Каноны красоты и гигиенические стандарты в культуре России 1890-1910-х годов

Исследования телесности в настоящее время являются одной из наиболее динамично развивающихся областей гуманитарного знания. Анализ изменения гигиенических стандартов, белья и костюма, практик ухода за собой активно осуществляется западными учеными с конца 1970;х годов, а в последнее десятилетие привлекает все большее внимание отечественных исследователей1. Обращение к подобной проблематике является важным симптомом эпистемологического поворота современной науки к междисциплинарности: рассматриваемое в исторической и социокультурной перспективе тело являет пример объекта, который не может быть сконструирован в рамках какой-либо одной из традиционных дисциплин.

В то же время интерес к телу может быть описан как один из аспектов изучения повседневности2, «истории частной жизни"3 — в противовес «большой» истории народов и государств. При этом внимание к тривиальным, обыденным практикам и представлениям отнюдь не предполагает исключения социально-политического измерения, напротив, рассмотрение элементов повседневности позволяет выявить тонкие идеологические механизмы вовлечения индивида в некие общности, его мобилизации для нужд государства, идентификации с продуктами массовой культуры4.

1 О. Б. Вайнштейн выделяет три основных направления в современных исследованиях телесности: изучение исторической динамики практик моделирования тела как таковых, рассмотрение тела как «места производства дискурсов», философская рефлексия телесности с феноменологических позиций (Ваннштейн О. Б. Ноги графини: Этюды по теории модного тела // Теория моды: Одежда. Тело. Культура. М.: Новое литературное обозрение, 2006. Вып. 2. С. 100−101).

2 О различных подходах к изучению повседневности см.: Гавришина О. В. Повседневность во множественном числе // Объять обыкновенное: повседневность как текст по-американски и но-русскн. — М.: Изд-во МГУ, 2004. — С. 11−18.

3 Мы отсылаем здесь к фундаментальному труду коллектива авторов под общей редакцией Филиппа Арьеса и Жоржа Дюби, в особенности к четвертому тому, освещающему «долгий» XfX век, включая период, который рассматривается в рамках данного диссертационного исследования: Ari6s Ph., Duby G A history of private life: Complete in four volumes. — Vol.4: From the Fires of Revolution to the Great War / ed. by M.Perrot. — Cambridge: Belknap Press, 1990. — 714 p.

4 На современном материале эти проблемы быливпервые рассмотрены в «Мифологиях» Р. Барта (Барт Р. Мифологии. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2004.320 с.) и «Системе вещей» Ж. Бодрийяра (Бодрийяр Ж.

Целью данной работы является выявление взаимосвязи эстетических и гигиенических норм, существовавших в культуре России 1890−1910;х годовопределение их значения в процессах формирования представлений о теле, характеризующих позднейшие периоды.

Поставленная цель определяет ряд конкретных задач, решаемых в работе:

1. реконструировать бытовавшие в рассматриваемый период практики ухода за собой, проследить их динамику;

2. проанализировать направлявшие их нормативные предписания;

3. рассмотреть контексты, в которых осуществлялось производство нормы (институты, типы текстов и т. п.), и связанные с ними способы легитимации.

Данные задачи последовательно решаются применительно к канонам красоты и гигиеническим стандартам рассматриваемого периода.

Выбранный хронологический отрезок (1890−1910;е годы) представляет особую важность с точки зрения формирования современных моделей телесности. В это время популярное медицинское знание становится важной частью обыденных представлений о теле. Эстетические недостатки внешности начинают восприниматься как болезни, которые подлежат лечению. Но наибольшее влияние научных открытий и основанных на них медицинских предписаний испытали представления о чистом и грязном, которые отныне обязательно включали информацию о болезнетворных микроорганизмах5.

Формирование массовой эстетики является другим важнейшим фактором, определяющим специфику рассматриваемого периода и в то же время позволяющим связать его с современностью. Упрощение и удешевление репродукционных техник позволило донести определенные образы до широчайшей зрительской аудитории, формируя ее визуальный.

5 Дуглас М. Чистота и опасность: Анализ представлений об осквернении и табу. — М: Канон-пресс-ЦКучково поле, 2000. — С. 65. t i f опыт, воздействуя на вкусы и ожидания. Прежде всего речь идет об изображениях на упаковке различных товаров, рекламных плакатах, афишах, открытках, на многих из которых были представлены лица, отражавшие усредненные представления о привлекательности.

Значительное влияние на массовые эстетические предпочтения оказывали и театральные представления, публика которых могла быть весьма многочисленна и разнообразна по социальному составу. Упразднение в 1882 году монополии императорских театров в России открыло дорогу множеству частных сценических предприятий и увеселительных заведений6, которые конкурировали за зрительское внимание, подстраиваясь под вкусы аудитории, и в то же время представляли для нее определенный эстетический образец.

Ряд важных изменений был произведен в рассматриваемый период в городской среде. В публичных пространствах крупных городов, а позже и в частных домах начало появляться электрическое освещение. Его яркость и состав спектра, близкий, по представлениям современников, дневному свету, позволяли выявить невидимые прежде подробности и стороны вещей. Электрическое освещение изменило восприятие лица, заставив пересмотреть привычный арсенал косметических средств и макияжные техники, а также способствовало выдвижению более высоких требований к чистоте домов и улиц.

Ключевое значение для формирования гигиенических стандартов, близких современным, имело создание в крупных городах системы централизованного водоснабжения, также в основном пришедшееся на рассматриваемый период. Кроме того, следует отметить появление крупных парфюмерно-косметических компаний7, активно пропагандировавших определенные эталоны красоты, модели потребления и способы ухода за телом. Особое место среди них занимает Товарищество провизора A.M.

6 Уварова Е. Д. Как развлекались в российских столицах. — СПб.: Алетейя, 2004. — С. 5.

7 На 1890-е годы приходится быстрый рост промышленного производства и создание крупных предприятий во всех отраслях (Пиетров-Эинкер Б. «Новые люди» России: Развитие женского движения от истоков до Октябрьской революции. М.: РГГУ, 2005. С. 50).

Остроумова, с которым в первую очередь ассоциируется понятие «гигиенической», или «врачебной», косметики.

Нижняя граница хронологических рамок исследования отмечает момент, когда обозначенные выше явления и процессы приобрели ярко выраженный характер. Начало многих из упомянутых изменений приходится на 1880-е годы, поэтому представляется закономерным рассматривать их влияние в условиях большего распространения и развития — со следующего десятилетия. Тем не менее, если говорить о взглядах на тело в целом, их пересмотр невозможно датировать с точностью до декады. Эстетические предпочтения и гигиенические стандарты, которые можно выявить в свидетельствах, относящихся к 1890-м годам, в свою очередь, укоренены в представлениях, бытовавших на протяжении многих предшествовавших десятилетий. Для того чтобы проследить эти взгляды в их динамике и в сравнительной перспективе, были привлечены источники, начиная с середины XIX века, а в некоторых случаях и более ранние. Таким образом, хотя основной корпус анализируемых материалов принадлежит периоду, обозначенному в заглавии работы, нижняя временная граница исследования указана с некоторой долей условности.

Верхняя хронологическая рамка более очевидна, так как совпадает с традиционным в историографии разделением дореволюционной и советской эпох. Между тем для данного исследования противопоставление этих периодов отнюдь не является принципиальным, напротив, настоящая диссертация задумана как начало проекта, предполагающего компаративное рассмотрение дореволюционных и советских практик и представлений, с акцентом на выявление преемственностей. Этот замысел не мог быть осуществлен в формате кандидатской диссертации в силу налагаемых им ограничений в объеме и проблематике, однако работа над проектом продолжается в рамках подготовки монографии по указанной теме. Практическое применение результатов исследования возможно также в форме разработки специализированных курсов по истории телесности. г.

Ч I.

Проблематика работы тесно связана с концепцией «модерна», или «модерности» — эпохи индустриальной современности. Специфика этого периода, теоретически осмыслявшаяся уже в первой трети XX века в работах таких мыслителей как Г. Зиммель8 и В. Беньямин9, в настоящее время широко принята в исследовательской литературе, в том числе отечественной10, в качестве концептуальной рамки. Существующие датировки несколько разнятся, в рамках данной диссертации это определение будет использоваться применительно ко второй половине XIX — первой половине XX века, что совпадает с более широко понятыми хронологическими рамками настоящего исследования.

К характерным чертам «общества модерна» относится возникновение больших городов и новых условий городской жизни, резко отличающихся от жизни в провинции или в деревне, интенсивное развитие науки и техники, доминирование секулярных и индивидуалистических ценностей, но одновременно все большая унификация людей как агентов социальной коммуникации, адресатов массовой культуры и объектов политико-экономического дискурса. В это время начинает остро осознаваться ценность современности, новому отдается приоритет перед традиционным11. В связи с этим можно говорить о «модерности» как о.

IО цивилизации проекта. Нормы, которые в традиционном обществе были четко закреплены за сословиями, перемешивались в культурном котле большого города, и возникновение новых смыслов уже было не связано со старыми привилегированными классами, а децентрализовано. Все большее.

8 См. напр.: Зиммель Г. Большие города и духовная жизнь // Логос. М., 2002. № 3−4.

9 Benjamin W. The Arcades Project. — Harvard: Harvard University Press, 1999. — 1088 p.

10 Вайнштейн О. Б. Денди: Мода, литература, стиль жизни. — М.: Новое литературное обозрение, 2005. — 640 е., пл.- Гаврншина О. В. «Снимаются у фотографа»: режимы тела в советской студийной фотографии // Теория моды: Одежда. Тело. Культура. М.: Новое литературное обозрение, 2007. Вып. 3. С. 271−284- Козлова H.H. Социально-историческая антропология. — М.: Ключ-С, 1999. — 187 е.- Фоменко Л. Монтаж, фактография, эпос: Производственное движение и фотография. — СПб.: Изд-во С.-Петербургского ун-та, 2007. — 374 е.- Ямпольский М. Б. Наблюдатель: Очерки истории видения. — М.: Ad Marginem, 2000. — 288 с. и др.

