Языковое новаторство И. А. Крылова в жанре басни
После А. Д. Кантемира языковые и стилистические нормы русской басни формировались в творчестве многих баснописцев (А. П. Сумарокова, И. И. Хемницера, И. И. Дмитриева и др.), чью деятельность хорошо охарактеризовал А. Ф. Мерзляков: «Мы богаты притчами. Сумароков нашел их среди простого, низкого народа; Хемницер привел их в город; Дмитриев отворил им двери в просвещенные, образованные общества…"1… Читать ещё >
Языковое новаторство И. А. Крылова в жанре басни (реферат, курсовая, диплом, контрольная)
После А. Д. Кантемира языковые и стилистические нормы русской басни формировались в творчестве многих баснописцев (А. П. Сумарокова, И. И. Хемницера, И. И. Дмитриева и др.), чью деятельность хорошо охарактеризовал А. Ф. Мерзляков: «Мы богаты притчами. Сумароков нашел их среди простого, низкого народа; Хемницер привел их в город; Дмитриев отворил им двери в просвещенные, образованные общества…»1 И. А. Крылов предложил русскому обществу новую басню — подлинно реалистическую по форме и глубоко народную по содержанию. «Высочайшее достоинство басен Крылова, — отмечал В. Г. Белинский, — заключается в том, что они и по содержанию, и по изложению, и по языку в высшей степени русские басни»[1][2]. Какие же языковые и стилевые средства придают крыловской басне русский характер?
Первым из поэтов-баснописцев Крылов «открывает» литературный язык для русского просторечия (простонародного языка, городского просторечия, территориальных и социально-профессиональных диалектов, разных типов живой речи), посредством которого он выражает стихию национального бытия в наиболее яркой, непосредственной и самобытной форме. В этом направлении литературная деятельность Крылова отвечала потребностям и задачам национализации и демократизации русского литературного языка. Речь Крылова «сосредоточила в себе сильные привлекательные черты родного слова в его живом употреблении среди народных масс. Как бы ни видоизменялся наш язык в своем развитии, эти привлекательные черты неизгладимы»[3].
В языке своих не только поэтических, но и прозаических произведений Крылов использует просторечие во всем объеме составляющих его разноуровневых языковых единиц:
- 1) лексических [И даже, говорят, на слух молвы крылатой, охотники таскаться по пирам… («Синица»); Потом, отказы слыша те же, уж стали женихи навёртываться реже («Разборчивая невеста»); На укоризну мы Фортуне тороваты… («Фортуна в гостях»)];
- 2) фразеологических […Вперёд ты мне не попадайся («Волк и Журавль»); …Кто в лес, кто по дрова («Музыканты»); Кто посмирней, так тот и виноват («Мор зверей»); Однако же в семье не без урода («Слон на воеводстве») ];
- 3) морфологических [Дитяти маменька расчёсывать головку купила частый Гребешок. «Какой ты злой, Гребнишка!» — кричит мальчишка («Гребень»); Он курицу имел… котора яйца несла («Скупой и Курица»); …Прохожий к стороне скорей от страху жмётся, её [бочку] заслышавши издалека («Две Бочки»); Одобрили Ослы ослово красно-хитро-сплетённо слово («Парнас»); И — бух Осёл, и с Филином, в овраг («Филин и Осел»); Гляди-тко пас, как мы махнём! («Обоз»); А ты… ахти, какой позор! Теперя все соседи скажут. («Кот и Повар»)];
- 4) синтаксических [С натуги лопнула и — околела («Лягушка и Вол»); Ну, чтобы всё имел. — Кто ж может всё иметь ? («Разборчивая невеста»); …И добиваться ты пустого перестань, молчи и вянь! («Василек»); Шалун какой-то Тень свою хотел поймать: он к ней — она вперёд; он шагу прибавлять — она туда ж; он наконец бежать («Тень и Человек»)] и т. д.
С помощью иносказания в баснях обличаются пороки общества и отдельного человека. И вот здесь Крылов широко использует пословицы, поговорки, устойчивые речевые формулы, которые заключают в своей семантике народную мудрость и народный опыт жизнеустройства [Невежи судят точно так: в чём толку не поймут, то всё у них пустяк («Петух и Жемчужное Зерно»); Что сходит с рук ворам, за то воришек бьют («Вороненок»); Как счастье многие находят лишь тем, что хорошо на задних лапках ходят! («Две Собаки»)].
