Тиранами не рождаются, ими становятся. Перефразируя известный афоризм, относящийся совсем к другому социально-психологическому типажу, автор диссертации тем самым предпосылает ему своего рода эпиграф. Нынешняя историографическая ситуация примечательна тем, что тираны сегодня как никогда являются объектом пристального интереса общественного сознания, не говоря уже о научно-профессиональном. Причиной тому служит как обретение культурно-исторической зрелости человеческой цивилизацией, в которой тирания, по крайней мере, в европейском ее ареале, в сознании людей утратила исторические права на существование, так и связанный с этим обстоятельством рост профессионального научного знания.
Однако вопросов к исследованиям, посвященным известным тиранам, остается огромное множество. Как согласовать «талант» и его «злодейства», как это нередко имеет место в единой по своей структуре идентичности тирана? Как объяснить в рамках целостной структуры Эго-идентичности, скажем Сталина, любовь и тонкое понимание многих нравственно высоких произведений культуры с теми бесчеловечными злодеяниями, которыми прославился этот тиран? Как и почему боязнь тиранов уживалась с чувствами восхищения и «любви» к ним, заставлявшим насмерть сражаться с искренней верой в сердце и на устах, что это делается «за Родину, за
Сталина!"? Можно ли говорить о том, что те или иные свершения, жизненно важные для того или иного социума, были совершены вопреки, а не благодаря стилю правления тирана? Чаще всего попытки ответить на подобного рода вопросы строятся по принципу «с одной стороны, с другой стороны», что явно представляется недостаточным ввиду имеющегося на сегодня гуманитарного багажа знаний о целостности структуры идентичности личности и мало объясняющим природу сотворения и социальной жизни тирании. Примерно такая ситуация сложилась и вокруг фигуры одного из самых известных в истории тиранов — фигуры Нерона. Он з избран нами для анализа историко-психологической природы формирования тирании и тиранов неслучайно. В изобилующей противоречивыми персонажами античной истории, такими как Юлий Цезарь, Октавиан Август, Калигула, Нерон вызывает у современных историков наибольшее число споров. По свидетельству одного из заметных специалистов О. Кифера, он «из всех римских императоров. наиболее часто оказывается предметом ученых дискуссий и объектом для изображения у литераторов». 1 При всем том, что в большинстве исследований не упускается из виду нестандартность императора, отмечается его тяга к поэзии, театру, изящным искусствам, в них все же превалирует селективно-демонизирующая интерпретация его образа. Что еще искать, если выявлено такое число злодеяний тирана, что какая разница, любил ли он поэзию или нет, сути его правления это не меняет. Однако именно эти и тому подобные внешне обыденные черты и эпизоды бытования тирана способны пролить свет на него не как на некую аберрацию в ходе культурно-исторической эволюции человечества, не как на «безвестную комету Галлея» (Ю.Лотман), но как на знаковый историко-психологический типаж, олицетворяющий время и место его появления.
Именно такой постановкой проблемы обусловливается как актуальность диссертационной работы, так и в определенной мере ее новизна. Эта постановка проблемы во многом проистекает еще и из того, что в литературе по-прежнему широко бытуют негативно оценочные интерпретации Нерона, оставляющие за кадром социально-психологические закономерности становления и динамики идентичности властителя. Вот лишь одна из них: «Он совсем не заботился об управлении государством,. вел себя так, будто весь мир существует для его личного удовлетворения. Жизнь его до краев была наполнена разгулом и разнузданной жестокостью». Такого мнения придерживаются многие историки. Нерон вошел в историю по-преимуществу как одиозная фигура и один из самых жестоких и
1 Кифер О. Сексуальная жизнь в Древнем Риме. М., 2003. С. 372.
2 Федорова Е. В. Императорский Рим в лицах. Ростов-на-Дону, 1998. С. 140. 4 развратных императоров. Однако насколько верна такая оценка? Соотносима ли она с накопленным гуманитарной наукой багажом полидисциплинарного знания? Забегая вперед, заметим, что в современной литературе, посвященной Нерону, практически не учитываются такие важные параметры его деятельности как историческая психология общества, к которому принадлежал император, и связанная с ним структура его психологической идентичности. Опираясь на селективно отобранный материал, исследователи нередко демонизируют личность Нерона, упуская из виду то, что многие черты властителя являлись продуктом породившего его времени. В диссертации будет сделана попытка показать, что жестокость и развратность императора, равно как и другие его асоциальные черты являлись производными от структуры и динамики его Эго-идентичности, имевшей культурно-историческую обусловленность. Что «слабости» этого Эго являлись не некоей случайностью, а отражали «слабости» общества, еще крепко связанного с породившей его архаикой, отражали хрупкость наработанного цивилизацией культурного багажа.
Цель работы. На основе анализа имеющихся в нашем распоряжении источников и литературы показать возможности верифицированного анализа личности Нерона с помощью современных технологий полидисциплинарного синтеза в контексте кризиса элиты позднеримского общества. Для этого необходимо решить следующие задачи:
• Исследовать социокультурную и психологическую идентичность римской элиты, ее динамику;
• Выявить тендерную составляющую этой динамики;
• Раскрыть психосоциальную идентичность императора Нерона;
• Обнаружить и проанализировать тендерные основания поведения
Нерона;
Хронологические рамки диссертации охватывают II в до н.э. — II в. н.э. что позволяет выделить два исторических среза — архаизацию кода сознания и поведения римской элиты в указанный период времени и зарождение новой духовности.
Объектом исследования являются возможность полидисциплинарного анализа психосоциальной идентичности римской элиты эпохи начавшегося кризиса.
Предметом исследования являются возможность полидисциплинарного анализа трансформации целостной идентичности Нерона как знакового явления деформации римской элиты эпохи кризиса.