11 Неслучайно именно начиная со второй половины XIX века начинает приобретать современный вид институт моды — «зримое воплощение немотивированной новизны», по выражению Ю. М. Лотмана (Лотман Ю. М. Культура и взрыв. — М.: ГнозисПрогресс, 1992. — С. 125−126).

12 Козлова H.H. Указ. соч., с. 135.

1 7 значение приобретала фигура специалиста, по определению принадлежащая к буржуазии, поэтому буржуазные ценности в эпоху «модерности» выходят на передний план и даже начинают интерпретироваться как «общечеловеческие».

Социальная база исследования представлена именно теми группами общества, от имени которых и адресуясь которым в источниках рассматриваемого периода используется характерное обобщение «каждый человек». Речь идет в первую очередь о средних слоях городского населения, от крупной буржуазии до мещанства, хотя в определенной мере формулировавшиеся таким образом нормы и ценности затрагивали и дворянство (трансформация аристократических телесных норм также отчасти освещена в данном исследовании), и горожан в первом поколении.

Тендерный состав социальной базы исследования также имеет свою специфику. Культура красоты в рассматриваемый период была связана в первую очередь с женской социализацией и самосознанием. Гигиенические предписания также чаще адресовались женщинам, концентрируясь на страницах дамских журналов и книг по домоводству. В целом женщины представляются более восприимчивыми к социальным требованиям, так как их положение сильнее зависело от соблюдения последних. Таким образом, в поле исследовательского внимания оказываются преимущественно практики и представления, принадлежащие к женской культуре и «жизненному миру"14. Тем не менее, данная работа не ограничивается их рассмотрением, обращаясь также к опыту представителей противоположного пола и нормам, провозглашаемым как гендерно нейтральные.

Важно также отметить, что Россия в рамках настоящей диссертации рассматривается как часть европейской цивилизации, и специфика.

13 Ливен Д. Аристократия в Европе, 1815−1914. — СПб.: Академический проект, 2000. — С. 21.

14 Концепция «жизненного мира» приобрела известность как элемент поздней философии Эдмунда Гуссерля, впоследствии использовалась в феноменологической социологии Альфреда Штоца и получила развитие в работах его ученика Томаса Лукмана. Независимо от Гуссерля еще в начале XX века это понятие использовал Георг Зиммель.

В данном случае мы подразумеваем под «жизненным миром» условия обыденной жизни, не осознаваемые как продукт социокультурных взаимодействий, а выступающие для действующих в них индивидов в качестве самоочевидных. отечественного варианта «модерности» применительно к выбранному хронологическому отрезку представляет меньший интерес по сравнению с общими для всего западного мира тенденциями. Такой подход позволяет применить к российскому материалу методы и концепции, предложенные зарубежными исследователями для описания и анализа европейских и североамериканских реалий, от общих теорий модерности до более специальных работ о моде, гендере, визуальной культуре, потреблении, канонах красоты, гигиене и т. п. Кроме того, источниковая база наряду со свидетельствами и документами отечественного происхождения включает отдельные иноязычные тексты. Некоторые из них были взяты исключительно для аналогии, но в основном при отборе зарубежного материала принимались во внимание два фактора: предпочтение отдавалось либо источникам, имевшим хождение и оказавшим определенное влияние в российском контексте (как, например, гримировальное руководство Фридриха Альтмана или пособия по хорошему тону Баронессы Стафф, на которые ссылаются многие отечественные авторы), либо текстам, которые могут служить одновременно источниками по истории повседневности и интеллектуальной истории, обладая богатым аналитическим потенциалом (примером может служить цикл знаменитых эссе Шарля Бодлера «Поэт современной жизни»).

Обзор источников. В соответствии с предметом исследования основная масса источников призвана представить гигиенические и эстетические нормы, существовавшие в культуре рассматриваемого периода. Эти тексты и документы можно разделить на две основные группы: с одной стороны, материалы, содержащие предписания и рекомендации, и с другой стороны, свидетельства, в которых отражена индивидуальная рецепция подобных правил и представлений о должном. Первая группа наиболее многочисленна, она включает в себя всевозможные пособия и руководства, в изобилии выпускавшиеся на рубеже веков. Среди них особое место занимают книги по домоводству и этикету, адресованные женской аудитории15 — настоящие «энциклопедии» норм, охватывающие все стороны жизни. Аналогичный жанр среди периодических изданий представлен дамскими журналами и журналами для семейного чтения, статьи в которых, от советов по хозяйству до инструкций, как вести себя в обществеот модных обозрений до научно-популярных публикаций, отражали идеальную конструкцию женственности, проецируемую на различные сферы.

Более специальные нормативные предписания содержатся в брошюрах о красоте и здоровье, издававшихся парикмахерами, производителями парфюмерии и косметики, дантистами, гидротерапевтами и другими экспертными группами16. Кроме того, к источникам, связанным с производством нормы, можно отнести словари и справочные издания, составление которых никогда не способствует простой фиксации существующих явлений17, но структурирует и оформляет их в соответствии с некими представлениями о должном.

Если проекты универсальных установлений предлагались огромным количеством авторов, то частные голоса расслышать намного сложнее. Для того чтобы соотнести декларируемые нормы с неписаными правилами, которыми регламентировалась повседневная жизнь, были привлечены мемуары и произведения художественной литературы. Мемуарные тексты, в.

15 Женщина дома и в обществе: Настольная книга для женщин, содержащая все необходимый указания и практические советы, относящияся к домашней и общественной жизни женщины. — М.: Изд-е Т-ва провизора А. М. Остроумова, 1912. — 256 е.- Правила светской жизни и этикета: Хороший тон / Сост. Юрьев, Владимирский. — М.: Рипол, 1991 [1889]. —416 е.- Baroness Staffe. The Lady’s Dressing Room. [1893] —- http:/Avwv.victorianIondon.org/pub1ications/ladvs: Cassels Household Guide [c. 1880]. — http://www.victorianlondon.org/.

16 Борьба с веснушками, загаром и другими пятнами на коже. — М.: Издание Товарищества A.M. Остроумова, б.г. — 18 е.- Вио Л. Гигиена зубов // Модный магазин. Спб., 1863. № 17- Как причесываться? Как ухаживать за своими волосами? Как сохранить свои волосы? Наставление для самостоятельнаго, без помощи парикмахера, исполнения дамских причесок, как для дома, так и для выездов. Врачебные советы для ухода за волосами и лечения их. — СПб.: Изд-е Д.А.Пнсаревскоп>, б. г. — 56 е.- Красота женщины: Руководство роскошных дамских причесок парикмахера «И. Андреев и К°». — М.: И. Андреев и К°, 1909. — 32 е.- Слетов Н. В. Курс врачебной косметики для врачей, массажисток и публики. М.: Товарищество Скоронечатни А. А. Левенсон, 1909. — 166 с.

17 Среди использованных источников этого типа авторское вмешательство в систематизируемый материал в наименьшей степени присутствует в толковом словаре В. И. Даля, хотя и в этом случае сам формат издания предопределяет специфику работы с его предметом — «живым» языком. Что же касается энциклопедических словарей Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона и издательства «Гранат», то в их статьях, как правило, недвусмысленно прочитываются убеждения и ценности редколлегии и коллектива авторов.

4 *.

1 ir свою очередь, можно разделить на два типа: с одной стороны, i f воспоминания, ложащиеся на канву индивидуальной биографии18, с другой ретроспективный взгляд на эволюцию городской среды19.

Несмотря на возможные искажения фактов и элементы вымысла, намеренно или невольно допускаемые писателями и мемуаристами, эта группа источников представляется очень важной, так как отражает субъективные взгляды и обыкновения. В материалах, объединенных в первую группу, напротив, изображаются обобщенные ситуации, абстрактные нормы, а индивидуальность автора стирается за фигурой каждого человека" или представителя экспертного сообщества.

Сопоставление данных, взятых из обеих групп источников, позволяет в значительной степени преодолеть ограничения, присущие каждой в отдельности, получить более полную и менее однозначную картину.

В отдельную небольшую группу можно объединить тексты столь.

ЛЛ специфического жанра как апологии косметики. Их возникновение во второй половине XIX века отнюдь не случайно и напрямую связано с предметом настоящего исследования. В некотором смысле эти тексты можно назвать интеллектуальной реакцией на предписания руководств и пособий с массовой адресацией: отталкиваясь от устоявшихся норм своего времени, их авторы выдвигали альтернативные идеи, зачастую предугадывая дальнейшее развитие эстетических и гигиенических представлений.

Перечисленные выше типы источников, как и большинство представляющих их конкретных текстов и документов, достаточно давно введены в научный оборот и более или менее активно используются в современных исследованиях (исключение составляют воспоминания.

18 Веригин K.M. Благоуханность: Воспоминания парфюмера. — М.: КЛЕОграф, 1996. — 224 е., ил.- Водовозова E.H. На заре жизни: В 2 rr. — М.: Художественная литература, 1964. Иванова E.H. [Воспоминания] — liltD://rusinternet.com/emigrant/memoirs/"'vanova elena htm: Станиславский К. С. Моя жизнь в искусстве. — M.: Искусство, 1983. — 423 с.

19 Гиляровский В. А. Москва и москвичи. — М.: ACT, 2008. — 512 е.- Засосов Д., Пызин В. Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX — XX веков. — М.: Молодая гвардия, 2003. — 467 с.

20 Бодлер Ш. Поэт современной жизни [1863]// Бодлер Ш. Об искусстве. — М.: Искусство, 1986. — С. 283−315- Готье Т. Мода как искусство [1858]. — httn://maga7ines russ. rn/inostran/2000/З/- Beerbohm М. The Pervasion of Rouge. [1894] — http://www.gutenbere.Org/filcs/l 859/1859-h/1859-h.htm#2H 4 0005.

Е.Н.Ивановой, опубликованные фрагментарно в электронном виде и оставшиеся незамеченными в научной среде). В связи с этим хотелось бы привлечь внимание к такой разновидности источников как руководства по сценической гримировке21, к которым до сих пор обращались только театральные специалисты. Между тем, в изданиях для актеров отражены все актуальные нормы светского обихода и самопрезентации, в этом смысле они представляют своеобразные аналоги пособий по этикету. Гримировальные руководства вобрали в себя совокупность представлений, касающихся внешности, включая критерии прекрасного, а также практические советы, позволяющие приблизить свою наружность к эталону красоты, поэтому они выступают весьма значимыми источниками в рамках данной диссертации.

