Выдающийся русский писатель Александр Иванович Куприн (18 701 938) стал свидетелем многочисленных потрясений и переломов в истории России: революции 1905;1907 годов, русско-японской войны, Первой мировой войны, Февральской и Октябрьской революций, Гражданской войны. Писатель поразительным образом сумел примерить на себя и две судьбы: одного из последних классиков русской литературы, наследника великих традиций Л. Н. Толстого и А. П. Чехова и яркого писателя русского зарубежья.
Сын своего века, он проложил мост между литературой метрополии и литературой в изгнании. Но этот мост на карте русской словесности обозначен слабо. И на то существует несколько причин: долгое время творчество А. И. Куприна изучалось в основном с идеологических позиций, а проза периода эмиграции в советском литературоведении и вовсе осталась практически не замеченной. Сегодня же «открытию» писателя мешает стереотипное представление о «хрестоматийности» классика, востребованного лишь среди детей и юношества, что его творческое наследие в достаточной степени изучено. Поэтому теоретико-методологический аппарат современной филологической науки практически не применяется к изучению его произведений.
Актуальность исследования определяется связью с новейшими направлениями развития современного литературоведения, изучающего своеобразие художественных произведений в междисциплинарном аспекте, а также обращением к феномену литератур серебряного века, русского зарубежья, необходимостью изучения прозы А. И. Куприна в контексте проблемы «свое-чужое» в ракурсе концептуально-культурологического подхода.
Для творчества А. И. Куприна чрезвычайно характерно противостояние «своего» и «чужого». Оно наметилось еще в ранних произведениях писателя («Олеся»), укрепилось в прозе 1900;1910;х годов («На переломе (Кадеты)», «Поединок», «Гранатовый браслет», «Белая акация», «Сула-мифь»). Наиболее ярко противопоставление «своего» и «чужого» проявилось в творчестве Куприна периода эмиграции. Однако до сих пор этот интереснейший феномен художественной философии писателя остается за пределами внимания исследователей.
Между тем обращение к концептуальному содержанию категорий «свое» и «чужое» в прозе А. И. Куприна позволяет выявить не только своеобразие его художнического почерка, глубину духовных исканий, новизну эстетических экспериментов, но и разрушить определенные клише, связанные с политизированными оценками творчества писателя, предложить новые подходы к осмыслению его ярких художественных достижений. Именно на новом, независимом прочтении настаивает Ю. Дружников: «Ку-приноведению, столь легко менявшему одни предвзятые позиции на такие же предвзятые другие, суждено поменяться опять, на этот раз в поисках истины» [1].
Личности и творчеству А. И. Куприна посвящены статьи, очерки, литературные портреты, воспоминания его современников: М. А. Алданова, Ф. Д. Батюшкова, А. Л. Бема, И. А. Бунина, З. Н. Гиппиус, А. А. Измайлова, К. Г. Паустовского, П. М. Пильского, Н. Я. Рощина, А. Седых, И.С.Соколова-Микитова, Н. А. Тэффи, М. Л. Слонима, Н. А. Струве, Н. Д. Телешова, В. Ф. Ходасевича, С. Черного, К. И. Чуковского (см. Список использованной литературы). Изданы мемуары дочери писателя К. А. Куприной и первой жены М.К.Куприной-Иорданской [2].
В трудах советских литературоведов оценки творчества Куприна были настолько полными, насколько это позволяло время и условия создания данных работ. Сегодня кажущиеся тенденциозными, несколько десятилетий назад эти исследования все же знакомили читателя с эмигрантским творчеством писателя. Многие суждения, в частности о ретроспективности творческого поиска А. И. Куприна, о его неразрывной связи с Родиной и русской жизнью не утратили актуальности и сегодня. Но все же идеологические установки искажали представления о наследии А. И. Куприна, в особенности эмигрантском.
Среди научных трудов о творчестве писателя наиболее значительными на сегодняшний день считаются монографии Ф. И. Кулешова и О. Н. Михайлова [3]. В 2007 году вышло в свет полное собрание сочинений.
A.И.Куприна, которое содержит большое количество новых и малоизвестных критических работ, посвященных жизни и творчеству писателя:
B.В.Михальского, Т. А. Каймановой, В. К. Бочкарева, В. В. Набокова,.
B.П.Муштаева Д. Г. Горбунцова, Ю. И. Дружникова [4].