Решение поставленных задач будет опираться на определенный историографический фундамент. Начнем с того, что с начала 50-х годов XX века начинает возрастать интерес отечественной науки к социокультурным реалиям античного мира. Как отмечает известный антиковед Э. Д. Фролов: «обозначился поворот от социологической схемы к живому восприятию классической древности"1. Появилась потребность в конкретном знании античной истории и осознание того, что необходимо предметно обращаться к историческому источнику, а не подводить то, или иное явление под марксистскую схему восприятие мира. С этого времени наблюдается повышенный интерес к греко-римской словесности и памятникам материальной культуры, вследствие чего идет углубленное изучение античной литературы и материальной традиции. Исследователи обращают свое внимание на все многообразие жизни древнего римского общества, результатом чего стало появление чрезвычайно продуктивных конкретно-исторических работ. Подробному изучению подверглась римская архаика и более развитая римская гражданская община — цивитас (работы С. И. Ковалева, А. И. Немировского, И.Л. Маяк)2.
Заметим, что при всей важности отмеченных исследований они практически не затрагивали социально-психологическую составляющую
1 Фролов Э. Д. Русская наука об Античности. СПб. 1999. С. 406.
2 Ковалев С. И. История Рима. М., 1948; Немировкий А. И. История раннего Рима и Италии. М., 1962; Он же. Идеология и культура раннего Рима. М., 1964; Маяк И. Л. Рим первых царей: генезис римского полиса. М., 1983. архаической идентичности. Однако лидирующее место принадлежит исследованиям, посвященным эпохе гражданских войн, которые привели к трансформации Республики в Империю. Широкий круг вопросов осветил в своих работах С.Л. Утченко1, рассмотрев кризис и падение Римской республики. Он по иному взглянул на характер гражданских войн, а также разглядел важное значение выступления италиков, которое содействовало переходу Рима от городского к общеиталийскому государству. С. Л. Утченко отметил значение роли римской интеллигенции, принимавшей участие в политических событиях того времени. Многие другие вопросы, связанные с процессом перехода Рима от Республики к Империи нашли ответы в работах А. Б Егорова и В. Н. Парфенова.
Невозможно реконструировать целостную социопсихологическую идентичность римской элиты, не опираясь на работы, посвященные социальной и социокультурной истории римского общества. Это, прежде всего, фундаментальные труды М. Е. Сергеенко и В. И. Кузищина, Е.М. о
Штаерман, Г. С. Кнабе. Особое значение для данного исследования имели работы двух последних ученых. Хотя к теме кризиса римского общества и тесно связанной с ней проблематике римской аристократии обращались многие исследователи. Е. М. Штаерман одна из первых показала, различные слагаемые кризиса — социально-экономические, политические, духовные. Многие ее работы посвящены религиозной жизни римлян, которые рассматриваются с учетом социальных, географических, национальных факторов. Концептуально важной для автора диссертации явилась глава «От гражданина к подданному» в I томе «Культуры древнего Рима"4, в которой
1 Утченко С. Л. Цицирон и его время. М., 1972; Он же. Юлий Цезарь. М., 1976.
2 Егоров А. Б. Рим на грани эпох: проблемы рождения и формирования принципата. Л., 1985; Парфенов В. Н. Рим от Цезаря до Августа: очерки социально-политической истории. Саратов, 1987.
3 Сергеенко М. Е. Жизнь в древнем Риме. Л., 1964; Кузищин В. И. Античное классическое рабство как экономическая система. М., 1990; Он же. Римское рабовладельческое поместье: 2 в. до н.э. — 1 в н.э. М., 1973; Штаерман Е. М. Кризис античной культуры. М., 1975; Кнабе Г. С. История. Быт. Античность// Быт и история в Античности. М., 1988; Он же. Категория престижности в жизни древнего Рима// Быт и история в Античности. М., 1988.
4 Штаерман Е. М. От гражданина к подданному" в I томе «культуры древнего Рима// Культура древнего Рима. В 2-х тт. М. 1985. Т. I. подробно рассматривается механизм трансформации элиты. Важно подчеркнуть, что историк показывает ее разные типы. При этом делается попытка выявить идеологическую составляющую изменения менталитета общества в тренде «от гражданина к подданному». Так, к примеру, Е. М. Штаерман анализирует взгляды на власть одного из крупных философов времени — Сенеки: «Безропотная покорность власть имущим для Сенеки такая же догма, как добровольное подчинение законам природы, необходимости, в конечном счете — богу. Вместе с тем Сенека скорбит иногда об утрате свободы политической"1. Этот небольшой абзац из главы достаточно прозрачно выявляет вместе с тем, что социально-психологический срез произошедшей нравственной трансформации остался за исследовательским кадром. В работах С. Л. Утченко дается глубокий анализ римской системы ценностей, изучается сфера моральных норм римского общества, но опять-таки отсутствует социально-психологический срез этого анализа.
Более детальное рассмотрение кризиса, его духовного среза, мы обнаруживаем в работах Г. С. Кнабе. В его исследовании «Категория престижности в жизни древнего Рима» на разнообразном источниковом материале автор по-новому взглянул на трансформацию традиционных римских ценностей, выявив две шкалы престижности, подробный разбор которой будет осуществлен ниже.
Если говорить о социально-психологических аспектах самосознания римлян, то его характеристика, правда, на специально-ограниченном предметном поле (гладиаторские бои) дан в не большом, но емком исследовании Е. В. Ляпустиной, из которого явствует насколько
1 Штаерман Е. М. От гражданина к подданному. С. 62.
2 Утченко С. Л. Две шкалы римской системы ценностей//ВДИ, 1972, № 4- Он же. Политические учения Древнего Рима. М., 1977. трансформировалась психология римской элиты в духе, который А. Тойнби назвал архаизацией1.
Вторая половина XX — начало XXI веков в антиковедении, как в исторической науке в целом характеризуется повышенным вниманием к тендерной проблематике. Исследователи обращают свои взоры на те области жизни человека, которые раньше, как правило, оставались «за кадром». Полученное новое знание дает возможность понять и всесторонне исследовать, а порой и переоценить тот багаж сведений, которые уже имелись.
Едва ли не первым серьезным исследованием правового ракурса тендерных проблем (без использования этого термина) можно встретить в У работах В. М. Смирина. Большое внимание он уделяет вопросам в области патриархального права римлян (в частности, власть отца, господина), которое он изучает, привлекая, множество источников.