Кроме того, в настоящем исследовании был использован ряд неопубликованных источников. Это документы из Центрального исторического архива Москвы, относящиеся к деятельности двух парфюмерно-косметических компаний — Товарищества Высшей парфюмерии А. Ралле и К°22 и «Парфюмерии Модерн"23, — а также Московского Врачебного управления24. К началу XX века производители парфюмерии и косметики играли существенную роль в определении эталонов красоты, тиражируя привлекательные образы в рекламе и на упаковке своих изделий, издавая брошюры по уходу за внешностью. Гигиеническая пропаганда также была важным направлением их деятельности. Внутренние документы предприятий позволяют выяснить, как их руководство определяло для себя миссию компании и какими.

21 Гримировка. Искусство гримироваться для сцены / Сост. Смирнов-Рамазанов. — СПб.: Типография Дома Приз. Малолет. Бед., 1894. — 48 с.- Гримировка: Практическое руководство театрального грима. — [М.:] Изд-е С. Ф. Разсохина, [1909]. —-140 е.- Энциклопедия сценическаго самообразования / Сост. П. А. Лебедннский и В.ПЛачинов. ¦—Том 2: Грим. — СПб: Издание журнала «Театр и искусство», 1909. —.

304 е.- Гольцов Л., Деревцов В., Фалеев М. Грим: Пособие по гриму для художественной самодеятельности. — М.: Всероссийское театральное общество, 1961. — 40 е.- Раугул Р. Д. Грим: Пособие для театральных техникумов, вузов, студий. — М.: Гослитиздат, 1935. — 288 е.- Толбузин Д. Грим: Руководство для самодеятельных драмкружков. — М.: Долой неграмотность, 1927. — 40 с. Гримировальные руководства советского периода в значительной степени воспроизводят тексты аналогичных изданий дореволюционной эпохи.. 22 ЦИАМ, ф. 1098.

23 ЦИАМ, ф. 1218.

24 ЦИАМ, ф. 1. способами стремилось ее реализовать, каким видам продукции отдавался приоритет и почему. Большое значение имеют статистические данные по объему выработки и продажи отдельных категорий и наименований товаров, расходам на рекламу и т. д.

Архив Московского Врачебного управления содержит документы, отражающие процессы государственного контроля над индустрией красоты, наиболее жесткие нормы, от которых отталкивались все прочие предписания. Медицинские показания имели существенное влияние на эстетический канон, как и на чувствительность в отношении чистого и грязного (стандарты чистоплотности в рассматриваемом виде документов представлены гигиеническими требованиями к помещениям и технологическим процессам). Врачебное управление было основной инстанцией, куда обращались изготовители парфюмерно-косметической продукции и массажисты-косметологи, желавшие открыть собственное дело, поэтому его документация весьма важна для воссоздания многоуровневой панорамы индустрии красоты, не ограничивающейся крупнейшими предприятиями.

Анализ канонов красоты, безусловно, требует привлечения не только документальных, но и визуальных источников. Так как для данной работы большое значение имеют массовые представления, в фокусе исследовательского интереса находится прежде всего эстетика тиражируемых изображений, таких как открытки и рекламные плакаты. Наряду с Интернет-ресурсами, посвященными подобным материалам25, были использованы альбомы, изданные в рассматриваемый период с рекламными целями и в наши дни на волне интереса к повседневности рубежа веков26. Дизайн упаковки парфюмерии и косметики также.

25 http://allday.ru/2008/03/30/rossijjskiedorevoljucionnyereklamnyeplakaty.htrnlhttp://amnesia.pavelbers.com/The%20postcard.htmhttp://wmv.bibIiotekar.ru/otkT/index.htmhttp://www.davno.ru/posters/collections/adsold/- http://goriachiov.com/kalcndari/all.htmlhttp://parm.io.ua/album 13 351- http://www.rusempire.ru/component/option, comtrue/Itemid, 427/catid, 52/func, viewcategory/ и др.

26 Наши артистки о парфюмерии T-ва парфюмерной фабрики провизора А. М. Остроумова: В 3 вып. — М.: Издание Т-ва парфюмерной фабрики провизора A.M. Остроумова, 1912— Реклама в старые добрые представляет источник информации по теме данной работы: изображения на этикетках демонстрируют образцы привлекательности, с которыми могли идентифицироваться потребители, а размер, форма и устройство коробочек и флаконов указывает на статус и способы использования их содержимого. Наиболее репрезентативная подборка этих материалов содержится в fsm альбомах, опубликованных на основе частных коллекций, дополнительно были привлечены предметы, включенные в экспозиции московских музеев.

Обзор литературы. Каноны красоты в исторической перспективе представляют весьма привлекательную тему с точки зрения коммерческого потенциала изданий, что приводит к появлению большого количества популярных публикаций. Некоторые из них создаются известными.

28 исследователями, занимая пограничное положение между академической и развлекательной литературой. Достоинство подобных изданий заключается в том, что они способствуют повышению общественного интереса к современному гуманитарному знанию, однако в то же время они редко содержат оригинальные концепции, и как правило, допускают серьезные упрощения.

Одним из типичных ходов, облегчающих задачу исследователя, является использование произведений живописи в качестве основного источника по истории красоты, вплоть до полного отождествления эстетических образцов изобразительного искусства с повседневными представлениями о привлекательной внешности. На эту распространенную.

ЛЛ ошибку еще в 1980;е годы обратил внимание Артур Марвик, призвавший отделять объективные критерии красоты от художественных конвенций, времена (конец XIX — начало XX века) / Сост. Архангельская И. Д. — М.: ОКТОПУС, 2009. — 208 е.- Увлекательный мир московской рекламы XTX — начала XX века. — М.: Музей истории города Москвы, 1996. — 76 с.

27 Кожаринов В. В. Русская парфюмерия: Иллюстрированная история. — М.: Вся Россия, 2005. — 232 е., ил.- Лобкович В. Золотой век русской парфюмерии и косметики. 1821−1921: Альбом. — Минск: И. П. Логвинов, 2005. — 336 е., ил.

28 Паке Д. История красоты. -— М.: АстрельACT, 2003. — 128 е., ил.- Эко У. История красоты. — М.: GJIOBO/SLOVO, 2005. — 440 сил. (См. также рецензию Ольги Роганской на эту книгу: Рогинская О. История красоты // Теория моды: Одежда. Тело. Культура. — М.: Новое литературное обозрение, 2006. — Вып. 1. — С. 305−312) — История уродства / Под ред. У. Эко — M.: СЛОВО/SLOVO, 2007. — 456 е.- ил.

29 Marwick A. Beauty in History: Society, Politics and Personal Appearance c.1500 to the Present. — London: Thames & Hudson, 1988. — P. 34.

1 & статусных соображений и индивидуальных предпочтений живописцев. Слабость подобной исследовательской, позиции, как представляется, заключается именно в размытости «универсальных» оценочных оснований, которые нередко подменяются субъективными суждениями автора.

Трансформации внешности, обусловленные требованиями моды или социальными установлениями, Марвик предлагает считать несущественными, выводя на первый план наружность «без прикрас», мерилом эстетических достоинств которой оказывается сексуальная привлекательность. Подобный биологический детерминизм, выражающий стремление нащупать до-знаковую реальность, представляет ответ на постмодернистские концепции, утверждающие относительность всего и самодостаточность знаковых систем, за которыми вовсе не обязательно таится некая более «подлинная» действительность. Выдвигая идею универсальной красоты, Марвик, таким образом, впадает в противоположную крайность относительно исследователей, пытающихся I выявить историческую динамику канона красоты на основе отдельных живописных полотен (фрагментов разных изобразительных языков).

Тем не менее, принимая критерии суждения о том, какая внешность может считаться прекрасной, за константу, Марвик указывает на то, что статус красоты в культуре значительно менялся. По его мнению, привлекательная наружность была осознана как самостоятельная ценность сравнительно недавно — в обществах «модерна», где растущая социальная мобильность способствовала увеличению карьерных и брачных шансов красивых людей. В более ранние периоды красота как таковая ценилась не слишком высоко, существенно уступая происхождению, достатку, уму и характеру. Кроме того, она обычно описывалась как проекция нравственных достоинств и наделялась значением именно в этом качестве. Понятия «традиционного» и «современного» отношения к красоте, предложенные Марвиком, представляются весьма продуктивными и входят в теоретическую базу данной диссертации, — в отличие от отстаиваемого it t этим исследователем взгляда на прекрасную внешность как на биологически обусловленную универсалию.

Полную противоположность изысканиям Марвика, направленным на доказательство исторической неизменности канона красоты, являют работы, в которых первостепенное внимание уделяется именно «поверхностным» изменениям образцов привлекательности под влиянием моды. Модификации силуэта, прически и других деталей внешнего облика, вплоть до формы.

ЛЛ обуви, при такой фокусировке исследовательского интереса обычно рассматриваются в контексте социально-экономических условий, научных открытий, медицинских предписаний, художественных течений, идеологических установок своего времени. Это позволяет показать, что динамика вкусов и взглядов на прекрасное, выраженная в меняющемся костюме и практиках ухода за собой, глубоко и разносторонне укоренена в культурном поле31. Одна из первых работ такого плана, в значительной степени сохраняющая* актуальность и в наши дни — «Женская мода XX, века» А. Дзеконьской-Козловской32. Из современных западных исследователей следует в первую очередь назвать имена В. Стил, Э. Уилсон, К. Бруарда, К.Эванс.

В отечественном контексте рассмотрение канона красоты через призму модных практик также получило определенное распространение. В отдельных работах даже была частично освещена косметическая культура, хотя в исследованиях костюма и моды она занимает, как правило, маргинальное положение. Так, в монографии P.M. Кирсановой «Русский.