Среди других исследований, посвященных жизни и творчеству А. И. Куприна, следует отметить работы В. Н. Афанасьева, П. Н. Беркова, А. А. Волкова, В. В. Воровского, Л. В. Крутиковой, Л. В. Никулина, Н. Н. Фоняковой. Разнообразные аспекты творчества писателя проанализированы в статьях Л. А. Качаевой, М. Г. Качурина, Б. М. Киселева, Л. А. Колобаевой, И. В. Корецкой, В. М. Недошивина, С. А. Ташлыкова,.
C.И.Чупринина, О. С. Фигурновой и других. Особое внимание изучению наследия А. И. Куприна уделяли его земляки-пензенцы: Н. К. Вержбицкий, П. А. Фролов (см. Список использованной литературы).
До сих пор малодоступны труды о писателе западных славистов и критиков русского зарубежья: Г. Адамовича, С. Грэхема, А. Дынника, Л. Норд, Р. Плетнева, Г. Струве [5]. Наиболее известная работа на английском языке принадлежит Н. Люкеру [6]. В постсоветское время творчеству А. И. Куприна были посвящены немногочисленные диссертации, которые отражали те или иным аспекты прозы писателя [7].
Эмигрантское творчество А. И. Куприна в большинстве работ либо не затрагивается вовсе, либо освещается обзорно. Монографически отражение наследие писателя периода эмиграции находит в работах А. В. Карпенко и О. В. Роденковой [8]. Работа А. В. Карпенко содержит достаточно полное исследование малой прозы. В диссертации О. В. Роденковой рассматривается тематическое своеобразие зарубежного творчества А. И. Куприна «в тесном переплетении традиций и новаторства русской культуры XX столетия» [9], но мало затрагивается поэтика произведений. Без внимания исследователя остались такие знаковые повести, как «Купол Св. Исаакия Далматского», «На переломе (Кадеты)», в триединстве с которой следует рассматривать роман «Юнкера» (наряду с повестью «Поединок»).
Однако проблема «своего» и «чужого» до сих пор не стала предметом отдельного исследования в творчестве А. И. Куприна. Нельзя сказать, что эта оппозиция совсем не была замечена исследователями. Так, С. А. Кулагин обратил внимание на концепт «свое-чужое» в аспекте проблемы национальной идентичности творческого наследия писателя: «.Одним из наиболее ярких этноидентификационных механизмов, используемых Куприным именно в прозе, становится противопоставление „свой"-"чужой“, в том числе в ракурсе категории идеального» [10].
Действительно, Куприн на протяжении всего творческого пути старался постичь эти механизмы, находя самые разнообразные модификации «своего» и «чужого». Представляется, что именно рассмотрение способов художественной репрезентации концепта «свое-чужое», прежде всего в эмигрантских произведениях А. И. Куприна, позволяет определить специфику его эстетических открытий, по-новому осмыслить важнейшие мировоззренческие принципы художника.
Русская интеллигенция при фактическом отрыве от родной земли, увезла с собой Россию с ее традициями, историей, ценностями. Всю сложность пути «поколения рассеяния» отразил Н. А. Струве в статье «Эмиграция»: «Изгнание — стояние за свободу и как таковое доблесть и служение. Но оно же горький, трудный, отравленный путь, так как нарушает естественную, необходимую связь с родной стихией» [11]. Критик подчеркнул двойственность положения русских эмигрантов, которые находились на стыке культур, своей и чужой: «Задача эмиграции, не замыкаясь в себе, прислушиваться к процессам, протекающим вдали, чтобы продолжать жить вместе с родиной, чтобы мочь вместе с ней войти в ее будущее. <.> В приобщении к Западу как общему достоянию — залог неусыхания эмиграции» [11, с. 70].
Однако интеграция в инокультурную среду для большинства эмигрантов была невозможной в силу того, что единственной и нерушимой ценностью оставалась лишь утраченная Россия. В оценках многих современников сквозит боль о бытии русской литературы на чужой почве.
О положении писателей в культурной среде Франции метко высказалась З. Н. Гиппиус: «.Теперь, выброшенные из России, мы лбами столкнулись с иностранцами. Мы поневоле ищем хоть какого-то места на чужой земле» [12]. С. Черный добавляет штрихов к этой безрадостной картине: «За рубежом — усталость, тяжелая литературная поденщина, поток „воспоминаний“, дробление рассказов на газетные отрывки» [13]. В таких затруднительных условиях Куприну, несмотря на его неоднократные признания о тяжести отлучения от России, удалось написать произведения, заслуженно ставшие классикой русской литературы, в том числе единственный роман «Юнкера».
