Настоящее диссертационное исследование посвящено изучению произведения МЛО. Лермонтова, известного под названием «Штосс». Содержание данной работы отражает попытку создания более полного представления о «Штоссе» как феномене литературного процесса первой половины XIX века и значимой составляющей творческого наследия М. Ю. Лермонтова.
Исследователями неоднократно отмечалось, что художественному мировидению М. Ю. Лермонтова свойственна явно выраженная цельность, непосредственно повлиявшая на высокую степень свойственной его произведениям концептуальности, что, в свою очередь, порождает своеобразное «кружение» писателя вокруг определенных образов, мотивов, проблем1. Последнее обстоятельство позволяет рассматривать повесть «Штосс» в контексте творчества М. Ю. Лермонтова в противовес сложившемуся в науке устойчивому представлению об особняковом положении повести в ряду других его произведений.
Более того, «Штосс» органично вписывается не только в контекст лермонтовского творчества, но также в литературный контекст первой половины XIX века, о чём красноречиво свидетельствует выявленное нами сопряжение повести МЛО. Лермонтова с произведениями Н. В. Гоголя, Н. А. Полевого,.
B.Ф.Одоевского, которое проявило органичную адаптацию в «Штоссе» характерного для художественного мировидения названных выше писателей взгляда на проблему судьбы личности, вставшей на.
1 Фохт У. Р. Лермонтов: логика творчества / У. Р. Фохт. — М., 1975. — С. 181- Удодов Б. Т. Лермонтов. Художественная индивидуальность и творческие процессы / Б. Т. Удодов. — Воронеж, 1973.
C.639- Асмус В. Ф. Круг идей Лермонтов / В. Ф. Асмус //Асмус В. Ф. Избранные философские труды: В 2-х т. — Т. I. — М., 1969. — С. 31- Маркопич В. М. О лирико-симполическом начале в романе Лермонтова «Герой нашего времени» / В. М. Маркопич //Известия АН СССР. Серия литературы и языка. — ] 981. — Т. 40. Л!> 4. — С. 294- ГерштсГш Э. Судьба Лермонтова / Э.ГсрштеГш. -М., 1986.-С. 107. особый путь жизнедействования благодаря ощущаемому ею острому разладу с миром земной обыденности, что способствовало проявлению в повести М. Ю. Лермонтова иронического начала. В связи с этим отправной точкой в осмыслении «Штосса» в настоящей диссертации явились два сущностных концепта, характерных лермонтовской концептосфере — концепт иронии и концепт судьбы. (Заметим, что концепт судьбы у Лермонтова, равно как и непосредственно концепт судьбы в его философско-эстетическом наполнении3, уже являлся предметом научного осмысления).
Несомненно, «концепт» — это философская категория, которая особенно в последние годы понимается как константное для науки философии понятие, ибо по мысли Ж. Делёза и Ф. Гваттари, «философия — это искусство формировать, изобретать, изготавливать концепты». Однако именно философия утверждает концепт в его творческой ипостаси. Как несущий «на себе личную подпись своего создателя», концепт должен именно «твориться» 5, поскольку он всецело «зависит от вольной творческой деятельности». Отсюда творец художественного произведения безоговорочно имеет право именоваться концептором (т.е. продуцирующим концепт). Таковым является М. Ю. Лермонтов, сполна обладающий творческой потенцией для того, чтобы в процессе своего мышления оперировать теми идеальными абстрактными единицами, коими можно назвать понятия «судьба» и «ирония», смыслы которых у писателя взрастились до уровня концептов. Отсюда концепт понимается нами как некая мыслительная категория, базирующаяся на определённой проблеме, отраженной в художественном творчестве конкретного автора,.
2 Красикова Е. В. Концепт судьба в космологии М. Ю. Лермонтова / Е. В. Красикова //Вестник-Московского университета. — Сер. 9. Филология. — 2004. — № 5. — С. 104.
3 Арутюнова Н. Д. Истина и правда: истина и судьба /Н.Д.Арутюнова //Арутюнова Н. Д. Язык п мир человека. — М&bdquo- 1999. — С. 623.