Видное место среди тех, кто занимается сегодня тендерной о проблематикой античности, принадлежит A.A. Павлову. В своих работах он рассматривает комплекс античных добродетелей, связанных с семьей. Так же, он дает убедительный анализ произведений Овидия, посвященных любовным отношениям. A.A. Павлов показывает, каково было традиционное понимание любви в Античности и как оно изменилось на рубеже веков. Проблемами брака так же занимаются J1.JI. Селиванова4, которая на разнообразном материале источников рассматривает инцестные браки и
1 ЛяпустинаЕ.В. Римские зрелища, или кое-что о самосознании личности и общества/Юдиссей. Человек в истории. 1998, М, 1999.
2 Смирин В. М. Патриархальные представления и их роль в общественном сознании римлян// Культура Древнего Рима, в 2-х тт., М., 1985. Т.2- Он же. Римская «familia» римлян о собственности// Быт и история в античности. М., 1988. Проблематику правового статуса женщины можно обнаружить в работах М. В. Григера, проведшего сравнительный анализ римского и иудейского права. Григер М. В. Правовой статус женщины в позднеантичных правовых документах (Институции Гая, раздел «Нашим» Мишны)// Адам и Ева. Альманах тендерной истории. М., 2004. — № 7.
3Павлов A.A. Гомер и Овидий: от мира добродетели к миру любви.// Ежегодник историко-антропологических исследований 20 012 002, М., 2002; Он же. Брак: любовь или добродетель (античные этюды)//Адам и Ева. М., 2001. — № 2- Он же. Физиология любви Лукреция// Адам и Ева. М., 2002. — № 4, — Он же. Греческое «педерастия» и античный полис: миф, реальность, философия// Адам и Ева. М., 2001. — № 1.
4 Селиванова Л. Л. Инцестный брак: мифологическая традиция и свидетельства истории// Адам и Ева. М., 2006. — № 11- Она же. Тендерные исследования в антиковедении// Адам и Ева. М., 2007. — № 14. 9 сравнивает разные древние цивилизации. Л.П. Кучеренко1, А.П. Беликов2 исследуют и сравнивают сексуальные отношения греков и римлян.
При всей ценности отмеченных тендерных исследований для автора данной работы наибольшую значимость имели четыре следующих текста. о
Во-первых, в их числе необходимо выделить книгу П. Киньяра, в которой приведен обширный материал по проблеме сексуальной жизни Античности. В данном исследовании присутствует совершенно новый подход к римской сексуальности и ее значении для самого общества. По этой же проблематике весьма интересна книга О. Кифера4, которая дает представление о природно-витальных установках сознания и поведения римлян, взаимоотношениях мужчины и женщины, их положении в имперскую эпоху. Кифер уделяет немало места социальной психологии римлян, которая помогает понять их жизнь «изнутри».
Своеобразным ключом к пониманию целостной идентичности римлянина явилось исследование О. П. Смирновой, посвященное анализу культа Весты5, в котором аргументировано был доказан тезис, что культ являлся как зеркалом, так и идентификационным идеалом не только тендерной, но целостной идентичности римлян. И, наконец, увидеть явления тендерного порядка античного общества в режиме большого времени позволили тексты И. Ю. Николаевой.6
Отдельный историографический блок работ представляют исследования собственно персоны Нерона. Общий фон и своеобразный знаменатель большинства работ — император как одна из самых одиозных фигур своего времени. Именно так она охарактеризована в работах Е. В. Федоровой, JL
1 Кучеренко Л. П. Семья в деятельности римских цензоров// Адам и Ева. М., 2007. — № 14.
2 Беликов А. П. «Amor Graecorum» в Риме: проблемы и дискуссии// Адам и Ева. М., 2007. — № 14.
3 Киньяр П. Секс и страх. М., 2000.
4 Кифер О. Сексуальная жизнь в Древнем Риме. М., 2003.
5 Смирнова О. П. Культ Весты в римском обществе зеркало и модель// Адам и Ева. М., 2003. — № 6.
6 Николаева И. Ю. Архаика и тендерные коды культуры в свете исследования бессознательного// Вестник томского государственного педагогического университета.2006. — № 52- Она же. Истоки и особенности европейского тендерного культурного кода// Тендерная идентичность в контексте разных историко-культурных типов: стратегия и методики тендерного образования. Материалы I и II семинаров/ Под ред. И. Ю. Николаевой. Томск, 2003.
1 2
Остермана, B.C. Дурова, М. Гранта, Э. Сизека, И. О. Князькина, А. Кравчука. Следует подчеркнуть, что работы, посвященные Нерону, носят немногочисленный и часто оценочный характер. По большей части они представляют собой популярную литературу и обращаются лишь оценке личных качеств самого императора, упуская из виду психологическую составляющую его личности и саму эпоху, в которую правил Нерон. Свое отношение к правлению Нерона выразил и Г. С. Кнабе. В статье «Нерон и неронизм», автор обращается к исторической роли императора, а в частности к любви принцепса к греческой культуре. Г. С. Кнабе говорит о том, до Нерона линия руководства государством, состояла в том, чтобы держать восточно-греческую стихию под контролем, подчинять ее доминирующим принципам собственно римской государственности. Правление Нерона ознаменовано постоянным стремлением эту линию уничтожить. Нерон оказался единственным принцепсом эпохи Ранней империи, для которого восточно-окрашенный эллинизм стал основой биографии, второй натурой и о принципом государственно-политического поведения. Ученый убежден, что это было сознательно создаваемой идеологией, единым строем жизни и культуры. По его мнению, Нерон ощущал исчерпанность, устарелость традиционного уклада, что и побуждало властителя заменить его (уклад) отношениями, ценностями более современными, привлекательными и живыми. «Но поскольку ясной, исторически созревшей и потому приемлемой для общества альтернативы существующему укладу нет, то властитель начинает чувствовать себя вправе и даже обязанным такие отношения и ценности создать и утвердить — создать, несмотря на их абстрактность, субъективность, фантастичность, создать вопреки принятым и еще живым нормам, опираясь на принуждение и жестокость, на абсолютный характер
1 Федорова Е. В. Императорский Рим в лицахРостов-на-Дону, 1998; Остерман Л. Римская история в лицах. М., 1997; Дуров B.C. Нерон или актер на троне. СПб., 1994; Грант М., Нерон. Владыка земного ада. М., 2003; Сизек Э. Личность Нерона. Росто-на-Дону, 1998; Князький И. Нерон. М., 2007.