Куприн, тонко улавливавший внутренние движения души русского человека, сумел многое сказать и о его жизни в изгнании. Эмиграция совпала с осенью жизни художника, а потому его произведения полны итоговых раздумий о жизни. Куприн сумел вернуться в Россию и умереть не на чужбине. Многие из эмигрантов осторожно отнеслись к его поступку: «Е. М. Куприна увезла на родину своего больного старого мужа. <.> Его уход — не политический шаг» (Н.А.Тэффи) — «Старого, больного человека судить нельзя» (И.А. Бунин) — «А. И. Куприн, как всем известно, в последние годы болел.. Осуждать его мне нелегко» (М.А.Алданов) [14]. Хотя нашлись и осуждающие: Д. С. Мережковский, З. Н. Гиппиус.
Необходимо отметить, что концепт «свое-чужое» находит свое выражение во всем творчестве писателя, однако именно период эмиграции стал своеобразной катализирующей средой развития концепта, его структурно-художественных составляющих, поэтому основное внимание в работе сосредоточено на произведениях Куприна, созданных в 1920;1930 годы.
Материалом работы послужили роман «Юнкера» (1932), повести «На переломе (Кадеты)» (1900), «Поединок» (1905), «Купол Св. Исаакия Далматского» (1928), «Колесо времени» (1929), «Жанета» (1933), рассказы «Ю-ю» (1927), «Пуделиный язык» (1927), «Синяя звезда» (1927), «Геро, Леандр и Пастух» (1929), публицистическое и эпистолярное наследие писателя.
Объект исследования — тематика, проблематика и художественная структура произведений А. И. Куприна.
Предметом исследования в диссертации стал концепт «свое-чужое» в прозе писателя.
В диссертации используется концептуально-культурологический подход, который ранее для анализа творческого наследия А. И. Куприна не применялся. Сущность подхода заключается в использовании культурных концептов для прояснения ключевых доминант авторского сознания, обусловливающих в свою очередь и систему изобразительных средств художественного произведения, и его идейно-тематическое, философское наполнение.
Генезис термина «концепт» восходит к средневековой философии, а именно к XII веку, когда появились идеи П. Абеляра об имени вещи как «орудии восприятия вещей» [15]. Соотношение предмета и его номинации стало предметом спора реалистов и номиналистов [16]. Концепт как философская категория находит свою реализацию в работах Гегеля, а также французских философов Ж. Делеза и Ф. Гваттари [17].
Относительно бытования термина «концепт» в русском языке В. З. Демьянков отмечал: «В классической русской философии <.> термин концепт просто не употребляется» [18]. Однако в исследовании А. Ф. Лосева «Бытие — имя — космос» есть рассуждение о проблеме, близкой к современному толкованию термина «концепт»: «.Тайна слова заключается именно в общении с предметом и в общении с другими людьми. Слово есть выхождение из узких рамок замкнутой индивидуальности. Оно мост между „субъектом“ и „объектом“» [19]. Но до появления статьи С. А. Аскольдова «Концепт и слово» (1928) термин «концепт» в филологическом ракурсе не употреблялся. Ученый понимал концепт как «мысленное образование, которое замещает нам в процессе мысли неопределенное множество предметов одного и того же рода» [20].
Д.С.Лихачев определял концепт как «совокупность всех знаний и понятий, возникающих при произношении и осмыслении данного слова в сознании индивидуальной личности, а также система представлений, образов и ассоциаций, рождающихся при сознательном или бессознательном механизме восприятия и ассоциирования» [21]. Важно отметить, что исследования С. А. Аскольдова и Д. С. Лихачева Г. Г.Слышкин относит к исследованиям философии языка [22].
Сегодня концепт является основным понятием когнитивной лингвистики и лингвокультурологии. Однако в настоящее время термин достаточно прочно укоренился в литературоведческой науке. За последнее десятилетие защищено более 50 диссертаций, использующих эту методику анализа (См. Список использованной литературы). Состоялась международная конференции «Концептуальные проблемы литературы: художественная когнитивность» (Ростов-на-Дону, 2011). В Магнитогорске выходит серийное издание «Художественная концептосфера в произведениях русских писателей» (Магнитогорск, 2008, 2010). И это неслучайно.
Ценностный аспект в формировании концепта подчеркивает В. И. Карасик: «В структуре языковой личности особое место принадлежит ценностям — наиболее фундаментальным характеристикам культуры, высшим ориентирам поведения» [23]. Именно ценностный принцип, отражающий духовный опыт нации и конкретного индивида, является одним из связующих звеньев в переходе термина «концепт» из лингвистики в литературоведение. По оценке В. Г. Зусмана: «.Литературу можно представить в виде системы ценностей, состоящей из произведений литературыхудожественных текстов и возвышающейся над нею системы ценностных кодов, единых для культурной традиции» [24].