4 Делёз Ж., Гваттари Ф. Что такое концепт / Ж. Делёз, Ф. Гваттари //Делёз Ж., Гваттари Ф. Что такое философия. — М., 1998.-С. 10. ЭпштеГш М. Новые понятия и термины /М.Эпштейп. — vvvvvv.relga.rsu.ru/n80/cult80l.htm характеризующая особую деятельность его концептосферы и расшифровывающаяся в зависимости от того контекста, в который она погружена концептоносителем. Такое определение концепта, по возможности, краткое, ёмкое и удобное для его использования в диссертационном исследовании, нами принимается в рабочем порядке.
Осмысление лермонтовских концептов иронии и судьбы в качестве содержательных стержней «Штосса» предполагает обращение к широкому контексту творчества писателя, благодаря которому ирония и судьба предстают как слагаемые лермонтовской концептосферы со свойственной им, как и всякому концепту, трехсложной структурой6 (включающей, с одной стороны, «основной» «буквальный» смысл, с другой — «пассивный» «исторический» и «новейший» «актуальный» и «активный» смысловые слои концепта), как раз и проявляющей существо концепта. Так, «основным» «буквальным» смыслом иронии, проступающим в границах творчества М. Ю. Лермонтова, включая последнее произведение, можно назвать присущую ей двуполюсность, когда истинным является не прямо высказанное, а противоположное ему. «Основным» «буквальным» смыслом судьбы выступает определенный «сценарий» человеческого бытия, в реальном мире воплощаемый в индивидуальном жизнедействовании.
Лермонтовские концепты иронии и судьбы обладают и «историческим» смыслом, проявляющим динамику их развития в проекции общей эволюции творчества М. Ю. Лермонтова, вследствие чего концепты приобретают бытийственный мировоззренческий характер осмысления. Последнее с наибольшей полнотой обнаружится в повести, завершающей творческий путь писателя. В.
6 Степаноп Ю. С. Концепт/Ю.С.Степанов //Степанов Ю. С. Константы: словарь русской культуры. — М., 2001. — С. 44- Буянова JI. Концепт «душа» как основа русской менталыюсти: особенности речевой реализации /Л.Буянова. — vvvvv.relga.rsu.ru/n80/cult80l .htm.
Штоссе" же выпочковывается и «актуальный» «новейший» смысл лермонтовских концептов судьбы и иронии, обнаруживаемый в их сопряжении друг с другом и обусловивший необычайную смысловую глубину этого произведения, в котором воссоздается особый жизненный путь творца и его особая судьба, что придаёт повести отчётливое философское звучание, подвигающее к восприятию её как итоговой вехи на пути М. Ю. Лермонтова, во многом суммирующей его собственные отношения с миром. И уже даже в этой связи не приходится говорить об «особняковости» «Штосса» в «поле» творчества М. Ю. Лермонтова, которое, в свою очередь, в свете нового открывшегося «зрения» на «Штосс» начинает обнаруживать свои дотоле непроявленные смыслы. (Это касается, например, несхожести понятий рока и судьбы в творчестве М. Ю. Лермонтова, максимально обнажающейся опять-таки в «Штоссе»).
Обозначенные в диссертации подходы к исследованию «Штосса» с позиции лермонтовской концептосферы и открывающиеся вследствие этого новые перспективы в осмыслении непосредственно повести «Штосс» и лермонтовского творчества в целом свидетельствуют об актуальности предпринятого научного исследования, и это несмотря на то, что интерес к творчеству М. Ю. Лермонтова по-прежнему не ослабевает, подтверждением чему являются работы последних лет, принадлежащие А. Журавлевой, Т. Уразаевой, И. Щеблыкину, И.Юхновой.
Главным материалом и объектом исследования является повесть М. Ю. Лермонтова «Штосс», погруженная в контекст его творчества, представленного, главным образом, романом «Герой нашего времени», незаконченным романом «Княгиня Литовская», ироническими поэмами «Сашка» и «Тамбовская казначейша» и драмами «Menschen und Leidenschaffen» и «Странный человек». К анализу также привлекаются план «Штосса» и черновой «текстовый отрывок» повести, способствующие максимальному обнаружению Vавторского замысла произведения.
