским понятиям. Иблис (греч.51сфоА.о<; ‘дьявол') причислен к джиннам (XVIII, 48); в противоположность христианскому миру, греческое «дьявол» (иблис) употребляется в Коране только в единственном числе (говорится о «воинствах Иблиса» — XXVI, 95), еврейское «сатана» (шайтан) — в единственном и множественном. На описании райских наслаждений отразилась чувственность араба, на которую еще в IV в. обратил внимание римлянин Аммиан Марцеллин; к вину, упомянутому и в Евангелии (Ев. от Марка, 14,25), присоединены красавицы — хурии (LVI, 22). Среди адских мук на первом месте назван хорошо знакомый арабам самум (LVI, 41).

Мухаммед в то время не думал, что основывает новую веру. Ислам ‘предание себя [богу]' был для него тогда верой в единого бога и в его откровение; муслим (отсюда «мусульманин») ‘предавший себя богу' — не только последователь Мухаммеда, но и последователь бывших до него пророков; муслимы, получившие откровение раньше, не могли не верить и в Коран, во всем согласный с их верой (XXVIII, 52 и сл.). Откровение было доступно не только людям, но также духам и животным. Некоторые из джиннов приняли ислам (XLVI, 28 и LXXII, 1), как в свое время, по христианской легенде, св. Иероним обращал в христианство сатиров^[3].

Все животные и птицы составляли общины, подобные человеческим, и все в конце концов должны были быть собраны к своему господу (VI, 38).

Община Мухаммеда не могла не питать надежды, что единоверцы когда-нибудь освободят ее от притеснений язычников; этой надежде был нанесен удар вестью о поражении греков в Палестине в 614 г., которая была принята в Мекке, как весть о поражении единоверцев Мухаммеда (сура XXX и комментарии к ней). По преданию, мусульмане нашли поддержку у союзника Византии, абиссинского негуса, «справедливого царя, в земле которого никому не было обиды»; туда переселились те из мусульман, положение которых в Мекке было особенно невыносимо: бедняки, не имевшие защитников, или представители аристократии, отвергнутые своими родственниками, ревностными язычниками; к числу таких аристократов принадлежал будущий халиф Осман, член враждебного пророку рода Омейядов. Известия предания о сношениях между Мухаммедом и негусом, однако, неясны и противоречивы; говорится, что Мухаммед до конца оставался другом негуса и осенью 630 г. объявил верующим о его смерти, как о горестном событии; но, по одному известию, уже летом 630 г. начались враждебные действия между мусульманами и абиссинцами. В Медине впоследствии показывали копье, подаренное пророку вернувшимся из Абиссинии Зубейром, племянником Хадиджи, который получил его от негуса; но это копье не упоминается раньше IX в.

Жизнь самого Мухаммеда в Мекке стала подвергаться опасности только после смерти его дяди Абу Талиба, отца Али. Абу Талиб не принадлежал к общине Мухаммеда и остался язычником, но считал позором отказать в покровительстве родственнику; зато ислам впоследствии причислил язычника Абу Талиба к своим святым, и до сих пор Абу Талиб остается патроном Мекки. Вскоре после смерти Абу Талиба для Мухаммеда выяснилась необходимость покинуть Мекку со всеми своими приверженцами; беглецам оказал приют город Ятриб в северной части Хиджаза, сделавшийся со времени Мухаммеда «Мединой», т. е. ‘Городом' (подразумевается: пророка).

• [1] Толкователи Корана производят его от у мм ‘мать' и предполагают два объясненияпонятия «неграмотный»: 1) человек, оставшийся таким, каким его родила мать; 2) человек, вышедший в мать, а не в отца, так как среди женщин грамотность была распространена гораздо меньше, чем среди мужчин.
• [2] Дополнение В. В. Бартольда, помещенное в 1-м издании в конце книги: ссылкана стих Корана, где Палестина названа «ближайшей землей», относится к началу30-й суры, где говорится о поражении греков в «ближайшей земле» (ср. <�ниже>стр. 95). По мусульманскому преданию, между событием, которым вызвана 30-я сура, и предсказанной в той же суре победой греков прошло девять лет; именно такой срокотделяет падение Иерусалима (614 г.) от первых крупных успехов императора Ираклия.
• [3] Дополнение В. В. Бартольда: Св. Иероним назван здесь по памяти и, вероятно, ошибочно. Автору не удалось во время печатания книги навести документальныесправки о сохранившейся в его памяти картине, где изображены сатиры, слушающиехристианского проповедника. Сатир, беседующий с монахом, — популярный сюжетсредневекового искусства; образ сатира был перенесен христианством на демонов.