2 Кравчук А. Нерон. М., 1989.
3 Кнабе. Г. С. Нерон и неронизм// Избранные труды. Теория и история культуры. М.-СПб.: Летний садМ.: РОССПЭН, 2006. — С. 500. своей власти, в силу которого он может позволить себе любое поведение, любую эксцентричность, любой эпатаж, раздражение нервозность, подозрительность"1.
Точка зрения Георгия Степановича Кнабе, известного историка, знатока культуры, человека широчайшей эрудиции видится мне как модернизирующая сознание императора. Не вдаваясь во введении в аргументацию собственной позиции, лишь оговорюсь, что предлагаемая гипотеза, изложенная в ней, подразумевает, что в силу склада характера самого императора и той исторической обстановки, в которую правил Нерон мы не можем говорить о некой рационализации происходящего и сознательном формировании новых ценностей.
Между тем, совершенно очевидно, что в таком исследовательском регистре вряд ли возможно дать корректную интерпретацию этому историческому персонажу. Тем более что на сегодняшний день существует немало исследовательских методов, концепций и технологий, позволяющих «не судить, но понимать», как говорил классик (М. Блок). И здесь, прежде чем перейти к характеристике методологии исследования автор диссертации вынужден обратиться к одному из важнейших положений А. Тойнби. Он одним из первых поднял проблему природы архаизма, акцентировав связь «душевной болезни» — именно так определяет Тойнби основную характеристику архаизирующего культурного кода, базирующегося на сознании людей, протестующих «против традиции, закона, вкуса, совести, против общественного мнения» — и вызвавшего ее «социального распада"2. Тойнби рисует этот процесс как осознанный. Но сегодняшний историк, ища проникновения в глубинные тайны истории и кризисов в ней, не может обойтись без анализа «истории чувствительности» — из этой принципиально важной в понимании ученого позиции исходил и Л. Февр, размышляя о той стихии «первобытных» чувств, которая была пробуждена в его эпоху
1 Кнабе. Г. С. Нерон и неронизм. С. 513.
2 Тойнби А. Постижение истории. М., 1991. С. 416. фашизмом. Отмечая некую повторяемость «воскрешения» этих «первобытных чувств», историк подчеркивал связь этой регрессии на уровне психического с «внезапной утерей ориентации, забвением истинного соотношения ценностей: «восхваления жестокости в ущерб любви, животного начала в ущерб культуре.». 1 Именно эта посылка J1. Февра побуждает нас обратиться к технологии полидисциплинарного синтеза, разработанной в рамках томской методолого-историографической школы, о имеющей фокусом бессознательное. Принципиальная новизна разработанной технологии полидисциплинарного анализа заключается, прежде всего, в том, что она конструируется на базе комплементарных концепций и методов, чья взаимодополняемость определяется и контролируется параметром сфокусированности этих методов и концептов на сфере бессознательного. Тем самым удается избежать практики того самого произвольного выбора «комплектующих» для междисциплинарной исследовательской техники анализа, выбора, который нередко, в силу отмеченной методологической невнятности, приводил к неразборчивой всеядности со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Уже сам выбор этих комплектующих, ориентированных не на все, а на определенные концепты бессознательного, открывает шанс работы в новом, гораздо более строгом и пластичном режиме. Привлекаемые теории П. Бурдье, Э. Эриксона, Э. Фромма, К. Хорни, Д. Узнадзе и его школы установки, равно как и некоторые другие, оперируют такими моделями бессознательного, которые вскрывают его социокультурную и историко-природную предпосылочность. Называется ли это бессознательное габитусом (П. Бурдье), идентичностью (Э.Эриксон), установкой (Д.Узнадзе), во всех случаях имеется в качестве принципиального методологического ориентира анализ структур умонастроения в контексте их социального интерьера
1 Февр Л. Бои за историю. /Пер. A.A. Бобовича, М. А. Бобовича и Ю. Н. Стефанова. М., 1991. С. 125.
2 Подробнее см.: Николаева И. Ю. Проблема методологического синтеза и верификации в истории в свете современных концепций бессознательного. Томск, 2005; Николаева И. Ю. Полидисциплинарный синтез и верификация в истории. Томск, 2010. происхождения и бытования. Бессознательное на перекрестии данных подходов вырисовывается как неосознаваемая, но четко упорядоченная всем стилем жизни общества социально-психологическая матрица установок в поведении людей, формирующаяся всем контекстом исторического опыта поколений, социальных слоев и отдельных личностей. Тем самым создаются основы для реконструкции коррелируемых связей между видимым и невидимым мирами, между миром материальным, вещным, природным и миром тонких структур умонастроений.
В тоже время привлекаемые концепции, несмотря на их принципиальное методологическое родство, имеют различные теоретические и методические ресурсы, что и дает возможность расширения аналитического и интерпретационного формата работы с их помощью. И наконец, еще один принципиально важный параметр данной технологии — ее способность давать верифицируемый результат.
Охарактеризуем основные узловые блоки данной технологии. Теория Карен Хорни1 начинается с утверждения, что универсальных психических норм не существует: поведение, расцениваемое как невротическое в одной культуре, может быть совершенно нормальным для другой, и наоборот. О том, что является нормой, а что нет, можно судить, рассмотрев индивида в контексте тех конкретных культурных условий, в которых он функционирует. Исследовательница акцентирует внимание на двух весьма важных моментах, которые характеризуют человека с невротическими проявлениями — это ригидность реакций и несоответствие между потенциями и достижениями. Другим не менее значимым для понимания теории К. Хорни является такое понятие как базальная тревога, представляющая собой ощущение собственной незащищенности, слабости, беспомощности, незначительности в этом мире. Также Хорни выделяет несколько защитных невротических механизмов:
1 Подробнее см.: Хорни К. Невротическая личность нашего времени. М., 1993.