30 См., например: Макнил П., Риелпо Дж. Пешие прогулки как наука и искусство: Тендер, пространство и модное тело в «долгом XVIII веке» // Теория моды: Одежда. Тело. Культура. М.: Новое литературное обозрение, 2006. Вып. 2. С. 127−162.

31 Иногда представляется возможным говорить о предпосылках формирования модных тенденций, однако в целом этот вопрос лишен однозначности. По замечанию Ю. М. Лотмана, «рассматривая историю моды, мы неизменно сталкиваемся с попытками мотивации: введение каких-либо изменений в одежде объясняется нравственными, религиозными, медицинскими и пр. соображениями. Однако анализ безоговорочно убеждает в том, что все эти мотивы привносятся извне post factum. Это попытки немотивированное представить задним числом как мотивированное» (Лотман Ю. М. Указ. соч., с. 126). Однако независимо оттого, предстает ли модная динамика «мотивированной» или нет, между нею и другими культурными процессами можно проследить многообразные связи.

32 Dziekonska-Kozlowska A. Moda kobieca XX wieku. — Warszawa: Arkady, 1964. — 396 s. В русском переводе: Дзеконьска-Козловска А. Женская мода XX века. — М.: Легкая индустрия, 1977. —295 е., ил.

IS f.

Vi J костюм и быт XVIII — XIX веков"33 косметика упоминается вскользь и 1 исключительно в эстетическом плане, без выхода на другие контексты.

Довольно подробно освещены косметические практики XIX века в книге Е. Суслиной «Повседневная жизнь русских щеголей и модниц» 34, однако научное значение этого издания, несмотря на весьма обширный корпус использованных источников, снижено отсутствием в тексте ссылок и популярным стилем изложения, при отсутствии четко выраженной проблематики.

Весьма важным для данной диссертации с методологической точки зрения представляется исследование О. Б. Вайнштейн о денди35. Модное поведение и эстетические предпочтения в нем рассматриваются в первую очередь как область инноваций, так как героями книги выступают признанные лидеры моды, оригиналы, эксцентрики, изобретатели жизненных стилей, ценностей и добродетелей. Динамика представлений о прекрасном в этом случае оказывается связанной с переопределением, социального поля, формированием новых элит, новых способов демонстрации статуса, коммуникативных стратегий, культуры взгляда. Применительно к ритуалам ухода за собой вклад денди не ограничивается популяризацией определенных практик, но распространяется и в область их теоретического осмысления. Так, «похвалы косметике», обозначенные выше как особый тип источников, используемых в данной работе, необходимо рассматривать в рамках культуры дендизма.

Публикации, специально посвященные косметике, в отечественной литературе, как правило, ограничиваются — изложением истории парфюмерно-косметических предприятий. В этом можно увидеть своего рода социальный заказ: современные производители парфюмерии и косметики заинтересованы в создании «генеалогий» своих компаний и.

33 Кирсанова P.M. Русский костюм и быт XVIII — XIX веков. — М.: CJIOBO/SLOVO, 2002. — 224 е.- ил.

34 Суслина Е. Повседневная жизнь русских щеголей и модниц. — М.: Молодая гвардия, 2003. — 382 е., ил.

35 Вайнштейн О. Б. Указ. соч.

36 Кожаринов B.B. Указ. соч.- Лобкович В. Указ. соч.- Михалков A.B. Очерки га истории московского купечества, чьи предприятия служили Москве после революции. — М.: Московские учебники, 1996. — 110 е.- Примачен’ко П. А. Русский торгово-промышленный мир. — М.: Планета, 1993. —336 е.- ил. t готовы вкладывать средства в подобные исследования. Тем не менее, возможности это подхода к настоящему моменту представляются исчерпанными: в большинстве изданий воспроизводятся одни и те же факты, некритически заимствованные из источников, в первую очередь — из юбилейного альбома, выпущенного Товариществом Брокар в 1914 году. Кроме того, история производства как таковая обладает ограниченным интересом, если не приходит в соприкосновение с историей потребления. Ведь каким бы влиянием и возможностями по манипуляции общественным мнением ни обладал изготовитель, в конечном итоге многообразие практик и значений создается благодаря повседневному, порой неосознанному выбору, осуществляемому «обычными» людьми.

Кэти Пэйс, исследовательнице американской индустрии красоты, удалось весьма удачно соединить рассказ о производстве' и потреблении.

ЛО косметики во второй половине XIX — первой трети XX века. Косметические практики рассматриваются этим автором как важный инструмент, позволявший женщинам адаптироваться к условиям «городской современности» (modernity). Центральным сюжетом книги Пэйс является массовое распространение заметного макияжа, которое связывается с освоением женщинами публичного пространства и принятием норм культуры, ориентированной на зрелище. Автор анализирует влияние на практики ухода за собой физиогномических представлений, согласно которым во внешности отражался характер человека, и постепенную трансформацию стереотипов подобного популярного знания в рекламе косметических средств.

Рассматривая индустршо красоты как уникальную сферу женского предпринимательства, Пэйс демонстрирует взаимообратимость фигур производителя и потребителя: специфика их идентичностей,.

37 Золотой юбилей Товарищества Брокар и К°. — М.: Изд-е Т-ва Брокар и К°, [1914]. — 122 е.- пл.

38 Peiss К. Hope in a Jar: The Making of America’s Beauty Culture. — N.Y.: Metropolitan Books, 1998. — 334 R.

Здесь сказывается своеобразие американского контекста, в России парфюмерно-косметическая промышленность полностью находилась в ведении предпринимателей-мужчин. структурируемых вокруг разделяемого опыта, оказывается размыта. Разоблачая многие хитрости фабрикантов и рекламных агентов, автор, тем не менее, отстаивает демократичность косметической культуры, выявляет политическое значение практик ухода за собой, которые способствовали уравниванию возможностей женщин, принадлежащих к разным классам и расово-этническим группам. Весьма важной для настоящей диссертации является мысль Пэйс о том, что критерии «естественности» — ключевого понятия для эстетики рассматриваемого периода — в значительной степени определяются визуальным опытом, привычкой. Такая позиция предопределяет внимание к новым репродукционным техникам и содержанию тиражируемых изображений, среди которых особое влияние на канон красоты американская исследовательница приписывает образам актрис. Первая глава данной диссертации частично опирается на идеи Пэйс.

Для предпринятого в настоящей диссертации анализа гигиенических стандартов первостепенную значимость имеет классическая работа Мэри Дуглас «Чистота и опасность"40. Исследовательница доказывает, что представления о нечистом всегда выступают производными от символических структур, упорядочивающих окружающий мир и социальную реальность. Таким образом, понятие грязи оказывается не универсальным, а субъективным, вписанным в систему норм и ценностей каждого конкретного сообщества. Подобный подход особенно важен для понимания динамики гигиенических представлений Нового времени, относительность и контекстуальная обусловленность которых замаскирована «объективностью» научных доводов, приводимых для их обоснования. Концепция Дуглас представляется продуктивной для рассмотрения широкого спектра явлений, «не отвечающих или противоречащих значимым <.> классификациям41», но не обязательно описываемых как «грязь». Так, в рамках настоящей работы она используется.

40 Дуглас М. Указ. соч.

41 Там же, с. 66. t t не только при анализе гигиенических предписаний, но и применительно к идее «безобразного».

Идеи Дуглас развиты Адрианом Форти в монографии, посвященной истории дизайна42. По мнению этого исследователя, идея чистоты с конца XIX века играла в создании повседневной материальной среды не меньшую роль, чем понятия красоты и вкуса. Форти рассматривает появление в домах ванных комнат и изменения в их интерьере, изобретение «гигиеничного» облика холодильников и пылесосов, отражение борьбы за чистоту в дизайне мебели и транспортных средств. Мысль Форти об определяющем влиянии производителей бытовых товаров на массовые гигиенические представления совпадает с исходными предпосылками данной диссертации, где акцент делается на роли изготовителей парфюмерно-косметических средств.

Форти убедительно показывает, как в дискуссиях о чистоте рациональные обоснования неразрывно переплетались с доводами, взывающими к чувствам, а порой и подменялись ими. Движение гигиенистов имело, по его мнению, ярко выраженную классовую подоплеку: стремление буржуазии укрепить свои позиции перед лицом растущей политической мощи рабочего класса. При таком взгляде внимание привлекается к принудительному характеру многих мер, направленных на создание более гигиеничных условий быта трудящихся, а в качестве истинной мотивации подобных нововведений выдвигается желание контролировать образ жизни низших слоев населения, не допуская беспорядков и мятежных настроений.

В противовес этому, в настоящей работе динамика гигиенического прогресса выводится из противостояния буржуазии не с рабочим классом, а с аристократией. Важнейшему для европейской истории XIX века процессу снижения социального престижа старой элиты и непростым взаимоотношениям последней со все более влиятельными профессиональными и финансово-промышленными кругами посвящено.

42 Forty A. Objects of Desire. — London: Thames and Hudson, 1986. — 245 p. исследование Доминика Ливена43. Несмотря на утрату древними дворянскими родами экономического и политического могущества, фигура «аристократа» в рассматриваемый период и даже позже сохраняла символическое значение в качестве эталона для новых элит. Аристократия как миф, воображаемая конструкция, порожденная массовой культурой, в настоящей диссертации рассматривается с опорой на работы Михаила Ямпольскош44 и Жана Бодрийяра45.

История «сословных» тел и практик ухода за собой получила подробное освещение в трудах французских исследователей. Буржуазной телесности по преимуществу посвящены работы Филиппа Перро46, где эстетические и гигиенические параметры телесной нормы рассматриваются во взаимосвязи — подход, который используется и в настоящей диссертации. Исследования Жоржа Вигарелло47 и Алена Корбена48 обращены в первую очередь к понятиям чистого и грязного и их социальному значению. Аристократическая модель телесности наиболее рельефно представлена в работе Вигарелло, прослеживающего ее эволюцию начиная с позднего Средневековья. Противостояние телесных кодов буржуазии и аристократии так или иначе затронуто' у всех этих авторов, причем конструкция «опрятности» как предмет исследования подразумевает рассмотрение не только представлений о чистоте, но и эстетических предпочтений.