По мере необходимости в диссертации используются произведения Л. С. Пушкина (поэмы «Граф Нулин» и «Домик в Коломне»), В. Ф. Одоевского (повести «Сильфида», «Княжна Мими», «Княжна Зизи»), Н. В. Гоголя («Невский проспект»), Н. А. Полевого («Блаженство безумия»), способствующие созданию возможно более — широкого контекстового «поля» «Штосса», проявляющего ряд проблем, затронутых в лермонтовском произведении, среди которых как одну из наиболее важных можно отметить проблему самоопределения и жизнедействования личности в чуждом ей своим ритуализированным ритмом жизни светском обществе.
В диссертацию также введены дилогия Э.-Т.-А.Гофмана «Ошибки-Тайны», актуализирующая мотив игры и образ игрока в «Штоссе», философско-эстетический трактат К.-В.-Ф.Зольгера «Эрвин. Четыре диалога о прекрасном и об искусстве», проявляющий концептуальную для М. Ю. Лермонтова категорию иронии. В работе присутствуют ссылки на сочинения А.-В.Вакенродера и А.-В.-Ф.Шлегеля, способствующие по возможности более объемно представить органичные «Штоссу» проблемы творчества и иронии.
Цель диссертационного исследования заключается в выявлении f- «ближних» и «удаленных» контекстов повести «Штосс», оформившихся не только из произведений М. Ю. Лермонтова разных лет создания, но и из сочинений российских и зарубежных писателей и философов-эстетиков начала — первой половины XIX века, определивших круг проблем повести и специфику их разрешения автором, а также в непосредственном осмыслении «Штосса» как рубежного произведения, сфокусировавшего в себе сущностные и первостепенные вопросы для Лермонтова-творца и человека.
Предметом исследования, обусловленным целью работы, является осмысление проблемы лермонтовского концепта иронии и судьбы, а также рассмотрение «Штосса» «в призме функционирования в нём данных концептов, инициирующих новые содержательные аспекты повести.
В соответствии с обозначенной целыо диссертационного исследования определяются следующие задачи'.
1. Проследить процесс последовательного вызревания замысла «Штосса» посредством обращения к двум сопутствующим лермонтовской работе над повестью контекстам: собственно лермонтовскому (план и «текстовый отрывок») и гофмановскому (дилогия «Ошибки-Тайны») — в связи с этим реконструировать принцип оформления основных слагаемых содержательного поля будущего «Штосса»: карточной игры и её участников, образа дома как пространства игры, звучащего адресапри этом показать уместность обращения к «гофмановскому элементу», способствующего обоснованию сопряжения в «Штоссе» двух ведущих взаимопрорастающих мотивов: игры и судьбы.
2. Выявить и осмыслить концепт иронии в лермонтовском творчестве и преимущественно его преломление в повести «Штосс» .
3. Обнаружить и проанализировать на текстуальном уровне силовое поле иронического напряжения «Штосса», способствующее созданию эффекта «мерцания смыслов» в повестиосмыслить особенности взаимодействия фантастического / нефантастического в «Штоссе» .
4. Проследить стадиальную эволюцию концепта иронии в творчестве М. Ю. Лермонтовас этой целыо ввести «Штосс» в контекст лермонтовского творчества, сполна обнаруживающий постепенное «движение» иронии (в сторону углубления собственного смысла, а также выкристаллизовывания её философского извода), проявившееся в корреляции с концептом судьбы и формирующее ироническую рефлексию концепта судьбы, что способствует выведению текста «Штосса» на совершенно особый структурно-содержательный уровень его осмысления.
5. Осмыслить пути адаптации М. Ю. Лермонтовым философско-эстетических концепций А.-В.-Ф.Шлегеля и К.-В.-Ф.Зольгера на уровне сопоставления восприятия категории иронии философами-эстетиками и М. Ю. Лермонтовым.