В связи с этим в диссертации представляется целесообразным в качестве исходного принять определение Ю. С. Степанова, отражающее взаимодействие творца художественной действительности с культурой: «Концепт — это как бы сгусток культуры в сознании человекато, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И, с другой стороны, концепт — это то, посредством чего человек <.> сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на нее. <.> .Концепты не только мыслятся, они переживаются. Они предмет эмоций, симпатий и антипатий, а иногда и столкновений. Концепт — основная ячейка культуры в ментальном мире человека» [25].
Исследователь С. Г. Воркачев замечает: «Лингвокогнитологические исследования имеют типологическую направленность и сфокусированы на выявлении общих закономерностей в формировании ментальных представлений. В тенденции они ориентированы на семасиологический вектор: от смысла (концепта) к языку (средствам его вербализации)» [26]. Применяя эту направленность концептуального исследования в литературоведении, можно обозначить следующий его вектор: от концепта с его культурной, ценностной составляющей к поэтике художественного текста, т. е. к средствам его реализации. Таким образом, исследование литературного произведения в свете культурных концептов предполагает движение от смысла к поэтике и от поэтики к смыслу.
Параллель между термином «концепт» и родственными ему понятиями идеи, мифологемы, архетипа, символа и образа проводит И. Л. Новокрещенова. Автором подчеркивается, что термин «концепт» в различных аспектах выступает как более емкая исследовательская единица.
27]. А. С. Рослый отмечает также параллель между концептом и символом, показывая двойную связь между этими понятиями [28].
Однако концептуально-культурологическое направление в литературоведении сегодня является поводом и для острых дискуссий. Например, в работах Л. В. Поляковой отмечается «некая назойливость термина, <.> бесцеремонность в его употреблении молодыми исследователями» [29]. Проблема целесообразности применения термина «концепт» при анализе художественного произведения была вынесена на заседание филолого-методологического семинара «Третье литературоведение» (Уфа, 2008). Ученые-филологи отметили размытость границ термина, своеобразную моду на его употребление в современных исследованиях, замену термином «концепт» общепринятых литературоведческих единиц анализа. Между тем участники семинара подчеркнули: «.Концепт помогает находить вот это паритетное начало между лингвистикой и литературоведением, <.>, культурологией, философией, <.>, психологией, <.>, социологией, <.> историей культуры, историей религии» [30].
По наблюдению В. П. Нерознака, концепт ставит изучение слова «на стыке целого ряда гуманитарных отраслей знания — лингвистики, литературоведения, логики, философии, искусствознания и культурологии» [31].
Концепт становится особым инструментом литературоведческого анализа, «позволяющим рассмотреть в единстве художественный мир произведения и национальный мир. Вводя концепт как единицу анализа, литературоведение получает возможность включить образную ткань произведения в общенациональную ассоциативно-вербальную сеть. Устойчивое значение произведения и слова перерастает при этом в подвижный, открытый, противоречивый, целостный смысл» [32]. Е. М. Лукинова, развивая мысль В. Г. Зусмана о роли концепта, подчеркивает: «Концепт связывает текстовую (художественную) и внетекстовую (социокультурную, культурно-историческую) реальность» [32].
Концептуально-культурологический подход позволяет установить связь концепта с поэтикой литературного произведения. В исследовании Н. Ю. Желтовой отмечается: «Многомерная структура концепта, универсально заключающая в себе понятийный, ценностный и образный компоненты, позволяет выявить способы вхождения, интеграции того или иного значимого элемента, характера, персонажа в художественный мир произведения. Бытующие в авторском сознании концепты определяют в конечном итоге выбор изобразительных средств для выполнения конкретной идейно-эстетической задачи» [33]. В этой связи антропоцентрический по своей сути концепт «свое-чужое» помогает многое прояснить в авторском мировидении, ибо носит «универсальный характер», присущ «художест-^ венному творчеству, научному и бытовому мышлению» [34]. Таким образом, концепт «свое-чужое» позволяет под особым углом взглянуть на творчество писателя.
Целью работы является рассмотрение проблемы «свое-чужое» в творческом наследии А. И. Куприна с точки зрения концептуально-культурологического подхода.
Задачи работы:
— определить способы и формы художественной репрезентации концепта «свое-чужое» в произведениях А. И. Куприна;
— обозначить маркеры концепта «свое-чужое» в творчестве писателя;
— проанализировать философско-эстетическое наполнение концепта «свое-чужое» в прозе художника 1920;1930;х годов.