Связь этих двух аспектов телесности была обозначена еще Мэри Дуглас, которая, стремясь описать различие между пониманием «нечистого» в первобытных культурах и в западном мире Нового времени, отметила, что.

43 Ливен Д. Указ. соч.

44 Ямпольский М. Б. Указ. соч.

45 Бодрийяр Ж. Общество потребления: Его мифы и структуры. — M.: Республика, 2006. — 270 с.

46 Perrot Ph. Les dessus et les dessous de la bourgeoisie: Une histoire du vetement au XIXe siecle. — Paris: Fayard,.

1981. — 344 p.- Perrot Ph. Le travail des apparences: Le corps feminin, XVIII-XIX siecle. — Paris.: Seuil, 1991.— 290 p.

47 Vigarello G Le propre et le sale: L’hygiene du corps depuis le Moyen Age. — P.: Seuil, 1987. — 282 p.

4S Corbin A. Le miasme et la jonquille: L’odorat et l’imaginaire social, XVIII-XIX. — P.: Aubier Montaigne,.

1982. —336 p. избегание грязного для нас — это дело гигиены или эстетики49″. Подобное отношение к грязи, в котором соединяются соображения вкуса и доводы науки, выработалось в европейской культуре в ходе «процесса цивилизации», которому посвящено фундаментальное исследование Норберта Элиаса50. Согласно теории Элиаса, на протяжении столетий вырабатывались все более рафинированные стандарты чувствительности, которые позволяли нижестоящим и зависимым лицам контролировать свое поведение в присутствии персон высокого ранга. Со временем внешнее принуждение, обусловленное необходимостью угождать влиятельным особам, перешло во внутреннюю потребность соответствовать представлениям о норме. «Процесс цивилизации» коснулся самых разных сторон жизни, способствуя сокрытию' физиологических надобностей, * '. ритуализации поведения за столом, выработке искусства беседы и т. д. Одним из важнейших «цивилизованных» качеств стала особая чувствительность в отношении «нечистого», которая^ по мысли Элиаса, изначально представляла собой исключительно социальное: требование, однако впоследствииподверглась медицинской «рационализации».

Практики ухода за собой, позволяющие по мере сил приблизиться к эстетическому идеалу, также могут быть причислены к характерным проявлениям «цивилизованного» поведения. Однако если ритуалы чистоплотности были предписаны всем и даже наделялись определенной респектабельностью, то использование косметики в рассматриваемый период еще могло навлечь порицание. Неоднозначность взглядов на косметическую культуру представляется возможным связать с двойственностью отношения к цивилизации в целом. Н. Элиас обнаруживает в анализируемом материале только один аспект этого отношения — восприятие цивилизации как непреходящей ценности, выражающее, по его мнению, самосознание западного человека. Позиция самого исследователя.

49 Дуглас М. Указ. соч., с. 64.

50 Элиас Н. О процессе цивилизации: Социогеиетическое и лсихогсистнческое исследование: В 2 т. — М.: Университетская книга, 2001. представляет при этом противоположный взгляд: Элиас выявляет, с одной стороны, репрессивный характер цивилизующего процесса, а с другой, его.

I'.

I мгновенную обратимость в условиях природного или социального катаклизма. Однако очевидно, что такой подход не является продуктом исключительно современной рефлексии: с самого начала бытования этого понятия ценность цивилизации ставилась под сомнение многими авторами.

Ранняя критика цивилизации проанализирована Жаном Старобинским51. Он связывает амбивалентное отношение к этому понятию с его «синтетическим» характером, попыткой охватить и материальные, и духовные ценности, «внешнее» и «внутреннее». Для апологетов цивилизации сама подобная двойственность представлялась достоинством, отражая универсальный характер воплощенного в этой идее развития человечества. Однако некоторые авторы призывали различать «истинную» и «ложную» цивилизацию, относя ко второму типу все культурные достижения, не свидетельствующие напрямую о прогрессе добродетели. Другие же и вовсе отказывали цивилизации в духовном содержании, представляя ее декоративной оболочкой, маскирующей варварские нравы. Использованные в настоящей диссертации источники являют все многообразие взглядов на цивилизацию, поэтому историко-лингвистический анализ Старобинского крайне ценен. Более того, представляется возможным спроецировать его выводы на дискуссии об использовании косметики, в оценках которого проступает все та же двойственность: косметические практики рассматриваются то как предосудительное культивирование обманчивой иллюзии, то как форма творческого самопроявления, движимого стремлением к совершенству.

Понятие «цивилизация» у Старобинского и особенно у Элиаса неразрывно связано с навыками социального взаимодействия и самопрезентации. Независимо от наличия или отсутствия внутреннего.

51 Старобннскнн Ж. Слово «цивилизация» // Старобинский Ж. Поэзия «1 знание: История литературы и культуры: В 2 т. — Т. I. — М.: Языки славянской культуры, 2002. —- С. 110−149. ядра» добродетели, цивилизованность опознается в первую очередь по внешним атрибутам и проявлениям, что придает ей характер инсценировки. Феномен театрализации жизни в европейских обществах XIX века рассматривался такими разными исследователями как Мишель Перро52, Ю.М.Лотман53, Р.М.Кирсанова54 и М.Б.Ямпольский55. Универсальное социологическое описание репрезентативной стороны повседневных взаимодействий предложил Ирвинг Гофман56, чья концепция «исполнения» представляется продуктивной и для задач настоящей диссертации. По мысли Гофмана, никакое поведение не свободно от целенаправленного создания видимо стей, более того, во многих ситуациях произведение определенного внешнего впечатления является единственным содержанием деятельности индивида. Между «настоящим» театральным представлением и социальным спектаклем при такой настроенности исследовательской оптики нет никакого существенного различия: успешное выступление актера на сцене требует применения «тех самых приемов, при помощи которых обыкновенные люди выдерживают свои жизненно реальные социальные ситуации57». Из этой перспективы предстает обоснованным предпринятое в данной диссертации сближение актерских самоучителей и пособий по этикету — оба типа источников обучают именно «техническим» приемам, позволяющим создавать видимость нормы.

Особая важность внешнего впечатления в рассматриваемый период обусловлена, с одной стороны, сохраняющей огромную значимость идеей цивилизованности, которая приобрела позитивистское звучание, с акцентами на научно-техническом и социальном прогрессе, — но не утратила и более древних значений светской учтивости. С другой стороны, этому способствовала ориентация культуры на зрелищность, не в.

52 Ahistory of private life., vol.4, p. 95−261.

53 Лотман Ю. М. Указ. соч., с. 71−72.

54 Кирсанова P.M. Сценический коспом и театральная публика в России XIX века. — М.: Артист. Режиссер. Театр, 1997. — 384 е.- ил.

55 Ямпольский М. Б. Указ. соч., с. 18−20 и далее.

56 Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни. — М.: КАНОН-пресс-ЦКучково поле, 2000. —304 с.

57 Там же, с. 302. последнюю очередь связанная с анонимностью и растущим темпом жизни в обществах «модерна». Специфические характеристики взгляда, вырабатывающегося в этих условиях, в настоящей работе рассматриваются с опорой на исследования Карло Гинзбурга58 и Михаила Ямпольскош59.

Восприятие внешности как содержательного текста, отраженное в использованных источниках, соответствует описанной Гинзбургом «уликовой парадигме» — типу зрения и знания о мире, основанному на представлении о возможности постичь невидимую суть вещей на основании мельчайших наружных примет. Исследование Михаила Ямпольскош посвящено произошедшему в XIX веке «превращению субъекта в наблюдателя60″, при котором теоретическая рефлексия увиденного постепенно • заменялась другими способами обработки визуальной информации. Особую значимость ч приобретало мгновенное узнавание, причем память активно насыщалась образами, произведенными при помощи новых технических средств, оптических игрушек, видов искусства» (таких как панорамы и диорамы). В то же время Ямпольский подробно анализирует влияние «традиционной» живописи на конструкции визуального восприятия, ее роль в формировании эстетических предпочтений и представлений о «естественном», — что с методологической точки зрения имеет ключевое значение для настоящей диссертации.

Дисциплинирующее значение взгляда было впервые системно изучено Мишелем Фуко61. Его теоретические разработки также представляются весьма важными для данной диссертации, так как ее предмет — эстетическая и гигиеническая норма — неразрывно связан с системой властных отношений. Формирование и поддержание определенного стандарта становится возможным именно благодаря контролю и принуждению, осуществляемым в той или иной степени всеми членами.

58 Гинзбург К. Приметы: Уликовая парадигма и ее корни // Гинзбург К. Мифы — эмблемы — приметы: Морфология и история. — М.: Новое издательство, 2004. — С. 189−241.

59 .Ямпольский М. Б. Указ. соч.

Гй Там же, с. 8.

61 Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы. — М.: Ас! Магрпет, 1999. — 478 с. общества, что соответствует рассеянной структуре власти, выявленной Фуко.

Подходы, предложенные Фуко, продуктивны не только благодаря новым возможностям интерпретации изучаемого материала, в работах этого автора неоднократно предпринимался радикальный пересмотр исследовательской позиции, способов понимания предмета исследования. Весьма ценным представляется «археологический» метод, направленный на разъятие мнимой целостности дискурса, авторской субъективности, научной дисциплины и т. д.- выявление дискретных элементов, а не выстраивание преемственных связей62. В рамках настоящей диссертации производится попытка распространить подобный прием на внеязыковые объекты, такие как гигиенические практики, историческое единство которых также обнаруживает свою сконструированность, уступая место довольно разнородно мотивированным действиям.

Структура работы. Работа состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованных источников, и литературы. Членение на главы отражает два аспекта, в которых рассматривается предмет исследования: эстетический и гигиенический.

Первая глава посвящена канонам красоты, бытовавшим в 1890—1910;х годах. Значимая специфика этого периода заключается в том, что внешность становится моделируемой в беспрецедентном по сравнению с предшествующим столетием масштабе. Растущая профессиональная занятость женщин означала для них активное присутствие в публичном пространстве и вовлеченность в зачастую анонимные театрализованные отношения. В этих условиях канон красоты переставал быть отвлеченным идеалом,' к нему можно было в той или иной степени приблизиться, соблюдая определенные предписания и умело применяя косметические.

