Глуповский» цикл: «История одного города

Объем созданного писателем в 1860-е гг. огромен. Расширяется проблематика его произведений, появляются новые жанровые формы, но в центре внимания по-прежнему остается разоблачение внутренней несостоятельности принципов самодержавной государственности. Происходит возвращение к проблеме народа и власти, исследование которой определяет поиски писателем новых художественных форм. Новый этап в разработке проблемы представлен в очерках «Глупов и глуповцы», «Глуповское распутство», «Каплуны», «Клевета». В этих очерках публицистическое начало начинает заметно преобладать. В очерке «Клевета» гротеск отчетливо целенаправлен на выявление сути общественно-политических противоречий. Метафорой русской действительности в очерке становится образ горшка, в котором живут глуповцы, подкармливаемые рукой, бросавшей в горшок жирные куски, а затем плеснувшей кипяток на головы смирных обывателей. В этой развернутой аллегории заключена оценка Щедриным характера реформы 1861 г. как реформы антинародной по своей сути.

В публицистике 1860-х гг. формы фантастики и гротеска определяют структуру произведений Щедрина, посвященных проблемам, казалось бы, далеким от сферы политики. В 1864 г. Щедрин пишет статью-обзор «Петербургские театры», резко критикуя репертуар столичных театров. Поводом к созданию статьи становится балет «Наяда и рыбак», либретто которого являлось жалкой имитацией искусства. Щедрин предлагает свой «сюжет» «современно-отечественно-фантастического», как определяет его жанр автор, балета «Мнимые враги, или Ври и не опасайся». Пародируя в предлагаемом читателю либретто произвольный и бессмысленный полет фантазии, который определял содержание современного балетного искусства, Щедрин подробно перечисляет действующих лиц своего произведения, вступающих в борьбу. Это «Отечественная консервативная сила», представленная в образах Давилова, Обиралова и Дантиста, и «Отечественный либерализм», олицетворяемый Хлестаковым. Среди главных действующих лиц — Взятка, Лганье, Вранье и Чепуха. В развязке сюжета зритель наблюдает апофеоз разрешения конфликта, представляющий собой вихревую пляску, соединившую всех героев, движущихся в едином ритме. Перед нами острая злободневная сатира политического характера, свидетельствующая о виртуозном владении Щедриным мастерством пародиста. Публицистика писателя стала его своеобразной творческой лабораторией, в которой шла подготовка к воплощению большого эпического замысла — романа-гротеска «История одного города».

«История одного города» (1870) — первое крупное произведение Щедрина, целиком напечатанное в «Отечественных записках» Некрасова. Оно посвящено философскому осмыслению исторических судеб самодержавной России, взаимоотношениям деспотической власти и темного, обездоленного народа. Рассказ о фантастическом Глупове, выросшем то ли на «горах», то ли на какой-то «болотине» и едва нс «затмившем» собой славы Древнего Рима, в одной из заметок Тургенева был назван «странной и поразительной книгой».

Замысел «Истории одного города» вызревал в процессе работы Щедрина над циклом «Помпадуры и помпадурши», который писатель называл в письмах к Некрасову «губернаторскими» рассказами. Цикл был посвящен судьбам современной писателю России и представлял собой очерки провинциальной жизни, материалом которых послужили наблюдения ГЦедриначиновника над нравами и «подвигами» бюрократической среды самодержавной России. Жанр очерков Щедрин определял весьма своеобразно, как «романс», что отражало иронический характер оценки писателем фактов, положенных в основу произведения. В письме к П. В. Анненкову, рассказав о неприглядной деятельности пензенского губернатора В. П. Александровского, Щедрин писал, что у него начинают «складываться очерки города Брюхова», т. е. очерки какого-то нового сатирического произведения о жизни условного, символического города, находящегося во власти администратора-«помпадура». В воспоминаниях современников мы находим сведения о том, что в конце 1860-х гг. многим близким знакомым писателя уже известен сказочно-фантастический по форме, но глубоко злободневный по содержанию «Рассказ о губернаторе с фаршированной головой».