Целью и задачами обусловлен выбор методов исследования: концептуально-культурологического, структурно-типологического, сравнительного, семантического, биографического.
Теоретико-методологическая база диссертации создавалась с опорой на исследования А. Н. Афанасьева (мифологические воззрения славян на пространство), М. М. Бахтина (теория диалога и значение хронотопа), Л. Я. Гинзбург («литература воспоминаний»), В. З. Демьянкова (генезис термина «концепт»), Н. Ю. Желтовой (концепты и поэтика), В. Г. Зусмана (концепт в литературоведении), В. И. Карасика (культурная и ценностная доминанты в формировании концепта), Ю. М. Лотмана (понятие «чужого» в русской культуре, бинарность художественного текста, сакральное значение дома и антидома), Д.Н.Овсянико-Куликовского («психология национальности»), Л. В. Поляковой (теоретические и методологические аспекты русской литературы первой половины XX века), Ю. С. Степанова (концептуально-культурологический подход), а также исследователей творчества А. И. Куприна: В. Н. Афанасьева, А. А. Волкова, Ю. Дружникова, Ф. И. Кулешова, Л. В. Крутиковой, Н. Люкера О. Н. Михайлова и других.
Учтен опыт работы кафедры русской и зарубежной литературы Тамбовского государственного университета имени Г. Р. Державина по изучению русской литературы первой половины XX века.
Основные положения, выносимые на защиту:
1. Концепт «свое-чужое» является одним из главных составляющих начал художественного мира А. И. Куприна. Особенно яркое национальное культурно-философское содержание и уникальное авторское художественно-поэтическое наполнение концепт обретает в произведениях периода эмиграции.
2. Важными дифференцирующими признаками в различении «своего» и «чужого» в творчестве А. И. Куприна становятся этнические, социальные, культурные, психологические факторы, а также политические, идеологические установки конкретного исторического промежутка. Маркерами концепта наиболее часто выступают оппозиции «дом-антидом», «русский-советский», «живой-мертвый», «белый-красный», «русское-иностранное», «идеальное-реальное», «Россия-чужбина».
3. В прозе А. И. Куприна универсальный концепт «свое-чужое» часто функционирует на пересечении мотивных полей нескольких концептов, объединяя в себе их ядерные признаки. К ним относятся такие концепты, как «дом», «родина», «любовь», «совесть». При этом ключевым в формировании представлений Куприна о «своем» и «чужом» становится концепт «дом».
4. Определяющими в формировании ценностных критериев «своего» и «чужого» в прозе писателя всегда остаются духовные приоритеты человека. Наиболее острым противостоянием «своего» и «чужого» в прозе А. И. Куприна является оппозиция «родина-чужбина», что находит выражение в ретроспективности творческого поиска писателя, в осмыслении черт русского национального характера. Особым формой реализации концепта «свое-чужое» становится тема любви в произведении.
5. Концепт «свое-чужое» в прозе А. И. Куприна преимущественно реализуется через тематику и проблематику, компоненты поэтики художественного произведения, его жанровую структуру, образный строй, особенности языка, хронотоп, художественные приемы.
Научная новизна заключается в рассмотрении творчества А. И. Куприна в ракурсе оригинальной авторской репрезентации концепта «свое-чужое», в раскрытии его уникального авторского наполнения, в прояснении форм и способов существования концепта в философско-эстетической системе писателя, в выявлении конкретных маркеров концепта «свое-чужое» в прозе художника.
Теоретическая значимость исследования состоит в определении на примере прозы А. И. Куприна конкретных механизмов функционирования концепта «свое-чужое», обозначении его маркеров, обосновании и применении концептуально-культурологического подхода к изучению художественного произведения.
Практическое значение исследования заключается в возможности использования его результатов и выводов в практике вузовского и школьного преподавания, в спецкурсах и спецсеминарах по проблемам творчества А. И. Куприна, русской культуры и литературы XX века. Материалы диссертации могут найти применение в научно-исследовательской деятельности студентов и аспирантов.