62 Фуко М. Археология знания. — СПб.: ИЦ «Гуманитарная академия" — Университетская книга, 2004. — 414 с. См. также: Зенкнн С. Н. Культурный релятивизм: К истории идеи // Зенкин С. Н. Французский романтизм и идея культуры (аспекты проблемы). — М.: РГГУ, 2001. — С. 21−31.

63 Апогеем этой тенденции является начало использования пластической хирургии для устранения «косметических» недостатков, также приходящееся на рассматриваемый период, — что, однако, осталось за рамками анализа, предпринятого в данной работе. средства. В свою очередь, близость к эстетическому эталону могла вплетаться в романтические ожидания и карьерные перспективыне менее важны были представления о «культурности» и «современности», связанные с определенным стандартом ухоженности.

Однако канон красоты также подразумевал «естественность» облика как непременное условие, что налагало на изменение внешности довольно жесткие ограничения. Это требование было не в последнюю очередь связано с представлением о возможности «дешифровать» наружность, получив сведения о происхождении, занятиях и характере человека — модификации облика, таким образом, понимались как попытка утаить или фальсифицировать подобную информацию. В то же время сам идеал «естественной» красоты представлял собой культурную конструкцию, будучи опосредован конвенциями академической живописи. Ее образы тиражировались на открытках, в рекламе и на товарной упаковке, определяя массовую эстетику. В силу коммерциализации основных каналов распространения эстетических образцов представления о «естественности» постепенно оказывались все более размытыми, по мере того как красота превращалась в объект потребления в рамках формировавшейся косметической, индустрии. Физиогномические представления, влияние живописи на канон красоты и новая культура потребления являются основными тематическими линиями первой главы. Кроме того, отдельно рассматривается категория «безобразного», объединяющая явления, в противопоставлении которым складывалась норма «естественности». Базовой группой источников в первой главе выступают актерские самоучители, в концентрированном виде содержащие разнохарактерные представления о внешности и правила создания видимостей- «светскую» параллель им образуют пособия по этикету и сборники советов для женщин.

Во второй главе рассматриваются стандарты чистоплотности рубежа веков. Природа гигиенических предписаний обнаруживает свою двойственность: с одной стороны, они связаны с требованием «опрятности»,.

-" налагаемым нормами взаимодействия в обществес другой стороны — мотивированы медицинскими представлениями. Модель телесности, в которой акцентирована значимость чистоплотности, в настоящей работе понимается как продукт буржуазной культуры. В рассматриваемый период она начинает приобретать универсальные черты, хотя продолжают существовать и альтернативные нормы — прежде всего, телесный код аристократии. В свою очередь, медицинские основания анализируемых гигиенических практик также обладают неоднородностью. Наряду с новыми бактериологическими теориями, огромное влияние на обыденные представления рассматриваемого периода сохраняла традиция гидротерапии, и водные процедуры обычно воспринимались как ее часть. При этом знания о теле, лежавшие в основе практик водолечения, располагали к осторожному обращению с водой, которой приписывалось как терапевтическое, так и вредоносное действие.

Таким образом, вода постепенно приобретала все большую значимость в качестве средства поддержания чистоты: об этом свидетельствует организация в крупных городах систем централизованного водоснабжения, масштабное строительство городских бань и их массовое посещение, появление в домах отдельных ванных комнат. Но в то же время опасения, связанные с гипотетическим вредом купаний, накладывали ограничения на применение воды, способствуя продолжительному использованию иных средств поддержания опрятности. Такие средства (в первую очередь, пудры и жировые составы) подробно рассматриваются на примере ухода за волосами. Примечательно, что их бытование не сошло на нет в связи с распространением конструкции чистоплотности, основанной на использовании воды и мыла, но оказалось включено в эту новую модель. В значительной степени этому способствовала реклама и информационные издания производителей парфюмерно-косметических средств, увязывавшие между собой мытье и применение косметики. Складывание категории «гигиенической косметики» — средств, использование которых было соотнесено с новой идеей чистоты, — также рассматривается во второй главе.

В заключении содержатся выводы относительно взаимообусловленности эстетических и гигиенических норм рассматриваемого периода и их роли в формировании современного образа тела.

I I.

Выводы работы представляются продуктивными для дальнейшего исследования проблематики телесности в культуре России XX века, особенно советской эпохи, непосредственно наследующей периоду, рассматриваемому в настоящей диссертации.

Заключение

.

Представления о теле, сложившиеся в 1890—1910;х годах, имеют ключевое значение для дальнейшего развития моделей телесности в XX веке. К этому времени практики ухода за собой, ритуалы опрятности и атрибуты презентабельности, прежде маркировавшие сословную принадлежность, уходят в прошлое, или же означиваются по-новому. В текстах рассматриваемого периода конструируется универсальная телесность, нормативные параметры которой предписываются каждому, независимо от социального статуса. В реальности подобная однородность никогда не была достигнута, однако изобретавшиеся впоследствии различия носили не столь фундаментальный характер, как в обществах раннего Нового времени, а представляли собой скорее игру видимостей771.

Как мы показали в первой главе, красота, прежде считавшаяся.

772 ~ преимущественно достоянием «праздного класса», в рассматриваемый.

773 период начинает описываться как доступная любой женщине. Эта идея получает наиболее яркое выражение в рекламе постепенно приобретавших легитимность косметических средств и процедур, однако присутствует также во многих других свидетельствах эпохи. Массовые вкусы рассматриваемого периода отдают предпочтение «здоровой» красоте, поэтому занятия спортом, правильное питание и режим дня оказываются не менее важными средствами обретения привлекательности, чем составы для ухода за кожей и макияж. Различные терапевтические методики, изобретенные или получившие широкое распространение на рубеже веков, среди прочего, как правило, применялись и для исправления недостатков внешности, которые в это время начали описываться как «болезни».

771 Об этом см.: Бодриняр Ж. Общество потребления: Его мифы и структуры. — М.: Республика, 2006. — С. 84−94, 117−131- Ямпольский М. Б. Наблюдатель: Очерки истории видения. — М.: Ad Marginem, 2000. — С. 18−26,34−36.

772 Веблен Т. Теория праздного класса. — М.: Прогресс, 1984. — С. 167−192- Marwick A. Beauty in History: Society, Politics and Personal Appearance c. 1500 to the Present — London: Thames & Hudson, 1988. — P. 61.

773 Peiss K. Hope in a Jan The Making of America’s Beauty Culture. — N.Y.: Metropolitan Books, 1998. — P. 144−146.

Подобная медикализация дискурса красоты и практик ухода за собой может быть рассмотрена в русле характеризующего этот период позитивистского стремления к четкому структурированию и наукообразному описанию всех сторон действительности. В свою очередь, обостренная потребность в рациональном упорядочивании повседневности774 приводила к выявлению все новых фактов «беспорядка». Складывание современного понимания гигиены, как было продемонстрировано во второй главе настоящей диссертации, выступает одним из ключевых проявлений этой мировоззренческой парадигмы.

По мысли Мэри Дуглас, «грязь — это побочный продукт систематического упорядочивания и классификации материи, — в той мере, в какой это упорядочивание включает отвержение неподходящих элементов775″. Одержимость классификациями в рассматриваемый период означала возникновение все большего количества маргинальных явлений, а усилия, направленные на преобразование быта, оборачивались повсеместным обнаружением» грязи.

Культ чистоплотности, характеризующий изучаемый хронологический отрезок, в рамках данной работы связывается с телесностью буржуа. Как было показано в параграфе 2.1, в культуре «третьего сословия» чистоте отводилась существенная роль уже в раннее Новое время. Телесная опрятность соотносилась с упорядоченностью бытового уклада и такими качествами как бережливость, честность, добросовестность, безупречная мораль. Телесный код буржуа также предполагал сдержанность и умеренность, что выражалось в приоритете ритуалов очищения перед искусственным повышением эстетической привлекательности. В противовес этому, аристократическая идея опрятности была основана на создании декоративной поверхности, а чистоте в ней отводилась малозначимая роль.

774 Само слово «рациональный» становится одним из ключевых понятий эпохи: речь ведется о рациональном" уходе за собой, «рациональном питании» и т. д.

5 Дуглас М. Чистота и опасность: Анализ представлений об осквернении и табу. — М: Канои-пресс-Ц;

Кучково поле, 2000. — С. 65. гигиенических норм, которые и легли в основу универсальной модели телесности.

Выведение на первый план медицинских оснований требования чистоплотности не означало уменьшения веса социального принуждения как такового. Напротив, анонимность взаимодействий в пространстве большого города усиливала значение внешнего впечатления, и демонстрация опрятности оказывалась одним из ключевых элементов самопрезентации. Видимая чистоплотность могла служить мгновенной и весомой рекомендацией в безличных отношениях работодателя и соискателя, клиента и обслуживающего персонала, коннотируя скромность, порядочность и самодисциплину.

Распознавание подобных сигналов, в свою очередь, требовало определенной настройки зрения, внимания к прежде неразличимым деталям. В более широком смысле такой сверхзоркий, дешифрующий взгляд соответствует описанной Карло Гинзбургом «уликовой парадигме» — интерпретативным подходам, основанным на представлении о томчто «мелкие, даже ничтожные следы позволяют проникнуть в иную, глубинную реальность, недосягаемую другими способами780». Применительно к «чтению» внешности динамика пересмотра значимых примет проанализирована Михаилом Ямпольским: по его мнению, со второй половины ХУ1П века «развитие культа „естественного человека“ привело к переносу акцента в чтении социальных знаков с чисто внешних и искусственных на тот пласт природной экспрессивности, который скрывался под внешним орнаментом человека-манекена <.> Получает развитие интерес, например, к физиогномике, к малейшим проявлениям „естественной“ семиотики лица и тела781». В рассматриваемый период физиогномические теории сохраняют свою популярность, однако можно наблюдать и своеобразное обратное движение: с «собственного языка» тела.