6. Произвести поэтапный анализ текста «Штосса» с опорой на «ближние» и «ближайшие» контексты повести.
7. Осмыслить своеобразие конфликта «Штосса» в его последовательном углублении: от «внешнего» к «внутреннему» — выявить содержание и функцию мотива двойничества и игры в аспекте «внутреннего» конфликта «Штосса» .
8. Рассмотреть соотношение понятий «рок» — «судьба» с позиции их функционального отражения в драмах «Menschen und Leidenschaffen», «Странный человек» и повести «Штосс» .
9. Обосновать феномен «симбиоза» двух сущностных для М. Ю. Лермонтова концептов — иронии и судьбы, проходящих через всё его творчество, включая повесть «Штосс» .
Решение поставленных задач в диссертационном исследовании обеспечивает сочетание сравнительно-исторического, культурно-исторического и типологического методов исследования.
Научная проблема диссертации также обусловила обращение к смежным областям гуманитарного знания — философии, эстетике, культурологи, истории и лингвостилистике.
Научнау новизну работы составляет впервые предпринятое исследование повести «Штосс», во-первых, погруженной в контекст творчества М. Ю. Лермонтова, во-вторых, в призме лермонтовского концепта иронии и концепта судьбы. В диссертации также впервые предпринята попытка сближения «Штосса» с дилогией Э.-Т.-Л.Гофмана «Ошибки-Тайны», а также с трактатом К.-В.-Ф.Зольгера «Эрвин», что позволило приблизиться к многостороннему раскрытию актуализированной в «Штоссе» авторской концепции мира и концепции жизненного пути героя-творца.
Научно-практическое значение работы состоит в расширении представлений о художественном мировидении М. Ю. Лермонтова, его творческом наследии, категории «концепт» в сочетании с понятиями «ирония» и «судьба», а также в том, что её результаты могут найти разнообразное применение в процессе разработки общих и специальных учебных курсов по русской литературе XIX века и вузовской практике преподавания, в руководстве научно-исследовательской работой студентов, включая написание курсовых и квалификационных работ. Материалы и некоторые положения диссертации могут быть использованы в дальнейших исследованиях творчества М. Ю. Лермонтова и проблемы концепта и специфики его проявления в художественном тексте.
Апробация работы. По результатам исследования были сделаны доклады на научно-практических семинарах аспирантов кафедры литературы Псковского государственного педагогического университета имени С. М. Кирова, принципиальные положения работы и её основные аспекты обсуждались на заседаниях кафедры.
Материалы диссертации явились предметом обсуждения на конференциях различного уровня, в том числе международного (Международная конференция «Мир романтизма». XII Гуляевские чтения / Тверь, 2004 г./) и всероссийского (всероссийская научно-практическая конференция, посвященная 190-летию со Дня рождения М. Ю. Лермонтова /Пенза-Тарханы, 2004 г./). Некоторые положения работы стали основой выступлений на Четвертых Майминских чтениях (Псков, 2001 г.), Пуришевских чтениях (Москва, 2001 г.), на научном семинаре «Тема судьбы в романтическом искусстве» (Тверь, 2005 г.). Отдельные положения диссертационного исследования стали основой статей, опубликованных в межвузовских научных сборниках («Забытые и второстепенные писатели ХУН-Х1Х веков как явление европейской культурной жизни» /Псков, 2002/, «Творческая индивидуальность писателя: традиции и новаторство» /Элиста, 2003/, «Проблемы филологии и методики преподавания иностранного языка на рубеже веков» /Псков, 2004/).
Структура работы определяется целями и задачами работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии. Библиография содержит 340 наименований. Общий объем исследования 232 страницы.
Заключение
.
Исследование повести «Штосс» с позиции её «вписанности» в лермонтовское творчество позволяет прийти к следующим выводам.