Апробация основных результатов исследованияосуществлялась в ряде докладов на научных конференциях разных уровней: на Общероссийской научной конференции XII, XIII, XIV, XV «Державинские чтения» (Тамбов, 2007, 2008, 2009, 2010), Международной научно-практической конференции «Филологические чтения» (Оренбург 2007), X Международной научной конференции «Славянский мир в ментальном измере-нии:стратегия развития — национальные и межнациональные проекты» (Пермь, 2007), Международной конференции «XX Пуришевские чтения» (Москва, 2008), Всероссийской научной конференции «Филология и журналистика в начале XXI века» (Саратов 2009), Общероссийской интернет-конференции молодых ученых «Традиции русской словесности и современность» (Тамбов, 2010), V Международной научной заочной конференции «Концептуальные проблемы литературы: художественная когнитив-ность» (Ростов-на-Дону, 2011), XVI Международной научной конференции «Пушкинские чтения» (Санкт-Петербург, 2011), на III Международной научной конференции «Славянский мир: духовные традиции и словесность» (Тамбов, 2012), а также на заседаниях научного семинара молодых исследователей «Русская литература XX века: взгляд из сегодня» при Международном научном центре изучения творческого наследия Е. И. Замятина в Тамбове, на заседаниях кафедры русской и зарубежной литературы.
Публикации. По теме диссертационного исследования автором опубликовано 20 работ общим объемом 5,6 п.л. (авт. объем — 5,5 п.л.), в том числе три статьи в изданиях, рекомендованных ВАК РФ, общим объемом 1,5 п.л. (авт. объем — 1,5 п.л.).
Структура диссертации включает Введение, две главы и Заключение. Приложен Список использованной литературы, включающий 220 наименований.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
.
В современной литературоведческой науке наметилась положительная тенденция, заключающаяся в усилении внимания к творчеству писателей-эмигрантов. Среди них — многогранное наследие А. И. Куприна, которое нуждается в пересмотре устаревших оценок и обновлении системы подходов к изучению одного из последних русских классиков.
Анализ произведений, написанных как до, так и после эмиграции, обращение к публицистическому и эпистолярному наследию позволили выделить основные формы и способы реализации концепта «свое-чужое» и на основании этого сформулировать общие принципы создания художественного мира Куприна. В исследовании применяется современный методологический аппарат к изучению творчества писателя. Основным инструментом исследования стал концепт «свое-чужое», который наиболее ярко отражает сложности и противоречия творческого сознания Куприна, в том числе эмигрантского. Концепт «свое-чужое» в прозе писателя является своеобразной «скрепой» его художественного мира, представлен на уровне многочисленных художественных приемов (хронотоп, жанровое своеобразие, система образов, смысловых и контекстуальных оппозиций и т. п.).
На основе изученных произведений можно отметить интересную закономерность в реализации концепта «свое-чужое» в творчестве писателя до и после эмиграции. Если жизнь Куприна двигалась по направлению от «своего» к «чужому» (от России к другим странам, от родных и близких к иностранцам и эмигрантам), то исследуемый концепт реализовывался в творчестве «обратно пропорционально»: от «чужого» к «своему», от острых проблем современности к ретроспекции. Наиболее яркое воплощение концепт находит в произведениях зарубежного периода.
Эмиграция в жизни писателя стала поистине трагическим этапом, отразившимся и на проблематике, и на поэтике его произведений. Характерной особенностью творческого поиска Куприна зарубежного периода в жанровом отношении становится обращение к миру мифов и легенд, их творческому переосмыслению (рассказы «Скрипка Паганини», «Геро, Ле-андр и Пастух», «Синяя звезда»). Уход Куприна в идеальные миры прошлого, грез и фантазий свидетельствует и об уходе от мира реального (эмиграции), чуждого писателю.
Другой жанровой особенностью, свидетельствующей о преимущественно ретроспективном характере творческих поисков Куприна, становится обращение писателя к жанру воспоминаний. «Купол Св. Исаакия Далматского», освещающий события Гражданской войны, становится первой повестью, написанной Куприным в эмиграции. По своей жанровой структуре произведение представляет собой сложный синтез мемуарной, дневниковой, публицистической литературы.
Смещение жанровых акцентов в прозе Куприна 1920;х годов обусловлено лишением «своей» среды, «своей» жизнинеобходимостью художественного осмысления произошедших событий, которые при этом неотделимы от «своей», личной истории. Акцентирование личного начала в повествовании приводит к усилению роли «чужого», так как «своего» в эмиграции больше нет.
Хронотоп произведения отражает разделение России на прошлую, «свою», и настоящую, «чужую». Сфера «своего» постепенно сужается, вбирая в себя все больше чужеродного, выталкивающего писателя из страны, которая только в прошлом времени может считаться «своей». После поражения белой гвардии Россия перестает существовать и появляется советское государство, являющееся «чужим», поскольку в нем отсутствует духовное, культурное, историческое наполнение.
Пространственным символом «чужого», рабского положения в Стране советов становится нора. Неприемлемость такого положения писатель подчеркивает тем, что делит людей по принципу жертвы и палача, «своего» и «чужого». Невыносимость рабского, униженного существования, которое писатель сравнил с состоянием «полутрупа», рождает трагический образ могилы. Оппозиция «живой-мертвый» становится маркером концепта «свое-чужое».