• Невротическое влечение к любви. Если нормальная любовь основывается на чувстве, то невротическая — на стремлении к безопасности. Однако невротик постоянно стремится к любви, но не в состоянии отдавать ее, страшась эмоциональной зависимости.
• Невротическое влечение к власти. Оно возникает под влиянием страха, тревожности и чувства неполноценности. Стремящийся к власти невротик хочет быть всегда правым, контролировать всех и всегда поступать по-своему. Отсюда его три характеристики: (1) он желает быть первым во всем и соперничает даже с теми, чьи цели не имеют к его целям никакого отношения, (2) его влечение к власти основывается на враждебности к окружающим, и он старается унизить, фрустрировать их, нанести им поражение, (3) он боится расплаты и хочет быть любимым ими — вследствие чего возникает неразрешимая дилемма.
• Невротический «уход» основывается на вере индивида в то, что, однажды, став самодостаточным, он окажется в безопасности. Таким образом, он стремится быть независимым от людей.
• Невротическая зависимость. Постоянно ощущая собственную беспомощность, невротик склонен принимать традиционные точки зрения или те из них, которые наиболее весомы и влиятельны. Он может подавить все свои личные требования, позволить другим оскорблять себя, избегать критики и всем подряд предлагать свою помощь.
Описанные защитные механизмы индивид использует при решении своего базального конфликта. Стремления невротика к «любви», «власти» и «свободе» на самом деле являются ничем иным как поисками безопасности и попытками избавления от тревожности, что влечет за собой обращение к архаическим практикам как попытке найти выход из сложившейся ситуации.
Следующей не менее важной для нас теорией, помогающей объяснить социально-психологическую атмосферу общества, является теория
15 установки. Д.Н. Узнадзе1 и его ученики представляют установку как конкретное состояние целостного субъекта, его модус, определенную психофизиологическую организацию, его модификацию в той или иной конкретной ситуации, готовность к совершению определенной деятельности, направленность на удовлетворение актуальной потребности. Являясь отражением субъективного (внутреннего) и объективного (внешнего), а также, будучи целостным состоянием субъекта, установка предстает в качестве опосредствованного звена, «принципа связи» как между отдельными его состояниями, функциями, элементами (в интрасубъектной сфере), так и между этими последними (или же целостным субъектом) и транссубъектной реальностью. Установка содержит не только «каузальный» (побуждение к деятельности, потребность), но и «целеподобный» момент в виде общей проспективной неразвернутой модели будущей деятельности, своеобразно отражающей ее конечный результат. Следовательно, установка как модификация целостного индивида, определяемая субъективным (внутренним — актуальная потребность, прошлый опыт, в его широком понимании, особенности данного индивида) и объективным (внешнимконкретная ситуация) факторами, отражает не только настоящее и прошлое, но и будущее.2
Факторами формирования и изменения установки являются определенные объективные условия и определенная потребность субъекта. Вся сознательная активность субъекта направлена не на выработку в себе соответствующей установки, а на разрешение возникшей перед ним задачи. Волевое усилие субъекта сознательно направлено не на актуализацию в себе той или иной установки, а на выполнение поставленной перед собой цели. Притом, решая поставленную задачу, человек и его поведение в каждой конкретной сложной ситуации обусловлено его прошлыми опытами. Многократное повторение этих опытов дает возможность зафиксировать
1 Подробнее см.: Узднадзе Д. Н. Психология установки. СПб., 2001.
Иосебадзе Т.Т., Иосебадзе Т. Ш. Проблема бессознательного и теория установки школы Узнадзе // Бессознательное. Природа, функции, методы исследования. Тбилиси, 1985. Т.4. С. 37.
16 возникающую при каждой отдельной ситуации установку. Она сохраняет в себе готовность снова актуализироваться, лишь только вступят в силу подходящие для этого условия.
Под влиянием определенной неудовлетворенной потребности человек неосознанно «извлекает из себя» свои старые знания, весь свой прошлый опыт, куда входят и реализовавшиеся ранее установки, выступающие как «шаблоны» деятельности1.
Эти шаблоны, или автоматизмы, которые, подчеркнем, фиксируются лишь в результате неоднократно подтвержденного положительного опыта решения схожих задач схожим образом, поначалу могут существовать в виде смутных образов, переживаний, со временем рационализируемых на языке сформировавшихся в данной культурной среде понятий. Иными словами, механизм формирования фиксированных установок дает ключ к пониманию историко-психологические истоков формирования ценностных ориентаций людей. Неудивительно, что логика и язык этих ценностных ориентаций будут существенно отличаться в разных временных и историко-географических средах.
Сама по себе психологическая теория установки, конечно, бессильна в реконструкции этих матриц человеческого сознания. Ее познавательный потенциал может быть использован при условии опоры на материал, который может дать история. Именно история с помощью разного рода дисциплин может определить ту систему бытийственных координат, в которых происходит формирование потребности в решении той или иной конкретной задачи. Именно она с помощью соответствующих методик с относительно большой степенью точности может определить насколько устойчивым был тот или иной комплекс фиксированных установок, определявших латентную картину мира человека данной культуры.
1 Шерозия А. Е. Психоанализ и теория неосознаваемой психологической установки: итоги и перспективы// Бессознательное: Природа, функции и методы исследования. Тбилиси, 1978. Т. 1. С. 53.
Теория установки в историческом исследовании, может быть использована в связке с теорией идентичности, строящейся на методологически близких основаниях.