Народность басенного творчества Крылова формируется на основе русского просторечия, которое в полной мере отражает русскую картину мира во всем ее многообразии. Язык крыловских басен характеризуется эмоционально-экспрессивной окрашенностью, которая создается использованием признаковых слов с оценочным характером [Пошло у мужика житьё Лисе привольно', Мужик богат, всего Лисе довольно; Лисица стала и сытей, Лисица стала и жирней, но всё не сделалась честней («Крестьянин и Лисица»)], эмоциональных эпитетов [А это ничего, что свой ты долгий нос и с глупой головой из горла цел унёс! («Волк и Журавль»)], экспрессивных глаголов, которые подчас создают синонимические ряды [А Скворушка завистлив был, к несчастью… И подлинно запел; да только лишь совсем особым складом; то он пищал, то он хрипел, то верещал козлёнком, то не путём мяукал он котёнком («Скворец»)].
В языке басен Крылова просторечие как лингвистическая категория распадается на собственно просторечие [Крестьянин на спине ослиной убыток выместил дубиной («Осел и Мужик»)], простонародные слова [Куда я беден, боже мой ! Нуждаюся во всём; к тому ж жена и дети. А там подушное, боярщина, оброк… («Крестьянин и Смерть»)] и диалектизмы [Ан смотришь, тут же сам запутался в силок. И дело! («Чиж и Голубь»); Гуторя слуги вздор, плетутся вслед шажком («Муха и Дорожные»)].
Иван Андреевич Крылов (1769−1844).
Народность языку крыловских басен придают также морфологические средства просторечного характера: наречия [Сапожник мой, схватя мешок, скорей домой не бегом — летом («Откупщик и Сапожник»)], частицы [Ужли от них совсем лекарства нет? («Вельможа и Философ»)], союзы […Коль вправду ты не лжёшь, я от греха тебя избавлю («Крестьянин и Лисица»)], а также слова с суффиксами субъективной оценки [А ей они на взгляд не женихи, а женишонки!; Скопил деньжонок он…; «Какой ты злой, Гребнишка!» — кричит мальчишка; Какие бабочки, букашки, козявки, мушки, таракашки/], в том числе с уменьшительно-ласкательными [Ну что за шейка, что за глазки!; То гвоздик, то другой, то скобку пожимает, Бедняжка-нищенький под оконьем таскался…].
Синтаксис разговорной речи вытесняет в баснях синтаксические конструкции письменной речи. Это проявляется в использовании автором неполных предложений [Но дети, видя, что с нуждою они кормились от сетей, м ремесло отцовско ненавидя, брать дань богатее задумали с морей. Не рыбой — жемчугами («Водолазы»)], односоставных предложений [Бессильному не смейся и слабого обидеть не моги! («Лев и Комар»)], эмоционально окрашенных предложений [Кричат Медведи, Тигры, Волки: «Смотри, злодей какой! Чужое сено ест!» («Мор зверей»)] и вопросительных, создающих диалогичность [Лягушка, на лугу увидевши Вола, затеяла сама в дородстве с ним сравняться… «Смотри-ка, квакушка, что, буф? ль я с него?» — подруге говорит. «Нет, кумушка, далёко!» — «Гляди же, как теперь раздуюсь я широко. Ну, каково? Пополнилась ли я?» — «Почти что ничего». — «Ну, как теперь?» («Лягушка и Вол»)], слов глагольно-междометного характера в функции сказуемого [Тут Рыцарь прыг в седло и бросил повода; Как вдруг из лесу шасть на них Медведь…].
Лексические повторы просторечного характера выступают у Крылова в качестве изобразительно-выразительного средства [А из гостей домой пришла свинья свиньёй, А я, как сирота, одним-одна сижу, Уж брать так брать, а то и когти что марать/; А тут к беде ещё беда: случись тогда ненастье].