Особым пространственным объектом, объединяющим началом повести становится Исаакиевский собор. Слово «собор» пропущено в названии, поэтому личность святого выходит на первый план. В истории Исаа-кия, который осмелился указать императору Валенту на его антихристианское поведение, четко прослеживается скрытая историческая и нравственная аналогия с большевиками, которые вели неправедную войну. Куприн подчеркивает, что рано или поздно виновные за гонения своего брата, русского, будут наказаны. Собор в повести является символом старой православной России, чьи духовные ценности были поруганы.
Хронотоп произведения особым образом маркирует концепт «свое-чужое»: изображение своей земли, своего места приобретает символическое значение. С понятием художественного пространства тесно связаны концепты «дом» и «родина», содержательная сторона которых также служит одним из маркеров концепта «свое-чужое». В творчестве Куприна периода эмиграции дом выступает особым сакральным пространственным объектом, хранящим родовые традиции, духовные ценности, передающиеся из поколения в поколение. Представление о доме непримиримо отделяет «своих» от «чужих». «Чужими» выступают большевики, с приходом которых писатель теряет дом как крышу над головой и как отражение своих представлений о мироустройстве. Разделение на «своих» и «чужих» в повести происходит по линии белого и красного движения, борьбы за две разные России — старую и новую.
С концептом «дом» сливается понятие «земля». В повести можно проследить своеобразную параллель «земля — дом», дополнив ее и третьей составляющей — уходящей Россией. Символом родного дома, малой родины становится любовно возделываемый огородик писателя.
Основной реализацией концепта «родина» в повести является тема верности ей и борьбы за нее. Убитая Россия — та межа, которая отделяет своих" и «чужих». Неприятие идеологии большевиков проявляется в контрастном описании солдат белой и красной армии. Сильное, здоровое начало Куприн приписывает белому движению, а красных, «чужих», он ассоциирует со слабым, разлагающимся, нездоровым. Красная армия приравнивается писателем к «чужеземной», сражаться с которой необходимо до последней капли крови. Особо трагично звучит то, что иностранные интервенты, «чужие» по определению, воспринимаются как освободители, они ближе «своих», красных русских.
Куприн подчеркивает, что Россия под пятой большевиков вызывает жалость. Об этом писатель свидетельствует не только в повести «Купол Св. Исаакия Далматского», но и в своих публицистических выступлениях 1925;1933 годов. В статьях «Иван Заикин», «Н.В. Плевицкая», «Капля и камень», «О шовинизме», «С того берега», «Условные рефлексы», «Мой герой — правда», «Слово святейшего», «Славный урок», «С душком» подчеркивается «чужесть» большевиков России, незаконность их власти, поскольку они не принимают русскую историю, культуру, религию. «Ненависть» и «разрушение» — это понятия, которые слиты воедино с образом большевизма, они лейтмотивом проходят через все публицистическое наследие Куприна 1920;х годов.
В повести «Колесо времени» концепт «свое-чужое» получает особое воплощение в сложном синтезе тем эмиграции, любви и воспоминаний о Родине.
В произведении «свое», а именно положительные и отрицательные стороны русского характера, осмысливается на фоне «чужого», эмигрантского бытия. «Чужое» приближается в форме самой жизни в эмиграции, так как она становится привычной, но при этом «чужое» не равняется «своему», оно противоестественно.
Тема любви в повести «Колесо времени», рассмотренная сквозь призму концептуально-культурологического подхода, обнажает глубокие философские смыслы феномена любви в творчестве Куприна. В этом аспекте в работе анализируются идеи Н. А. Бердяева, Г. С. Сковороды, В. С. Соловьева, Э.Фромма.
В повести «Колесо времени» Куприн пытается показать саму сущность любви, ее идеальное начало. Встреча героев воспринимается как фатум, судьба. По Куприну, гармоничная любовь — это своеобразная игра «своего» и «чужого», общность и столкновение «я» и «другого». Это столкновение «своего» видения отношений и «чужого» позволяет главному герою Михаилу открыть свою «невидимую натуру», проникнуть в саму сущность любви через осознание своих собственных ошибок. Однако Михаил не смог принять индивидуальность своей возлюбленной Марии, и это стало причиной гибели любовного чувства.