Идентичность по Э. Эриксону1, представляет собой твердо усвоенный и личностно принимаемый образ себя во всем богатстве отношений личности к окружающему миру. Она является показателем зрелой взрослой личности. Складывание идентичности происходит на протяжении всей жизни индивида, путем последовательных «я-синтезов» и перекристаллизаций. Этот процесс состоит из восьми стадий. В результате этого развития можно выделить два основных принципа:
• Ощущение тождества самому себе и непрерывности своего существования во времени и пространстве.
• Осознание того, что твое тождество и непрерывность признаются окружающими людьми.
Теория установки в руках историка, владеющего необходимой информацией о «каждом данном историческом периоде», позволяет интерпретировать идентичность в более строгом формате. По сути, идентичность можно представить как систему интериоризованных и выработанных установок личности, которая призвана обеспечить бессознательное чувство целостности и адекватности «Я» обществу через принятие норм, ориентиров и табу тех микросоциальных групп, в которых личность социализируется в обществе. Принятие этих норм, протекающее относительно безболезненно в условиях «здорового» общества, свидетельствует об адекватности основных ценностных ориентаций (фиксированных установок) решению основных личностно значимых задач тех или иных членов социальной группы, задач, вытекающих из социальной роли агентов данной группы, обусловленных ее/ их местом в системе общественного разделения труда. В обстоятельствах исторического кризиса для личности становится затруднительным принять существующие
1 Подробнее см.: Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. М., 1996.
18 социальные и идеологические императивы как «свои» — не срабатывают автоматизмы сознания, или фиксированные установки.
Немаловажным моментом в теории Эриксона является то, что, как правило, на протяжении всей жизни индивид преодолевает ряд кризисов, связанных со становлением собственной идентичности. Однако кризис не обязательно несет за собой осознание. Полной рационализации быть не может, как и полного осознания идентичности.
Э.Эриксон выделяет три основных вида идентичности: позитивную, негативную и смешанную. Позитивная идентичность представляет собой твердое усвоение социокультурных нормативов окружающего мира. При смешанной идентичности идентификации человека приходят в противоречие друг с другом. В период наступления кризиса автоматизмы сознания не срабатывают, а новые еще не сформированы в новые установки. Следовательно, прежние установки не дают энергии.1 Не получается их гармоничного сосуществования. Поскольку система установок приходит в противоречие, наступает кризис. Негативная идентичность формируется тогда, когда прежние установки не срабатывают. Они не воспринимаются в качестве «собственных», что порождает внутренний дискомфорт в силу несоответствия установкам общества. Негативная идентичность при определенных условиях может служить своеобразным инструментом, чтобы отбросить прежнюю идентичность и сформировать новую, позитивную. Происходит пересмотр старых установок и отбор новых.
Концепция авторитарной личности Э. Фромма раскрывает механизмы поведения человека с садистскими и мазохистскими наклонностями. Во многом она расширяет понимание невротических уходов от тревожности описанных Хорни. Автор говорит о некой зависимости невротика и невозможности существования внутри него свободной личности. Для осознания собственной силы ему необходимо либо над кем-то
1 Подробнее см.: Шерозия А. Е. Психоанализ и теория неосознаваемой психологической установки: итоги и перспективы // Бессознательное. Природа, функции, методы исследования. Тбилиси, 1985. Т.1. С. 37−64.
2 Подробнее см.: Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1990.
19 господствовать, либо подчиняться. Мазохистские тенденции часто специфическим образом, адекватным стилистике психосоциального и культурного кода сознания и поведения общества и личности рационализируются и тогда выступают под маской любви и верности. Э. Фромм сформулировал эту закономерность следующим образом: «Но мы знаем, что человек — даже если он субъективно искренен — зачастую подсознательно руководствуется совсем не теми мотивами, которые сам он считает основой своего поведения: он может воспользоваться какой-либо концепцией, имеющей определенный логический смысл, но для негоподсознательно — означающей нечто, совершенно отличное от этого «официального» смысла"1.
Садистские тенденции в авторитарном типе личности менее рациональны и проявляются в желании иметь власть, причем неограниченную, эксплуатировать, а порой и причинять боль, чувствуя при этом собственное превосходство. Личности авторитарного склада всегда испытывают тревогу, поскольку никогда не уверены, что их любят и ценят понастоящему. о
И наконец, обратимся к концепции П. Бурдье. Под габитусом автор понимает систему устойчивых и переносимых диспозиций, приобретенных личностью. Габитус роднит с фиксированной установкой то, что он интерпретируется как бессознательно усвоенные, закрепленные привычки поведения, принадлежащие к сфере неосознанного, само собой разумеющегося. Как социолог Бурдье акцентирует гомологичность габитусов, формирующихся в границах одного класса условий существования и социальных детерминаций. Говоря о том, что габитус формируется в системе взаимосвязанных и взаимозависимых полей, в которых протекает жизнь людей (поле экономики, поле политики и т. д.), Бурдье исходит из наличия разных моделей габитуса в разных
1 Фромм Э. Бегство от свободы. С. 65.
2 Подробнее см.: Бурдье П. Социология политики. М., 1993; Он же. Структура, габитус, практика//Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т.1, № 2. С. 40−58.
20 социокультурных нишах одного и того же общества. Таким образом, можно констатировать, что теоретический тандем концепции установки и габитуса дает возможность методологически строго исследовать социальный генезис ценностных ориентаций.
Габитус есть, то, что позволяет обжить институции, присвоить их, поддерживая в активном, жизненном, деятельном режиме, однако, подвергая эти институции пересмотру и преобразованию. Являясь продуктом истории, габитус производит коллективные и индивидуальные практики, а, следовательно, и саму историю. Иными словами — это некая встроенная в человека и записанная на нем история и социальность. Это все те приобретенные путем социализации поведенческие навыки, которые не были присущи человеку от природы, но превратились в нечто неотделимое от него. Это своего рода обретенная система схем поведения, которая определяет правила и границы тех социальных игр, в которых участвует человек. Это понятие в определенном аспекте позволяет связать индивидуальное и социальное.