780 Гинзбург К. Приметы: Уликовая парадигма и ее корни // Гинзбург К. Мифы — эмблемы — приметы: Морфология и история. — М.: Новое издательство, 2004. — С. 196.

781 ЯмпольскнП М. Б. Указ. соч., с. 36. акцент вновь переносится на результаты моделирующих практик. При этом последние приобретают значительно менее очевидный характер в связи с универсализацией телесных норм и приоритетом, отдаваемым гигиеническим ритуалам, «следы» которых на теле не так заметны, как в иных случаях социального маркирования тела.

В то же время идея «естественного» сохраняет ключевое значение для восприятия внешности и ее моделирования. Непрекращающийся интерес к физиогномике, рассмотренный в параграфе 1.1, являет один из важных аспектов подобной установки. «Естественность» при этом не в последнюю очередь означала проницаемость внешности для взгляда: зримый образ оказывался неотделимым от социально-психологических истолкований. Канон красоты в этой модели неразрывно увязывался с представлениями о добродетели, что обращало усилия по усовершенствованию внешности в моральную дилемму782. Однако сам культ «естественной» привлекательности обнаруживает определенную двойственность: природа оказывалась значимой в качестве идеального образца, реальные же ее проявления зачастую отвергались как антиэстетические. Сходным образом функционировала конструкция «натуры», связанная с физиогномическими представлениями: систематизация наблюдений ослабляла их связь с непосредственным опытом, превращая в достаточно абстрактное знание, которое, тем не менее, претендовало на статус объективного описания реальности.

Акцентируя разницу между «живым» и кодифицированным знанием, Карло Гинзбург замечал: «Достаточно представить себе пропасть, отделявшую жесткие схемы физиогномических трактатов от гибкого и безошибочного проникновения, на которое были способны любовник, торговец лошадьми или карточный игрок «. Однако какими бы бедными и лишенными гибкости ни были подобные схемы, в рамках данной.

782 Peiss К. Ор. CiL, р. 24.

783 Гинзбург К. Указ. соч., с. 214. диссертации нас интересовало в первую очередь то влияние, которое они оказывали на визуальное восприятие. Зрение рассматривалось как имеющее дискурсивную природу: предполагалось, что вербальные описания, классификации и оценочные суждения в значительной степени определяют, что именно попадает в поле видимости и каким оно предстает взгляду. Знание, почерпнутое из книг и популярной прессы, играло в городской культуре Нового времени все более важную роль, и в частности, повседневные физиогномические штудии всегда оказывались опосредованы определенными" текстами. Канон красоты также испытывал воздействие языка, однако скудость и однообразие словесных описаний эстетического идеала позволяет в данном случае отметить ключевое влияние визуального опыта — но также не столько «наблюдений непосредственно над жизнью», о которых много говорится в источниках, сколько художественной традиции.

Как было показано в параграфе 1.2, представления о прекрасной внешности, включая конструкцию «естественного», опирались на живописные образцы, в первую очередь те, которые были растиражированы при помощи новых репродукционных техник. Открытки и гравюры, а также реклама и товарная упаковка преимущественно отражали эстетику салонного искусствастилистика академизма оказывалась тем оптическим фильтром, посредством которого конструировалась «естественная» красота. Не удивительно, что грим или макияж, сходным образом облагораживавший и приукрашивавший природу, описывался как живопись по лицу. Наряду с общей эстетической системой, образцами привлекательности, правилами сочетаемости цветов и гармонии форм, из арсенала живописцев заимствовались конкретные приемы, материалы и инструменты. Нарушение живописных конвенций в гриме неизбежно воспринималось как проявление безобразного, не в последнюю очередь потому, что в этом случае обнаруживалась искусственность общепринятого определения «природы». Образ, который должен был прочитываться как «естественный», превращался в маску, деформировавшую облик и не позволявшую подвергнуть его физиогномическому анализу.

Категория «безобразного», рассмотренная в параграфе 1.3, обнаруживает структурное родство с понятием «нечистого», проанализированным Мэри Дуглас: в нее заносятся явления, находящиеся «не на месте», выпадающие из значимых классификаций или занимающие пограничное положение. Визуальный конфликт естественного и искусственного составлял один из наиболее типичных случаев подобного нарушения установленного порядка. Другой характерный пример связан с размыванием границ между человеком и животным — подобные опасения актуализировались в связи с популяризацией эволюционной теории. Во многих источниках можно встретить своеобразные каталоги примет, приближающих внешность к «животному» типуфизиогномический подход увязывает их с неразвитым интеллектом и слабым нравственным началом. В то же время сама преувеличенная витальность выступала как характеристика животного мира и «дикарей», внешность которых также считалась весьма удаленной от идеала привлекательности. Таким образом, хотя канон красоты в рассматриваемый период был неразрывно связан с идеей здоровья, а симптомы болезней, как правило, оказывались несовместимыми с понятием прекрасного, существовало представление об «избытке» здоровья, который отнюдь не являлся достоинством с эстетической точки зрения.

Естественная" красота требовала равновесия между знаками здоровья и приметами принадлежности к цивилизованному миру, платой за которую предположительно служило ослабление жизненных сил организма. Идея «цивилизации», формирующая в данном случае оппозицию к «здоровью», а шире — к «дикой», не претерпевшей эстетизации природе, в свою очередь обнаруживает двойственность. С одной стороны, она ассоциировалась с прогрессом человечества, с другой — с его упадком, прежде всего, в пол моральном плане. Общая амбивалентность понятия оказывала существенное влияние на канон красоты, в который, как было сказано, знаки цивилизованности входили в качестве неотъемлемой составляющей. Наиболее остро это противоречие проявлялось в отношении к косметике: к началу XX века ее использование для многих было связано с понятием вкуса, образованности, со стремлением к самосовершенствованию. Без помощи макияжа едва ли возможно было достичь идеала «естественной» красоты, носившего условно-живописный характер. В то же время продолжала звучать резкая критика косметической культуры, в особенности средств декоративной косметики, способствовавших созданию обманчивой иллюзии — что соотносилось с основным направлением нападок на цивилизацию в целом.

Вотличие от косметических практик, направленных на приукрашивание внешности, анализируемые во второй главе ритуалы чистоплотности были лишены подобной двусмысленности. Медицинские доводы, приводившиеся для их обоснования в рассматриваемый период, прочно увязывали чистоту и здоровье, при этом последнее в этой конструкции трактовалось неизменно положительно. Соблюдение норм гигиены предположительно гарантировало защиту от множества болезней, но никак не могло придать витальность «животного» типа. Напротив, чистоплотность одновременно отсылала к идее цивилизованного поведения и образа жизни. Таким образом, чистота оказывалась непременной предпосылкой эстетической привлекательности, так как служила залогом здоровья и вместе с тем знаком высокого культурного уровня.

Эта связь активно эксплуатировалась производителями парфюмерно-косметической продукции, стремившимися вписать использование своих изделий в новые ритуалы чистоплотности, — так начала складываться категория «гигиенической» косметики, подробно рассмотренная в параграфе.

784 Старобинский Ж. Слово «цивилизация» // Сгаробинский Ж. Поэзия и знание: История литературы и культуры: В2т. — Т. 1. —М.:Языкн славянской культуры, 2002.—С. 133−136.

2.4. В свою очередь распространение новых гигиенических навыков зачастую опиралось на пропаганду, оперировавшую эстетическими категориями и обещаниями привлекательности. Например, как было показано в параграфе 2.3, необходимость мытья волос мотивировалась заботой об их красоте. Сходным образом объяснялось назначение умываний, которые призваны были улучшать цвет лица и придавать коже свежесть. Гигиеническая функция воды накладывалась на представление о ней как о главном союзнике «естественной» красоты, бытовавшее на протяжении многих предшествовавших десятилетий785.

Приписываемую умываниям способность преображать внешний облик необходимо рассматривать в контексте гидротерапевтической традиции, сохранявшей влиятельность и в начале XX века. В параграфе 2.2 мы показали, что все водные процедуры, впоследствии переосмысленные как средство поддержания тела в чистоте, первоначально применялись в ином качестве — с опорой на представления о возможности излечивать различные болезни благодаря воздействию воды. Принятие ванны и душа, обтирания и обливания предположительно оказывали влияние на внутренний баланс жидкостей в организме, позволяя бороться с его нарушениями. С другой стороны, существовала угроза неправильного использования водных процедур: оборотной стороной веры в целительную силу купаний были представления о возможности злоупотребить ими, о наличии множества противопоказаний и побочных эффектов/Подобные опасения на протяжении длительного времени налагали существенные ограничения на распространение мытья в качестве способа поддержания чистоты.

785 «Желать продолжительной молодости — свойственно каждому, и не простительно было бы не позаботиться о сохранении преимуществ, данных природой. Свежая вода — одно га самых действительных средств для достижения этой цели» (Моды // Модный магазин. СПб., 1863. № 22. С. 267). «Чистая вода по справедливости может считаться лучшим средством для достижения красоты» (Энциклопедия сценическаго самообразования / Сост. П. Л. Лебединский и В.ПЛачннов. Том 2: Грим. СПб: Издание журнала «Театр и искусство», 1909. С. 33). Оба эти высказывания весьма характерны, и свидетельствуют, в частности, о том, что разделяющие их полвека не привнесли существенных изменений в представления о роли воды как «косметического» средства.

Однако в то же время именно существование многовековой традиции водолечения представляется ключевой предпосылкой для превращения воды в базовый инструмент гигиены. Ее особое значение в этом качестве окончательно закрепилось позже, тогда как в рассматриваемый период вода как гигиеническое средство конкурировала, с одной стороны, с традиционными орудиями опрятности, пудрой и жирной помадой, а с другой — с эффективными растворителями и антисептиками, такими как спирт и бензин. Многообразие средств поддержания чистоплотности, бытовавших на рубеже веков, и специфика их применения подробно рассмотрены в параграфе 2.3 на примере гигиены волос.

