«Новые левые» как идеологи революции

«Новые левые», в отличие от прежних левых — коммунистов, не признавали марксистко-ленинскую идеологию и отрицали революционные возможности рабочего класса, имея собственные представления о будущих революционных переменах. Эти представления были самого разнообразного свойства, порой самого экзотического. Одним из центров формирования идеологии «революции» (если о таковой вообще есть смысл говорить) был Ситуационный интернационал во главе с его вождем Ги-Эрнстом Дебором, автором ставшей впоследствии хрестоматийной книги «Общество спектакля» (1967). Суть его устремлений отражена во фразе: «Мы не хотим поменять мир, в котором нам гарантировано, что мы не умрем от голода, на мир, в котором мы точно умрем от скуки». Ситуационалисты считали, что Запад уже достиг товарного изобилия, достаточного для коммунизма, пора устраивать революцию, в первую очередь «революцию повседневной жизни». Это означало отказаться от работы, подчинения власти, уплаты налогов, выполнения требований закона и общественной морали. Все должны заняться свободным творчеством и наступит царство свободы. Ги Дебор полагал, что «дела людей должны иметь своим основанием если не террор, то страсть. Все средства годятся для того, чтобы забыться: самоубийства, тяжелые увечья, наркотики, алкоголизм, безумие».

Ситуационный интернационал был хоть и небольшой, но довольно активной группой, весьма органично влившейся в поток антисистемных протестов молодежи троцкистского, анархистского, марксистско-ленинского и иных толков. «Революционеры» 1968 г. утверждали, что прежние антисистемные движения, возникшие в XIX—XX вв. социал-демократы, коммунисты, а также национально-освободительные движения, все они в той или иной степени пришли к власти после Второй мировой войны. Но даже добившись власти, они не изменили мир. Соответственно, изменить его смогут только они, поскольку только их «революция» является единственной настоящей.

В связи с активизацией молодежного движения и в целом сильного левого уклона политической жизни характер политического развития в 1960;е гг. был совершенно иным — вера в революцию, которая отступила под влиянием страшного опыта тоталитаризма 1930—1940;х гг., вновь возвращалась: молодым людям 1960;х гг. стабильные буржуазные демократии казались авторитарными системами, а преуспевающее рыночное хозяйство — замаскированным буржуазно-материалистическим капитализмом, антитоталитаризм виделся им как прежде всего антикоммунизм. Внутренняя диалектика такого развития состояла, по словам одного из кумиров молодежи тех лет немецкого философа Герберта Маркузе, в том, что «достигнутые с таким трудом и такими жертвами свобода мнений, слова и совести, равно как и свобода экономики, развитию и защите которой они служили, по сути дела были критическими идеями, миссия которых заключалась в том, чтобы устаревшую материальную и духовную культуру заменить более плодотворной и рациональной. С момента своего превращения в институты они разделяют судьбу того общества, органической частью которого они стали. Успех ликвидировал собственные предпосылки».

В Германии, издавна выделявшейся высокой философской культурой, центром протестов стал Франкфурт-наМайне, где интеллектуалы тамошней школы социологии формулировали основные тезисы антикапиталистической критики. Характерным для них было выражение «капиталистический военно-промышленный комплекс» (ВПК). Герберт Маркузе — один из участников этой школы. У «новых левых» имелось три идола, три «М»: Маркс, Мао и Маркузе. На самом деле никто из философов не был так популярен у студентов, как Маркузе. Самыми популярными у студентов стали его тексты «Эрос и общество» и «Одномерный человек». Ныне обобщения, к которым прибегал Маркузе в отношении буржуазного общества, воспроизводящего «одномерных людей», представляются сильным преувеличением… Его нападки на традиционную семью как на репрессивную структуру также преувеличение.

Не менее радикально высказывался еще один участник Франкфуртской школы Теодор Адорно, в книге «Авторитарная личность» он отмечал, что экономический детерминизм Маркса заменяется детерминизмом культуры. Если в семье христианской и сугубо буржуазной главенствует авторитарный отец, с большой долей вероятности можно предположить, что дети вырастут расистами и фашистами. Книга Адорно была, по словам американского социолога Чарльза Снайса, «бескомпромиссным приговором буржуазной цивилизации, притом что воззрения ранее считавшиеся не более чем старомодными, ныне, по этой книге, признаются фашистскими и недостойными психически здорового человека». Получалось, что Маркс криминализировал капиталистов, а Франкфуртская школа социологии — средний класс. При этом забывали, что именно средний класс создал демократическое общество. Франкфуртцы считали буржуазное общество фашистским по сути, а новые левые в 1968 г. эту идею подхватили и развернули. На самом деле фашизм и нацизм более сложной природы, они прежде всего направлены против либерализма, капитализма, хотя и были его порождением.

Особенно студентов занимал ответ на вопрос — есть ли у общества какие-либо другие цели, кроме материального насыщения? Франкфуртская школа сформулировала отрицательный ответ — это общество даже не способно поставить действительно актуальные вопросы: какие цели мы преследуем, для чего живем?

Помимо этого Франкфуртская школа по-новому интерпретировала демократию. Отныне демократия трактовалась как бесконечный процесс перманентной эмансипации и освобождения человека, достигающий своего воплощения в социалистическом обществе. Школа добилась того, что все традиции и ценности консерватизма были поставлены иод подозрение, не фашистские ли они. Нация, историческое наследие, даже религия считались подозрительными, рассматривались как симптом отсталого сознания.

По идее можно рассматривать тексты Франкфуртской школы социологии как желание выпукло и ясно сформулировать идею необходимости перемен в обществе, поскольку для того, чтобы что-либо выразить, нужно преувеличить, поэтому целая волна самокритики поднялась в Европе и Америке в годы вьетнамской войны и быстрого материального прогресса, появления современных средств массовой информации, больших культурных изменений. В этой обстановке большое значение и влияние получили взгляды, литература, идеи, наиболее значительной чертой которых было стремление подвергнуть все и вся подозрению в идеологии.

(замаскированных интересах), которое наиболее последовательно выразили «новые левые». Они полностью отрицали революционные возможности рабочего класса, а советскую систему считали такой же репрессивной, как и западную капиталистическую. Немецкий философ Юрген Хабермас указывал, что высокий уровень жизни привел к тому, что интерес к эмансипации общества уже не может быть выражен непосредственно в экономических понятиях — эксплуатация и отчуждение потеряли свое наглядное выражение и, следовательно, уже не могут быть общественно значимой целью и средством мобилизации. В индустриальных странах отрицание государственного устройства потеряло естественные основы. Государственная социальная политика, рост доходов и жизненного уровня препятствовали возникновению революционного классового сознания в широких народных массах. К тому же в 1960;е гг. социологи впервые констатировали, что начался переход от доминирования рабочего класса к преобладанию среднего слоя, что сильно поменяло ситуацию в целом.

Отправной точкой «новых левых» явился тезис о невозможности достижения экономической демократии в рамках традиционной политической системы: когда у власти правые — кормятся частные привилегированные группы, когда левые — правительственные и государственные чиновники. Выход — в росте и поощрении самоуправления и поощрении образования различных групп в обществе.

Самый важный след, который оставили «новые левые», — не в их теоретизированиях, а в том, что их критика буржуазного общества побудила правых, соответственно, «новых правых», к созданию собственной утопии, которая и вылилась в консервативную революцию.