Таким образом привлечение теории габитуса П. Бурдье может дать более точные пути в реконструкции системы фиксированных установок, поскольку подразумевается вариативность габитуса в зависимости от положения агента социального поля в общей структуре социальных полей того или иного общества. Взаимодополняемость теорий установки и габитуса видна также в том, что если понятие габитуса лишено динамического измерения (П. Бурдье не ставит вопрос о механизмах его трансформации), то теория установки позволяет отчасти снять эту проблему, открывая путь к пониманию динамики ментальности и ее структурированию.
Особо подчеркнем, что собранный «оркестр» теорий и концепций может давать верифицируемый результат лишь в руках исследователя, вооруженного историческим знанием.
Методологической основой работы является принцип историзма, требующий изучения каждого явления в его конкретных связях и
21 взаимообусловленности, в конкретных обстоятельствах времени возникновения явления и его развития. Использовано также сочетание историко-сравнительного, историко-генетического и историко-биографического методов, позволивших в своей совокупности раскрыть особенности, как поведения Нерона, так и функционирование античного общества в период крутого перелома его ценностных ориентаций.
Источники. Источниковую базу работы представляют произведения античных авторов: Тацита1, Светония2, Петрония3, Плавта4, Овидия5. Оговорюсь, что ключевыми работами для меня являлись жизнеописания Тацита и Светония. Многие исследователи подвергают сомнению то, насколько правдоподобно все, что они описывают, и можно ли на них опираться в качестве источниковведь события, о которых античные историки повествуют, произошли гораздо раньше, нежели авторы пишут о них. Другие говорят о субъективности повествования и о том, что информация была получена античными историками из «вторых рук». Однако мне представляется, что данные опасения преувеличены. Каждый автор по сути своей субъективен. Рассказывая о том или ином событии, мы в любом случае выражаем собственное отношение к произошедшему событию или исторической личности, и избежать этого невозможно. Несомненно, что повествование того же Светония очень яркое и направленно на то, чтобы привлечь читателя, заинтересовать его, но в то же самое время при всем сгущении красок автору удалось передать ту атмосферу, которая царила тогда в обществе. Труды Тацита, в этом плане выглядят более фундаментально и осмысленно, хотя тоже не лишены авторского отношения к происходившему. Но главный довод в пользу использования данных источников заключается в том, что названный методологический
1 Тацит К. Анналы. Сочинения в двух томах. Л., 1969. Т.1.
2 Гай Светоний Т. Жизнь двенадцати Цезарей. М., 1993.
1 Петроний А. Сатирикон. М., 1991.
4 ПлавтТ. Амфитрион. Комедии. М., 1987.
5 Публий Овидий Н. Любовные элегии. М., 1963. Он же. Наука любви. М., 2001. инструментарий вкупе с внеисточниковым знанием позволяет проверять те или иные положения на вероятностную прочность.
Научная новизна исследования. Впервые в отечественной историографии показываются возможности полидисциплинарного анализа поведения Нерона в широком контексте социокультурных и социопсихологических сдвигов в античном обществе.
Практическая ценность работы заключается в том, что она вносит определенный вклад в разработку проблемы ментального облика античного мира, включая такие сферы как политика, повседневность, культура, гендерные отношения. Материалы исследования могут быть использованы при создании общих и специальных курсов по методологии истории, истории античности и тендерной истории.
Заключение
.
Проведенное в диссертации исследование позволяет сформулировать некоторые общие вывода, касающиеся возможностей верифицированного полидисциплинарного анализа историко-психологической природы процессов деформации социально-психологической идентичности римской элиты и её наиболее яркого представителя — Нерона.
Как показал этот анализ, процессы деформации идентичности имели масштабную социальную обусловленность и отразились в самых разных сферах жизни римского общества. Традиционный уклад римлян был подорван пересмотром ценностей, связанных с войной, изменением отношения к труду, богатству, собственности. Наиболее рельефно этот кризис проявился в среде римской аристократии и прежде всего императорского двора. Изменение состава элиты, появление так называемых нуворйшей повлияло на перегруппировку социальных механизмов регулирования общества, которое все больше нуждалось пересмотре прежней шкалы ценностей. Разрастание бюрократического аппарата в государстве требовало от представителей аристократии обретения новых талантов, дабы остаться в обойме этого аппарата. Если раньше требовалось проявить себя на полях сражений, то в новых социальных условиях было востребовано искусство политического лавирования, интриги, подкупа и т. п. В сложившейся ситуации и появились две шкалы ценностей (установок — на языке теории Д. Узнадзе), названные Г. С. Кнабе Престижностью I и
Престижностью II, когда «казаться» стало почти что нормой, а «быть» смогли лишь единицы, но подчеркнем, что такие люди все-таки оставались.
Война и добытое с ее помощью состояние перестала быть важнейшей обязанностью и привилегией гражданина. Обрабатывание семейного надела приносило гораздо меньший доход, нежели ростовщические проценты.
Легкие способы наживы не могли не привлекать, но проблема в том и заключалась, что они не были морально санкционированы. Традиция стояла
163 на том, что это все «нечистые» способы обогащения, а реальность демонстрировало обратное — стремление к этому богатству, к высоким должностям, не подкрепленное установкой на демонстрацию доблести, служащей основанием для получения всего этого. Причем в состав римской элиты вливались люди низкого происхождения, порой бывшие рабы, которые занимали высокие государственные посты. Соблазн поступить подобным образом был велик и многие ему поддавались.
Как показал анализ привлеченного источникового материала с помощью избранной технологии полидисциплинарного анализа результатом этого явился конфликт ценностей или психосоциальной идентичности. Все это повлекло за собой как деформацию идентичности этого общества в целом, так и тендерной ее составляющей. Именно тендерный код сознания и поведения как нельзя лучше отразил усилившуюся невротизацию личности и нарастание внутреннего дискомфорта. Все это привело к тому, что римляне вынуждены были искать те ниши, где можно было бы «выпускать пар» Этими нишами стали пиры, сексуальные оргии, гладиаторские бои.
