История и память

Историческая наука — лишь один из источников формирования наших знаний о прошлом. Например, согласно опросам (респонденты могли выбирать несколько вариантов ответа), в современной России лишь 23% опрошенных в той или иной форме почерпнули знания об истории из специальной литературы, в том числе профессиональной историографии. Их меньше, чем тех, кто узнал о прошлом посредством обращения к рассказам людей старшего поколения (35%), периодике (45%), художественной литературе (43%), музеям (36%), и намного меньше, чем тех, кто считает, что постиг историю благодаря телевидению (66%), кино (70%) или учебникам (77%)^[1]. Среди значимых источников формирования исторической памяти следует также назвать устную традицию, историческую живопись, сетевой контент, театральные представления, рок-музыку и др. Нельзя не обратить внимания и на коммеморации, связанные с мобилизацией памяти о тех или иных событиях и личностях (например, праздники, юбилеи, исторические традиции).

В этой связи встает важная проблема соотношения понятий истории, массового исторического сознания и памяти. Массовое историческое сознание следует рассматривать в тесной связи с понятием ментальности (см. параграф 9.3). К нему близко примыкает термин «историческая намять» .

Одно из наиболее удачных определений исторической памяти в российской литературе приводит Л. П. Репина: это «совокупность привычных восприятий, представлений, суждений и мнений относительно событий, выдающихся личностей и явлений исторического прошлого, а также способов объяснения, рационализации и осмысления последнего»^[2]. Действительно, это определение позволяет объединить разные типы научного и ненаучного знания о прошлом, которое присутствует в сознании людей.

Близкие, но не совпадающие по смыслу понятия — социальная / коллективная намять н культурная намять. Под социальной памятью понимается память определенной социальной группы, выделяемой по различным признакам. Перечислим виды социальной памяти: корпоративная, национальная. память европейцев, семейная память и т. п. Под культурной памятью понимается совокупность исторических представлений и образов прошлого, закрепленных в памятниках культуры (литературные произведения, архитектурные сооружения, монументы, картины и т. п.), а также коммемораций, имеющих определяющее значение для памяти данной социальной группы / народа^[3].

Считается, что культурная память задает базовые представления о прошлом, формируя, таким образом, основу социальной памяти, очерчивая рамки, в которых возможны изменения представлений массового исторического сознания. Культурная память взаимодействует с так называемой коммуникативной памятью, которая рассматривается как память индивидов (участников или очевидцев) и групп о непосредственно пережитом или как возникающая в процессе межпоколенного общения в повседневной жизни^[4]. Конструкт коммуникативной памяти помогает понять механизм взаимодействия между коллективной и индивидуальной памятью.

Для понимания механизма формирования памяти важен термин «политика памяти» / «историческая политика» .

Политика памяти — политика, направленная на формирование определенных исторических представлений о прошлом, закрепленных в массовом историческом сознании отдельной социальной группы.

Инициатором политики памяти могут быть как государство, так и различные политические силы и социальные группы (см. также параграф 10.4). Изучение политики (политик) памяти позволяет, в частности, понять процесс закрепления тех или иных традиций и исторических представлений в культурной памяти общества. В контексте анализа механизма исторической политики рассмотрению подвергается и роль в ней историографии и исторических сочинений.

Действительно, одна из ключевых проблем современных дискуссий, связанных с исторической памятью, — взаимоотношения исторической памяти и исторической науки. В литературе присутствуют разные точки зрения на этот счет. Одна точка зрения, восходящая к позиции французских ученых — социолога М. Хальбвакса и историка П. Нора, разводит, а отчасти противопоставляет историографию и память. Согласно этой точке зрения, историография призвана корректировать память и отбирать то, чему в ней суждено остаться^[5].

Согласно другой точке зрения, историография — лишь отражение исторической памяти^[6]. Есть, впрочем, и компромиссная точка зрения, которая, признавая неизбежную зависимость историографии от мифов, укоренившихся в массовом сознании, призывает тем не менее с этими мифами бороться («история — это искусство отделения подлинных реальностей от всевозможных симулякров»^[7]).

Вероятно, однозначное решение этой проблемы невозможно. Однако сама постановка проблемы соотношения истории и памяти имела два позитивных последствия. Во-первых, подчеркнула необходимость комплексного исследования различных аспектов исторической культуры разных эпох, включая историографию, памятники культуры, коммеморации, устную традицию и т. п. Во-вторых, дала толчок развитию таких направлений науки, как memory studies, изучающих механизм формирования исторических представлений и массовое историческое сознание в разные эпохи (см. параграф 10.4), и публичной истории, ставящей целью донести историческое знание, его приемы и методологию до широких слоев населения (см. параграф 10.5).

• [1] См.: Савельева И. М., Полетаев А. В. Знание о прошлом: теория и история: в 2 т. СПб., 2006. Т. 2. С. 421.
• [2] Репина Л. П. Культурная память и проблемы историописания: историографические заметки. М.: Изд-во ГУ ВШЭ, 2003. С. 6.
• [3] Ассмаи Я. Культурная память. Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности: пер. с нем. М.: Языки славянской культуры, 2004.
• [4] Репина Л. П. Указ. соч. С. 11.
• [5] См., напр.: Никифоров А. Л. Историческая память и общество //Личность. Культура. Общество. 2013. Т. 15. Вып. 2. С. 90−102.
• [6] См., напр.: Рюзен Й. Утрачивая последовательность истории: некоторые аспекты исторической науки на перекрестке модернизма, постмодернизма и дискуссии о памяти //Диалог со временем: альманах интеллектуальной истории. 2001. Вып. 7. С. 10.
• [7] См., напр.: Булдаков В. П. Историк и иллюзии исторической памяти // Россия и современный мир. 2013. № 2. С. 34—47.