Таким образом, разрабатывая прежнюю тематику «губернаторских» рассказов, Щедрин постепенно дополняет и уточняет образ фантастического города Глупова. Губернаторы, превращаясь в «глуповских градоначальников», при всем их внешнем различии, стали наделяться чертами правителей русского самодержавного государства. Серьезное изменение в прежнем замысле связано также и с откровенным сближением некоторых фантастических страниц глуповской «истории» с подлинной историей России XI—XIX вв. Это сближение не только усиливало сатирическое звучание книги, но и сделало саму «Историю одного города», на чем позднее будет настаивать сам писатель, прямой пародией на историю России. Дальнейшее развитие замысла Щедрина показало, что он создавал произведение, направленное «против тех характеристических черт русской жизни», которые делали ее «не вполне удобною» и которые существовали не только в XVIII, но и в XIX в.

Уже современники Щедрина неслучайно увидели в «Истории одного города» зеркало, которое обращено и к настоящему, и к прошлому России. Действительно, многие «бесхитростные» рассказы глуповских летописцев содержат в себе намеки на действительные или легендарные события русской истории, как правило, уже хорошо знакомые образованному читателю из «Истории государства Российского» Карамзина. Так, в главе «О корени происхождения глуповцев» Щедрин обращается к изложенной Карамзиным версии истока «исторических времен» русской государственности. Согласно Карамзину, они начались «добровольным уничтожением своего древнего народного правления» и «требованием государей от варягов, которые были их неприятелями». Сюжет главы представляет собой интерпретацию исторических фактов из истории Руси, упоминаемых в «Повести временных лет», сведений, собранных известным этнографом И. П. Сахаровым в «Сказаниях русского народа» (1841 — 1849), хорошо известных Щедрину. Так, в рассказе о поисках единства народами, населявшими Русь, Щедрин использует прежде всего фольклорные источники, а не «Историю государства Российского» Карамзина, представляя читателю не официальную, а народную версию возникновения отечественной государственности. Перечисляя замечательнейшие независимые племена, окружавшие головотяпов, Щедрин в их числе называет, например, куралесов.

В «Сказаниях русского народа» Сахарова обнаруживаем этимологию слова, которым именовали жителей Брянской губернии: «В старину Брянские поселяне считались странными людьми у наших стариков. Бывало, поедут ли па торг, а приедут или к кружалу (кабаку), или на гумно. В этом виноваты были их лошадки, а поселянин, как выезжал из двора, так уже спокойно засыпал. Проезжие, видя их беспечность, прозвали их Куралесами».

Изображая процесс становления русской государственности, писатель дает фольклорную версию такого значительного события, как объединение славянских племен. Сказочное «колдовство» головотяпов, «пустивших на кособрюхих солнышко», и ответный маневр кособрюхих, пытавшихся поймать солнце мешками, о которых рассказывается в романе Щедрина, также обнаруживаем в сюжете одного из сказаний русского народа, приведенного Сахаровым: «Когда-то рязанцы воевали с Москвичами, а драться никому не хочется. Вот Москвичи и догадались: пустить солнышко на Рязанцев: „ослепнут-де они. Тогда и без бою одолеем их“. Засветило солнышко с утра, а Москвичи и стали махать шапками на рязанскую сторону. Ровно в полдень поворотило солнце свой лик на Рязанцев Несдобровать нам, говорят Рязанцы. Попросим мира у Москвичей; пусть солнце возьмут назад. Сдумали и сделали».