Прежде всего, неоспоримым фактом представляется то, что М. Ю. Лермонтова отличает необычайная личностная координированность в осмыслении философских, эстетических и этических проблем, а также органичная ему склонность к саморефлексии, всемерно повлиявшей на способность писателя возводить попадающие в поле его зрения реалии действительности на онтологический уровень их осмысления. Всё это обусловило необычайную концепированность мироощущения М. Ю. Лермонтова, о чём свидетельствовала складывающаяся в процессе его творчества особая картина мира, в которой сполна отразилось лермонтовское стремление выпочковывать и запечатлевать на языке образов бытийственную сущность предметов и явлений окружающей жизни. Будучи заключительным звеном творчества М. Ю. Лермонтова, повесть «Штосс» естественным и логичным порядком завершала и, соответственно, аккумулировала в себе все к тому времени определившиеся содержательно-образующие узлы и векторы лермонтовской картины мира и закономерно отразила попытку, воспринимаемую самим Лермонтовым как, возможно, последнюю, свойственного ему художественного осмысления вопросов и истин человеческого бытия.
О том, что это была завершающая, пороговая, попытка, подтверждает квинтэссированное философское содержание повести, отразившее присутствие в ней ряда бытийных проблем и сосредоточенное на проблеме судьбы, протянувшейся через всё творчество М. Ю. Лермонтова и получающей в ней своё разрешение. То, что «Штосс» — итоговое, рубежное для М. Ю. Лермонтова произведение, в значительной степени подтверждает его включенность в контекст творчества писателя (в диссертации представленный такими произведениями раннего периода, как иронические поэмы, драмы, «Княгиня Лиговская», и зрелого — «Герой нашего времени»), что позволяет наглядно показать многие проблемы, волновавшие М. Ю. Лермонтова на протяжении всей его недолгой, однако полной напряженности и трагизма жизни: например, проблему самоопределения личности, столь органичную М. Ю. Лермонтову, и проявившуюся ещё в драматических произведениях, которые запечатлели образ героя-одиночки, ищущего любви, тепла и просто покоя и человеческого участия, а в ответ же получающего проклятья и отчуждённость. Также следует назвать проблему поиска человеком в пространстве равнодушного и безразличного к нему мира места для себя и возможного претворения своих внутренних устремленийпроблему, которая явственно проступает как в иронической поэме «Сашка», так и в незаконченном романе «Княгиня Лиговская», герои которых нигде не могут найти этого места и вынуждены тратить свою жизнь впустую. Об этом же — роман «Герой нашего времени», также описывающий ещё одну жизненную трагедию внутренне опустошённого человека, познавшего разрушение человеческих связей и отношений и живущего на земле с клеймом «лицо пятого акта». Аккумулированные в «Штоссе», эти проблемы становятся наиболее явственными и острыми, поскольку обнаруживают свою сочетаемость с проблемой творца, художника, постоянно пребывающего в состоянии внутреннего смятения, объясняющегося не только творческими исканиями, но ещё и выбором им жизненного пути.
Все названные выше проблемы «стянуты» «Штоссом» в своеобразный смысловой «пучок», что и обусловило наше отношение к повести как к имеющей особую значимость и особое место в лермонтовском творчестве, которое, собственно, и должно принадлежать произведению, выражающему сокровенные мысли автора о смысле существования человека, находящегося в постоянных духовных поисках своего предназначения, а также способного на этом пути не только бросить вызов судьбе, но и выйти на поединок с нею.
В результате, в «Штоссе» выкристаллизовывается извечная, но вместе с тем отмеченная личной лермонтовской «печатью», коллизия: человек и его судьба, благодаря которой наиболее органично сплетаются, образуя взаимовыгодный симбиоз, два сущностно необходимых для мировидения М. Ю. Лермонтова концепта — иронии и судьбы.
Имеющие возможность существовать по отдельности, они, несомненно, являются самоценными категориями, имеющими свой удельный вес. Однако именно их слияние, которое возможно наблюдать в «Штоссе», оптимально проявило двуединость процесса общения — поединка человека с судьбой — с одной стороны, с другоймноголикость самой судьбы, посредством иронии ставшей способной отринуть своё высшее положение по отношению к подчинённому ей смертному и спуститься в земной мир ради встречи с ним.