Тем не менее, символический авторитет, приобретенный водой за всю историю гидротерапии, заставлял ее казаться наиболее действенным инструментом в борьбе против грязи — в той мере, в какой само понятие «нечистого» отсылает скорее к ценностным структурам, чем к фактической конкретике. Что же касается страха перед водными процедурами, то он постепенно сходил на нет благодаря популяризации водолечения, превращавшегося в общедоступное знание, а с появлением централизованного водоснабжения вошедшего в повседневные практики.

Основы гидротерапии в быту понимались и описывались как «гигиенические» процедуры —. термин «гигиена» в рассматриваемый период охватывал весь возможный спектр мероприятий по укреплению здоровья и профилактике заболеваний. Таким образом, как показано в параграфе 2.2, значения, связанные с чистотой, наложились не только на практики, но и на словоупотребление, выработавшееся ранее. Принципиальным отличием нового взгляда на купания стали привнесенные вместе с идеей очищения популярные представления о бактериях — возбудителях болезней. Эти знания оказали важнейшее воздействие на У воображаемое эпохи, добавив микроизмерение ко всем повседневным объектам, включая восприятие человеческого тела, иными словами — вовлекли в поле зрения невидимое. На взаимодействие с ним, в первую очередь на борьбу с незримыми опасностями, и были направлены гигиенические процедуры, получавшие распространение в рассматриваемый период.

Водолечение также было обращено к глубинным, скрытым от глаз процессам, однако его эффективность могла, в соответствии с «уликовой парадигмой», определяться благодаря внешним симптомам. В этом случае взгляд концентрировался на поверхности, стремясь дешифровать явленные на ней приметысходным образом было прежде настроено зрение, считывавшее знаки опрятности и, шире, социальной презентабельности. В отличие от этого, «изобретениё» микромира способствовало радикальному пересмотру границ видимого, которые оказались раздвинуты «вглубь». Недоступные для наблюдения невооруженным глазом, однако наделявшиеся первостепенной значимостью явления образовывали благодатную почву для умозрительных построений, и в частности, для кумуляции страха. Это, в свою очередь, открывало простор для манипуляций массовым сознанием и возможность более жесткого контроля телесных? практик. Не удивительно, что составители просветительских брошюр и пособий по этикету, излагаягигиенические предписания, незаметно переходили от научных доводов к сугубо эмоциональным, как отметил Адриан. Форти786. Медицинские обоснования могли полностью скрывать социальную и идеологическую природу норм чистоплотности, однако при этом работали на усиление социальных требований.

Популярные представления, основанные на открытиях в области микробиологии, оказывали существенное воздействие и на канон красоты. Исключительно эстетическое восприятие внешности сделалось практически невозможным, к нему неустранимо присоединялись знания о строении кожи и волос, а также об угрожавших их здоровью бактериях. В этих условиях конструкция прекрасного должна была предполагать максимально.

786 РоПу А. Ор.ск., р. 160−161. возможную степень нейтрализации подобных невидимых угроз, выводя взаимосвязь красоты и чистоты на новый уровень.

Как было показано в первой главе, идея чистоты и раньше неотъемлемо входила в представления о привлекательности, однако ограничивалась в этом случае редуцированной к визуальному эффекту поверхностью. В первую очередь это качество должно было отличать текстуру кожи, применительно к которой речь шла об отсутствии пятен и шероховатостей. Культ белизны лица, унаследованный рассматриваемым периодом от предшествующей эпохи, представляет весьма характерное проявление такого понимания «чистоты» (веснушки, загар и другие подобные «дефекты» кожного покрова в источниках нередко именуются «нечистотами»). При этом если использование отбеливающих составов предполагало фактическое «очищение» — отшелушивание верхних клеточных слоев кожи, то не менее популярны были способы придания «чистоты», связанные с использованием маскирующих средств — белил и пудры. Жорж Вигарелло говорит в связи с подобным техниками ухода за.

7Я7 собой об «опрятности, ограниченной внешним, доступным взгляду «. И хотя это рассуждение исследователя относится к раннему Новому времени, источники свидетельствуют о продолжительном бытовании такой конструкции чистоты, охватывающем даже начало XX века788.

Чистота как эстетическая категория подразумевала прежде всего единство тона, его однородность. Наиболее совершенным с этой точки зрения считался белый цвет, который и назывался обычно в числе ключевых характеристик прекрасного лица. Как было показано в параграфе 1.4, в середине ХЕХ века «белизна» кожи понималась довольно буквально: использовались в основном беспримесные белила и белая пудра, придававшие лицу сходство с фарфоровой фигуркой или мраморной.

787 Вигарелло Ж. Чистое и грязное: телесная гигиена со времен Средневековья // Ароматы и запахи в культуре / Сост. О.Б. ВайнштеГш. — М.: Новое литературное обозрение, 2003. — Кн. 1. — С. 556.

788 Кроме того, если первоначально подобная идея опрятности была присуща высшим слоям общества (отчего в рамках данной работы она рассматривается как элемент аристократического телесного кода), на рубеже XIXXX веков связанные с нею практики в той или иной степени присваиваются всеми слоями городского населения. статуей. Однако к началу следующего столетия чисто белый тон оказался вытеснен из грима и макияжа как несовместимый с представлениями о «здоровой» красоте. «Естественная» прелесть в это время потребовала непременного присутствия крови в лице, что обозначалось при помощи розового цвета — румян, а также кармина и его заменителей, добавлявшихся в небольшом количестве в пудру и белила. «Белизна» кожи продолжала фигурировать в эстетических суждениях и рекламных обещаниях, однако приобретала все более абстрактный характер.

Средства для макияжа, выпускаемые в начале XX века, начинают отражать представления о многообразии оттенков кожи: появляется относительно широкий ассортимент пудр, и в источниках зафиксировано обыкновение смешивать их для получения еще более тонких цветовых нюансов. Учитывая первостепенное значение «хорошего цвета лица» для анализируемой конструкции привлекательности, признание эстетической приемлемости разных оттенков кожи можно рассматривать как важный симптом диверсификации канона красоты в целом. Это предположение подтверждается в случае ряда других черт внешности, таких как цвет волос или форма носа. Схемы наружности, прежде связывавшиеся с темпераментами, характерами и социальными типами, постепенно освобождались от физиогномических значений и присваивались дискурсом красоты.

Тиражируемые изображения формировали массовый вкус не только напрямую, поставляя эстетические образцы, но и «от противного» — повышая значимость индивидуальности. Чем сильнее стандартизировался образ жизни, режим труда и формы досуга, модели телесности и костюм, тем важнее оказывалась идея личной неповторимости. Индивидуализация канона красоты — вариативность, пришедшая на смену единообразию античного идеала и зачастую воплощенная в конкретных фигурах знаменитостей, — представляет собой частный случай более общей тенденции. Тем не менее, разнообразие в этом случае ограничивалось теми самыми структурами массового сознания, которые порождали потребность в.

789 нем — все, что выходило за пределы налагаемых ими рамок, могло расцениваться как безобразное. Так, если вернуться к представлениям о красивой коже, ослабление диктата белизны, позволившее эстетизировать различные оттенки телесного тона, отнюдь не отменяло неприемлемости веснушек. Определяющим критерием привлекательности по-прежнему оставалась гладкая однотонная поверхность, отвечающая визуальному требованию «чистоты».

В рассматриваемый период такое понимание чистоты сосуществовало, а зачастую и смешивалось с новым — гигиеническим, основанном на включении «микроскопического» зрения, на знаниях о дезинфекции и антисептике. Сама взаимозаменяемость этих двух смыслов указывает на их общую социальную природу, а также на определяющую роль внешней репрезентации, знаков чистоплотности. По замечанию Ирвинга Гофмана, «парадокс состоит в том, что чем больше человек интересуется реальностью, недоступной восприятию, тем больше он должен сосредоточивать свое внимание на внешних проявлениях, на видимостях790». В полном согласии с этой логикой, буржуазная культура, во многих своих проявлениях направленная на поиск незримой подлинной сути, в тоже время, как продемонстрировано в первой главе, носила в высшей степени театрализованный характер, акцентируя прежде всего внешнюю благопристойность.

В этих условиях способность произвести благоприятное впечатление превращалась в одну из ключевых добродетелей. Наряду со светскими манерами и искусством вести беседу, навыки культивирования презентабельной наружности оказывались важнейшими атрибутами цивилизованного человека. В первую очередь это касалось гигиенических.

789 Анализируя развитие этой тенденции во второй половине XX века, Жан Бодрийяр замечал: «Система исключает всякое оригинальное качество, удерживая только различительную схему и ее систематическое производство» (Бодрийяр Ж. Указ. соч., с. 125).

790 Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни. — М.: КАНОН-прссс-ЦКучково поле, 2000. —С. 296. ритуалов, однако приближение к эстетическому эталону при помощи косметических средств также со временем приобрело легитимность в качестве знака «культурности».

В выработке гигиенических и эстетических стандартов современного типа, как было показано, соответственно, в параграфах 2.4 и 1.6, одна из определяющих ролей принадлежит производителям парфюмерно-косметической продукции. Издававшиеся ими просветительские и рекламные брошюры подчеркивали связь между красотой и чистоплотностью, соединяли доводы медицины, эстетики и морали, агитируя в пользу определенных моделей поведения и повседневных обыкновений. Первостепенную значимость имело само создание условий, позволявшее соответствовать выдвигаемым стандартам. Когда рынок наполнился товарами и услугами, связанными с гигиеной и уходом за внешностью, достаточно было умеренной пропаганды, чтобы превратить обеспечиваемую ими возможность в необходимость.

Рассмотренные в настоящей диссертации практики моделирования телесности регулируются дискурсами и культурными кодами, специфическими для «обществ модерна». Социокультурная среда большого города способствовала стандартизации телесных норм и росту значения наружной самопрезентации в качестве инструмента мобильности. На практики ухода за собой все больше распространялась логика моды и расточительного потребления. В то же время внешность играла ключевую роль в механизмах социально-политического контроля, поскольку воспринималась как знаковая поверхность, отражающая характер и биографию индивида. Естественным наукам и медицине принадлежало определяющее значение в установлении критериев нормыпри этом подобные «объективные» предписания базировались на символических структурах, обеспечивавших разграничение «своего» и «чужого».