Говоря о глуповских правителях, последний глуповский архивариус Павлушка Маслобойников называет их «числом двадцать два, следовавших непрерывно, в величественном порядке, один за другим, кроме семидневного пагубного безначалия…». Если вспомнить, что первым русским «помазанником божьим», официально венчанным на царство в 1547 г., был Иван Грозный, присоединивший к титулу «великого князя» титул «царя», то ко времени выхода в свет «Истории одного города» Россией правили 22 самодержца, если не считать так называемой «семибоярщины». Один из глуповских градоначальников — Беневоленский — неоднократно цитирует в «Летописце» письма М. М. Сперанского. Образ Угрюм-Бурчеева оказывается откровенно схожим с А. А. Аракчеевым, прославившимся в царствование Александра I своими военными поселениями. «Подвижник» Аракчеев наделяется Щедриным таким взором, «который не мог вынести ни один глуповец и который вызывал невольное опасение за человеческую природу вообще». По свидетельству современников, Аракчеев «на улице, во дворце, со своими детьми и министрами, с вестовыми и фрейлинами пробовал беспрестанно, имеет ли его взгляд свойство гремучей змеи — останавливать кровь в жилах». Таким образом, стремление критики связать историю Глупова с подлинной историей России, казалось бы, опирается на текст произведения. Однако перед нами не пародия на саму историю, или, как писал Щедрин в письмах к А. Н. Пыпину и в редакцию «Вестника Европы», использование «„исторической формы“ повествования в сатирических целях». Это подтверждается и тем фактом, что в «Истории одного города» немало намеков и на современную писателю Россию, на тот «порядок вещей», который господствовал в России и в XVIII, и в XIX вв., и в первую очередь в 1860-х гг., ставших эпохой кризиса русского самодержавия.

Центральная проблема «Истории одного города» — тема народа и власти. В этом произведении Щедрин пересматривает традиционные формы классического романа, подчиняя его содержание и структуру целям сатирического развенчания идеи о благотворности самодержавия как принципа правления для судьбы русского народа и государства. Этот новый этап разработки прежней идеи представляет следующую ступень в формировании сатиры Щедрина, приобретающей ярко выраженный гротесковый характер. Гротеск из элемента структуры произведения превращается под пером Щедрина в общий принцип изображения действительности.

В первую очередь изменения коснулись характера подбора материала, который писатель положил в основу сюжета и способов его компоновки. В «Истории одного города» факты реальной истории России тесно переплетены с событиями вымышленными, фантастическими, и грань, существующая между ними, хорошо осознавалась современным Щедрину читателем. Именно этим соединением реального и фантастического определяется движение сюжета романа. Безусловно, Щедрин опирается на гоголевскую традицию, и в начале 1860-х гг. остается в русле этой традиции, рисуя типичный губернский город в «Невинных рассказах» и «Сатирах в прозе», так же, как Гоголь в «Ревизоре» — уездный, а в «Мертвых душах» — губернский. Глупов в «Истории одного города» — принципиально иное. Эго город-гротеск, город-страна, и если искать источники жанрового смысла произведения, то они обнаруживаются в незавершенном замысле «Истории села Горюхина» Пушкина, где отчетливо проступает идея города Глупова.

Географию города «определил» сам Щедрин, правда, не в письме в редакцию «Вестника Европы» (1871), отвечая на статью А. С. Суворина об «Истории одного города», а в ряде других произведений, в частности в очерке «Что такое ташкентцы?» (1869). Щедрин писал: «Ташкент, как термин географический, есть страна, лежащая на юго-восток от Оренбургской губернии, как термин отвлеченный, есть страна, лежащая всюду, где быот по зубам и где имеет право гражданственности предание о Макаре, телят не гоняющем». Используя эту аналогию, можно сказать, что Глупов — страна, лежащая всюду, где царит самовластье.

Своеобразие замысла «Истории одного города» определило и своеобразие жанрового решения романа. Фантастическое, необычное заставляло читателя увидеть скрытые под покровом повседневности внутренние закономерности явлений, тем самым проникнуть в их суть и оценить по достоинству.

Рассказывая историю Дементия Брудастого («Органчик»), Щедрин отмечает особую «доброкачественность наших предков», которая заключалась в том, что, испытав потрясение от вращающихся глаз и шипящего рта градоначальника, они остались верны начальстволюбию. Сам факт «упразднения градоначальниковой головы» нс вызывает в них возмущения: они пытаются обнаружить в анналах истории подтверждение законности «людей распоряжаться, вести войны и заключать трактаты, имея на плечах порожний сосуд» и находят некоего Карла Простодушного, «который имел на плечах хотя и не порожний, но все равно как бы порожний сосуд, а войны вел и трактаты заключал». Таким образом, гротеск Щедрина имеет ярко выраженный целенаправленный характер. Смешным и нелепым оказывается не сам факт существования органчика вместо головы, а страх глуповцев оказаться без начальственных распоряжений. Гротеск выявляет абсурдность мышления глуповцев и направлен на сатирическое разоблачение их нравственных идеалов.