Осмысление этого процесса слияния двух контекстов осуществлено в диссертационном исследовании благодаря контекстуальному подходу к изучению повести «Штосс». Контекстуальное «поле» «Штосса» сложилось из двух составляющих, которые можно обозначить как «лермонтовский» и «окололермонтовский» контексты, призванные с наибольшей долей объективности и в генезисе проявить как замысел, так и само ядро произведения.
Лермонтовский" контекст, представленный ироническими поэмами, драмами, романом «Герой нашего времени», незаконченным романом «Княгиня Литовская», а также планом и «текстовым отрывком» к «Штоссу», позволяет проследить оформление замысла повести, в которой через устремлённость героя к поискам некоего «нумера двадцать семь» и через игровую ситуацию карточного поединка с неведомым противником выкристаллизовалась важнейшая для произведения проблема самоопределения личности.
Также «лермонтовский» контекст делает более рельефной философскую грань «Штосса», в котором (и это особенно явственно проступает на фоне «лермонтовского» контекста) проявилась способность повести инициировать заложенный в ней смысл произведения-откровения о сути человеческой жизни, представляющей собой непрерывную борьбу, спор или же диалог со своей судьбой.
Привлечение к исследованию «окололермонтовского» контекста способствовало тому, что повесть предстала вмещающей в себя иронический концепт, а также тому, что более рельефными предстали проблема невозможности самореализации человека в ритуализованном свете, проблема ухода «невписавшейся» в его мир личности, а также проблема духовной мотивации поиска ею для себя нового жизненного пространства.
В «Штоссе» зафиксирован сам процесс поединка героя с судьбой, к которой Лугин предъявляет свои требования, и которая, в свою очередь, слышит героя, идет ему навстречу, но одновременно испытывает «прочность» его духовного мира карточным поединком, стремительно угнетающим лугинские физические силы и материальные возможности, даруя ему взамен нечто, может быть, более важное: определение собственных жизненных ориентаций, а также возможность увидеть, пусть в качестве «банка» неведомого противника, женщину-ангела — тот идеал который доселе тщетно пытался осуществить на холсте Лугин. Так, проблема судьбы в «Штоссе» углубляется посредством маркированности её творческой составляющей. Как показала параллель повести «Штосс» с романом «Герой нашего времени» (и особенно с его новеллой «Фаталист»), в «Штоссе» прорастают органичные для романа мотив игры, образ игрока и мотив пути, стимулирующие собой актуальную для повести проблему судьбы. Однако луганский взгляд, в отличие от печоринского, обращен в будущее. Именно поэтому сам Лугин душевно не испепелён, у него есть цель собственной жизниреализоваться, а также силы вступить в поединок с судьбой и бороться с нею. Именно поэтому в пространстве Петербурга Лугину откроется дорога в дом Штосса, в «нумер двадцать семь», где он вступит в игру со странным ночным посетителем этого «нумера», предоставившим герою повести возможность увидеть женщину-ангела. Таким образом, действия Лугина — это не пустые шаги в никуда, но следование своей особой, прочерченной для него лишь одного мудрой судьбой, стезе.
В результате представляется, что проблема судьбы, актуальная для лермонтовского мира, способна концепировать собой творчество писателя, и соответственно, имеет основания именоваться концептом, порожденным концептосферой М. Ю. Лермонтова. Процесс же его оформления представлен нами в призме «взращивания» идеи судьбы в лермонтовском творчестве из соотношения понятий «рок» — «судьба», которые разводятся самим М. Ю. Лермонтовым, поскольку в разных произведениях высшая сила, определяющая жизненный путь человека, предстаёт то роковым палачом (казнящим героев лермонтовских драм), то мудрым судьёй-стратегом (именно такой судьба предстаёт в «Штоссе»).