Книжные единицы высокого стиля Крылов соединяет с просторечными:
1) для создания иронии [Проказница-Мартышка, Осёл, Козёл да
косолапый Мишка затеяли сыграть Квартет. Достали нот, баса, альта, скрипки и сели на лужок под липки ~ пленять своим искусством
свет («Квартет») ];
- 2) для передачи «глупого» содержания [Вороне где-то Бог послал кусочек сыру; на ель Ворона взгромоздясь, позавтракать было совсем уж собралась, да позадумаласъ… («Ворона и Лисица»)];
- 3) для создания комического эффекта [ОднаждыЛебедь, Рак да Щука везти с поклажей воз взялись, и вместе трое все в пего впряглись; из кожи лезут вон — а возу всё нет ходу! Поклажа бы для них казалась и легка; да Лебедь рвётся в облака, Рак пятится назад, а Щука тянет в воду. Кто виноват из них, кто прав, — судить не нам, да только воз и ныне там («Лебедь, Щука и Рак») ];
- 4) как средство нравоучения [Когда не хочешь быть смешон, держися звания, в котором ты рождён. Простолюдин со знатью нероднися; и если карлой сотворён, то в великаны не тяпися, а помни свой ты чаще рост («Ворона»)].
Язык басен Крылова — образец народной речи, обработанной писателем и приближенной к книжной поэтической речи. Включив в литературный язык живую речь, Крылов выразил в басне народность так, как она понималась в предпуш кине кую эпоху, — как воспроизведение в литературе мыслей народа. Трансформируя в письменной форме литературного языка разнообразные элементы русской народной речи, Крылов первым в истории русского литературного языка достиг подлинно народной простоты, ясности и лаконизма в изображении русской картины мира. «Народная физиономия», по выражению В. Г. Белинского, языка басен Крылова в полной мере отразила все тенденции развития русского литературного языка: сближение разговорной речи с письменным языком, влияние устных форм речи на книжные стили, необходимость отбора писателями языковых средств живой речи для различных стилей литературного языка, синтез разговорно-просторечных форм, с одной стороны, и книжных — с другой, в едином художественном произведении.
Категория народности языка басен Крылова носит лингвистический характер. Сделав просторечие основой языкового творчества, писатель «ввел» в русский литературный язык огромное количество слов, форм и выражений живой речи. Он был далек от какой бы то ни было стилизации или подделывания под народный говор. Язык его басен — чистый русский язык, сочетающий формы устной и письменной речи. В язык поэзии органично вошли элементы речи мещанской, купеческой, чиновничье-приказной среды, крестьян, ремесленников, посадских людей, представителей высших кругов общества. С помощью просторечия Крылов передает образ мыслей народа в иносказательной форме или прямым обозначением, причем оно в одинаковой степени присуще и авторской речи, и речи персонажей [Большой собравшим гурьбой, медведя звери изловили; на чистом поле задавили — и делят меж собой, кто что себе достанет. А Заяц за ушко медвежье тут же тянет. «Ба, ты, косой, — кричат ему, — пожаловал отколе? Тебя никто на ловле не видал» («Заяц на ловле»)] и, как правило, не является средством дифференциации речи персонажей [ «О боги! — молится Лягушка из норы. — Меня вы, бедную, не погубите, и землю вровень хоть с горою затопите…» «Безумная!- Юпитер говорит… — Как квакать попусту тебе охота! И чем мне для твоих затей перетопить людей, не лучше ль вниз тебе стащиться до болотаЬ> («Лягушка и Юпитер»)].
В контексте просторечные единицы, как и единицы книжные, не подвергаются нейтрализации ни со стороны семантической, ни со стороны стилистической. Например: Построить вздумал Лев большой курятный двор и так его ухитить и уладить, чтобы воров совсем отвадить, а курам было б в нём довольство и простор («Лиса-строитель») — здесь книжные единицы довольство и простор не нейтрализуют сниженный стилистический характер единиц курятный, ухитить, уладить. Таким образом, Крылов решил одну из лингвистических задач того времени: соединил в рамках русского литературного языка единицы живой речи с единицами книжной речи с целью объективного воспроизведения мыслей народа.
Роль Крылова в истории русского литературного языка заключается в том, что в языке своих произведений он показал богатство русского живого слова, возможности использования его в русской реалистической литературе. Язык крыловских басен — это «неисчерпаемый источник русизмов; басни Крылова нельзя переводить ни на какой иностранный язык»[4].