Еще раз подчеркну, что использование «оркестра» концептов и методов, комплектующих использованную технологию полидисциплинарного синтеза, имеющих общий фокус — бессознательноепозволило адекватно интерпретировать сексуальное поведение римской элиты как отражения социально-психологического сдвига, происходившего с ее представителями. Близость архаики обусловила относительно легкую и быструю деформацию нравственных оснований этого кода. Именно поэтому поведение представителей императорского дома наиболее рельефно демонстрирует этот слом. Масштаб беспорядочных сексуальных связей, те оргии, которые устраивались при дворе и в которые были втянуты представители императорской власти, а также сексуальные перверсиияркое тому подтверждение.
Произошедшие в римском обществе социальные процессы, оказали значительное влияние на господствовавшие в нем ментальные установки.
Проведенный анализ с использованием в частности, теории установки Д. Н. Узднадзе дал основания заключить, что в новых социальных условиях прежние фиксированные установки (ценности) не срабатывают. Взамен старых приходят новые — актуально-моментальные, которые в силу собственной новизны и несоответствия староримскому идеалу пока еще не могут быть восприняты этим обществом и зафиксироваться, т. е. стать «внутренне санкционированными». Это дает толчок к нарастанию невротизма, и как следствие к обращению к архаическим практикам, поскольку еще не был наработан тот мощный социокультурный багаж, который бы мог противостоять деформации сформировавшегося культурно-духовного багажа. В конечном итоге это и приводит к складыванию негативной идентичности римского общества, которая проявила себя в возрастающем чувстве дискомфорта, обусловленном несоответствием идеала и действительности. Однако это не было осознанное обращение к архаике, как полагал А. Тойнби, а бессознательно-интуитивное. Но, при всем этом трансформация традиционных ценностей несла в себе и ростки новой позитивной психосоциальной идентичности. Зазор между идеалом и действительностью имел своим следствием индивидуализацию личности, которая и вырабатывает новую систему ценностей.
Император Нерон, в свою очередь, пришел к власти в период этого кризиса ценностных установок, который повлек за собой психосоциальную трансформацию всего римского нобилитета. И его фигура в этом плане оказалась знаковой. Именно привлечение избранной методологической стратегии исследования позволило интерпретировать его «одиозную» фигуру как закономерный результат изменений, описанных Ю. М. Лотманом следующей формулой. Личность, отмечал ученый, является «сложной психологической и интеллектуальной структуры, возникающей на пересечении эпохальных, классовых, групповых и индивидуально-уникальных моделей сознания и поведения», и «любые исторические и социальные процессы реализуют себя через этот механизм, а не помимо него.». 1
Как удалось выяснить с помощью привлеченных методов молодой император оказался у власти с большим грузом собственных негативных предрасположенностей и отсутствием базального доверия к миру. Акцентуации негативной составляющей его идентичности способствовало, то, что Нерону приходилось лицемерить и заниматься тем, что выбрала для него мать лишь для того чтобы угодить окружающим. Постоянное давление со стороны матери и наставников (прежде всего Сенеки) привели к формированию авторитарного типа личности, которая проявилась с одной стороны, в стремлении к подчинению, а с другой, к желанию избавиться от того, кому подчиняешься. Будучи императором, Нерону не удалось обрести позитивную идентичность, поскольку он не смог воплотить в себе идеального с точки зрения традиции правителя. Он не оказался доблестным полководцем и не смог стать «pater familias» для своих подданных. Постоянное ощущение собственной несостоятельности порождало усиление невротического реагирования, которое снималось за счет включения механизмов компенсаторного удовольствия. Здесь и проявлялась регрессия к архаичной форме, где легче всего ощутить доминирование. Архаические практики были еще сильны, а наработанный социокультурный багаж, который мог бы противостоять деформации нравственно-психологических оснований идентичности, был чрезвычайно хрупким.
Нерон оказался сыном своего времени, которое востребовало все присущее ему качества, никак не выделявшие его из общего типа римских правителей. Он не являлся ни более жестоким, ни более кровожадным, ни более развращенным чем его современники, такие как Калигула, Тиберий,
1 Лотман Ю. М. Биография — живое лицо// Новый мир. 1985. — № 12. С. 230. Только отработка исследовательских технологий анализа, конструируемых в соответствии с этой методологически базисной посылкой дает шанс историку избавиться от произвольной интерпретаций, так или иначе воспроизводящих штамп романтической формулы о гении и злодее как «беззаконной комете», и реконструировать ту сложную логику исторической причинности, где отдельная личность, как впрочем и случай, могли бы быть поняты как явления или феномены закономерного порядка. (Лотман Ю. М. Клио на распутье// Новое время. 1993. -№ 47. С. 58)
Клавдий и др. В глазах народа Нерон остался популярным правителем, давая то, что и жаждалось массами — хлеб и зрелища. Он сам участвовал во всех вызывавших восторги зрителей массовых мероприятиях, тем самым разделяя с простым народом его страсти. Можно предположить, что простые римляне в определенной степени идентифицировали себя с ним, недаром после его смерти появлялись так называемые Лже-Нероны. Особо подчеркну тендерную составляющую эволюции его идентичности, анализ которой позволяет верифицировать выводы, сделанные в отношении его общей психосоциальной идентичности.
Проведенное исследование (разумеется) не исчерпывает сформулированной в диссертации проблематики. Изучение поведения Нерона с использованием избранной полидисциплинарной технологией анализа позволяет наметить некоторые линии дальнейшего исследования. В их числе можно назвать детализацию механизма взаимодействия сознательных и бессознательных начал в истории античного мира. Такая детализация позволит более рельефно представить как кризис античного общества, так и пути индивидуализации сознания и новых ценностных установок, открывающих возможность выхода античного мира из тупика архаизма и обретение исторической преемственности, позволившей римской традиции сыграть важную роль в становлении культурной идентичности средневекового мира. С другой стороны, автор надеется, что наработанная в диссертации практика может помочь использовать апробированный в работе полидисциплинарный инструментарий для взвешенного профессионального анализа так называемых одиозных исторических персонажей, занимавших в кризисные времена авансцену античного мира и пролить свет на историко-психологические механизмы мутаций идентичности элиты.