Поскольку судьба действует в «Штоссе» как активная сила, завязавшая отношения с пришедшим на её зов и ожидающим её в «нумере двадцать семь» дома Штосса художником Лугиным, в диссертации предпринимается попытка осмысления принципа её мышления", следуя которому она нисходит к подчинённому её воле смертному и общается с ним. Такой принцип мышления возможно соотнести с иронией, зиждящейся на способности к балансировке взаимоисключающими понятиями. Не будь судьба в «Штоссе» ироником, её встреча с Лугиным не могла бы осуществиться, ибо в противном случае судьба не была бы наделена способностью (инициированной именно иронией) отринуть бесспорную истину о своём высшем по отношению к человеку положению, раздвинуть нерушимые и незыблемые доселе границы между нею как высшей силой и земным миром и спуститься в «нумер» странного дома, комнату с растрескавшимися изразцами, пыльными зеркалами и старой мебелью, — более того, устроить там поединок в карты, к которому Лугин отнёсся без особых колебаний и душевного смятения. Последнее, кстати сказать, недвусмысленно свидетельствует об ироничности Лугина — человека, также ставшего способным одну за другой рушить те преграды, которые отделяют его от главной, жизненно важной и необходимой встречи, случившейся в доме некоего «титюлярного советника Штосса». В результате, всё, что было с героем до этого момента, с лёгкостью оставлено им и предано забвению: музыкальный вечер, графы и графини, фрейлины и ученые, городские улицы и прохожие. Всё это существует теперь отдельно от Лугина, для которого есть лишь его картины, «нумер двадцать семь», игра в штос и взгляд чудной красавицы, очертившие собой жизненное пространство героя. Не поэтому ли художник совершенно без сожаления продаёт вещи, связывающие его с тем, земным, миром, ставя на карту вырученные за них деньги ради обладания воздушно-неземным «банком» старика — необыкновенной девушкой — вестником высшего мира?
Не это ли истинная ирония, когда герой отринул для себя всё доселе окружавшее его ради постижения смысла собственного существования, когда он словно бы усмехается, ставя под сомнение аксиомы земного бытия — жизнь среди себе подобных, окруженному обыденными предметами и стандартными занятиями. Лугин же погружён в иную среду, живет иными потребностями и «питает» свои душевные силы из иного источника — игры и взгляда чудной красавицы. Герой вполне мог бы отнести звучащие «резким дишкантом» для него лишь одного слова адреса к слуховой галлюцинации, а видение лимонных голов вместо обычных человеческих — к зрительным нарушениям и продолжать жить безо всяких изменений. Однако Лугин безоговорочно расценил эти события как знаковые, последовал странному голосу, в награду за что и получил от судьбы шанс встретиться с нею за карточным столом, а также возможность диалога с ней, в процессе которого герой может даже ставить свои условия (например, назначать срок игры). Под этим углом зрения представляется совершенно очевидным, что герою был дарован именно шанс на жизнь, а не на гибель, ибо Лугин уже был духовно мёртв среди мира гостиных, а выйдя оттуда, жизнь для него как раз и началась, и все лугинские поступки, несомненно смелые, приобрели особый, значимый лишь для него одного, смысл (позитивный, созидательный для героя). Поэтому и сам «резкий дишкант», и «нумер двадцать семь» с его странными обитателями — это не дьявольское наваждение, способное умертвить Лугина, но волеизъявление самой судьбы, при помощи резкого «дишканта» выведшей героя из мертвящей светской среды, и благодаря карточному поединку завязавшей с ним особый, таинственный диалог.
Однако читатель никогда не узнает, выиграл ли Лугин в штос «банк» старика или же проиграл. М. Ю. Лермонтов останавливает повествование на словах «он решился», словно высказывая тем самым открывшуюся ему истину о том, что его герой посредством принятого решения уже совершил перелом своей жизни, созревший в его душе тут, среди пыльных стен и мутных зеркал странного «нумера». Вполне возможно, М. Ю. Лермонтов хотел подчеркнуть, что сам момент выигрыша чудной красавицы, может быть, и не столь важен, но зато судьбоносна сама встреча с нею, ибо человек всё же остается человеком, а судьба — высшей по отношению к нему силой. Этот закон никогда не переменится, как бы первому не хотелось подняться выше своих возможностей, а второй — снизойти в земной мир.