Любопытно, что на эту основную структурную особенность романа обращает внимание сам Щедрин. В предуведомлении «От издателя» материал глуповского летописца, положенный в основу «Истории одного города», охарактеризован как «достоверный и правдоподобный». Наряду с этим сатирик добавляет, что содержание летописания «по преимуществу фантастическое и по местам даже почти невероятное в наше просвещенное время». Заключенный в этом утверждении парадокс призван обратить внимание читателя на характерную черту художественной структуры романа. Фантастическое содержание, определяемое изображением картин злоупотребления властью, бюрократического произвола и насилия, оказывается реальностью, не совместимой с представлениями о том, какой она должна быть на самом деле. Неслучайно исторические времена в сатире Щедрина начались с княжеского волеизъявления: «Запорю!».

Другим не менее важным содержательным и структурным признаком новой жанровой формы сатирического романа является образ времени и его функция в произведении. Категория времени определяет суть всей книги — ее пафос, а также предмет сатирического обличения. Это образ настоящего времени, с позиций которого оцениваются как факты истории, так и современности. Смыслообразующую роль в произведении играет и художественное время пародируемого исторического сочинения — глуповского «Летописца». Время действия «Истории одного города» — конец XVIII — начало XIX в., но Щедрин воюет не с призраками прошлого, как писал Д. И. Писарев, оценивая очерки 1850-х гг.

Условность образа времени проявляется прежде всего в том, что времена (настоящее и прошлое) пересекаются. Так, в предисловии от издателя упоминается архивный Пимен, а также гг. Шубинский, Мордовцев и Мельников — современники Щедрина, к историческим изысканиям которых писатель относился критически, а самих авторов называл «фельетонистамиисториками», роющимися в историческом «навозе» и всерьез принимающими его за «золото». В главе «Органчик» действие происходит в 1762 г., и недоимочных реестров, о которых идет речь, еще не было, как не было часовой и органной мастерской Винтельгартера. В главе «Войны за просвещение», приуроченной к 1780 г., идет речь о концессии на железную дорогу, а первая железная дорога была построена в России только в 1838 г. Описывая первую войну за просвещение, Щедрин «заставляет» Бородавкина сравнить себя с Менелаем, а осаду слободы — с осадой Трои, а затем вспомнить подвиги Святослава Игоревича.

Особенно ярко эта черта проявилась в тех главах романа, где речь идет о значительных исторических событиях из жизни Глупова. Объясняя читателю причины войн за просвещение, которые вел Бородавкин, Щедрин замечает: «Бородавкин поспел как раз кстати, чтобы спасти погибавшую цивилизацию». Поэтому Щедрин и отправляет своего героя на покорение Византии, твердыни которой синели вдалеке, а затем мечты Бородавкина простираются «На Драву, Мораву, на дальнюю Савву, // На тихий и синий Дунай». Планируемое Бородавкиным возвращение Византии под сень Российской державы пародирует идею князя Потемкина сделать Византию российской колонией, а стихи, выражающие патриотические планы градоначальника, были написаны поэтом А. С. Хомяковым в 1840-х гг.

Совмещение различных временных пластов повествования — прием, выражающий мысль о неизменности основ жизни при самодержавии, настоящее в нем не отличается от прошлого, а в будущем все — от настоящего.

В финале романа появляется символический образ «оно», с приходом которого «история прекратила течение свое». Круг изображения замкнулся: начавшаяся насилием история Глупова завершилась гибелью насилия в образе Угрюм-Бурчеева. Образ «оно» — свидетельство глубокой веры писателя в историческую неизбежность гибели Глупова. Образ «оно» символичен и вызывал разные толкования. Возможно, что это намек на грядущее стихийное народное восстание, хотя реальная обстановка 1860-х гг. не предвещала близкого конца народному терпению. Она лишь давала основания считать, что это терпение не бесконечно и может закончиться стихийным взрывом. Однако не следует считать, что Щедрин был сторонником революционного изменения общества. Он понимал, что «гневные движения истории» — это бедствие, оборачивающееся трагедией и для правых, и для виноватых. Конкретные пути революционного преобразования общества были не вполне ясны самому писателю, а его поиски в этом направлении остались незавершенными.