Куприн специально подчеркивает свободу чувства главных героев от различного рода социальных условностей (оба одинокие иностранцы, лишены безрассудства юности, материально независимы), чтобы показать внутренние причины утраты любви Михаила и Марии, которая не выдержала столкновения «своего» и «чужого» представления о мире и жизни.
Однако именно тема любви становится отправной точкой в размышлениях Куприна о России и русском национальном характере, отрицательные черты которого были увидены на фоне «чужого». Михаил, признавая себя виновным в гибели любви и пытаясь понять причину своего поведения, бичует и «изнанку русской широкой души».
В повести происходит столкновение «своего» и «чужого» пространства: дома Марии, наполненного любовью, творчеством, свободой, взаимопомощью, и «антидома», представленного бараком главного героя и его же номером-каютой в отеле. Мотив потери дома и вторичного возвращения в «ан-тидом» позволяет увидеть скрытое покаяние героя, чувствовавшего вину не только за разбитую любовь, но и за потерю родной земли. Писатель проводит своеобразную параллель между потерянной любовью к женщине и потерянной Россией. Но обнажение негативных качеств русского человека не несет в себе отмежевание от «своего», не умаляет национальной гордости, наблюдается даже некая идеализация образа русского эмигранта.
Параллельно в повести и публицистике эмигрантского периода («Эгоизм», «Русская душа») Куприн восхищается русским эмигрантом, который своей деятельностью, безукоризненным поведением вызывает уважение французов. Михаил и вся «русская артель» предстают перед читателем предприимчивыми, трудолюбивыми и, что самое главное, дружными. Находясь на «чужой» земле, русские своей работой, своим стремлением к наукам и взаимопомощи поддерживают честь и славу России.
Национальный полифонизм в повести становится особой формой выражения концепта «свое-чужое». Для главного героя жизнь на чужбине стала привычной. Но фразы на разных языках мира, звучащие в речи Михаила, упоминание им различных национальных традиций, обрядов и легенд, проживание в портовом городе подчеркивают, что герой не нашел «своего» места, постоянно находится в пути.
В повести «Колесо времени» пересекаются хронотопы старой Москвы и портового города Марселя. Привязанность к Франции, как и привязанность к женщине, оттеняет привычность «чужого», инокультурного в жизни эмигранта, но не отменяет преданности «своему», русскому. Потеряв «свое» место, «свое» время, герой умирает для настоящей жизни, умирает его душа, и вместо жизни остается лишь пустое существование. Таким образом, концепт «свое-чужое» особым образом коррелирует с оппозицией «живой-мертвый».
Однако у Михаила, в отличие от многих изгнанников, появляется шанс обрести собственный дом через любовь Марии, которая тоже была беглянкой-чужестранкой. В этой связи ценности дома для нее имеют также сакральное значение. Дом в ее понимание — внутреннее ощущение умиротворенности, «своего» места в мире. Приглашение в дом как высшая ступень доверия к Михаилу последует от героини не сразу, но станет знаком ее полного погружения в мир возлюбленного, его принятия в духовное пространство. Именно дом является символом любви Марии.
Куприн и герои его произведений толерантно относятся к представителям иной национальности. Разделение на «своих» и «чужих» идет прежде всего на личностном уровне.
В творчестве писателя 1930;х годов на первое место выходит мотив трагического одиночества героя и усиление автобиографической компоненты. В первом параграфе анализируются повесть «Жанета» и схожие с ней тематически рассказы «Ю-ю», «Пуделиный язык». В этих произведениях происходит обращение к образам детей и животных — мирам доброжелательным, универсальным, базовым, которые являются своеобразными маркерами концепта «свое-чужое».
Квинтэссенцией темы детства и темы природы стала повесть «Жанета». На простой сюжет, как на нитку, нанизаны воспоминания о России, авторские размышления, лирические, философские отступления, что позволяет автору определить это произведение как роман. Реализация концепта «свое-чужое» происходит сразу на нескольких уровнях: в описании жизни главного героя профессора Симонова в эмиграции, в своей семье и научной среде.
Противопоставление по национальному признаку — одна из основных реализаций концепта «свое-чужое». Отношения русского эмигранта и французов в диссертации рассматриваются с точки зрения «психологии национальности» Д.Н.Овсянико-Куликовского. Уже в силу этнического признака герои в повести делятся на «своих» и «чужих», но определяющими в их взаимоотношениях всегда являются внутренние нравственные качества личности, а отнюдь не национальный фактор. Таким образом, разделение героев в «Жанете» на русских и иностранцев не является поводом для столкновения, конфликта.
Французам свойственны определенные представления о русских: «унылость, удрученность, роковая подавленность, безысходность, непонятость миром». Но профессор не вписывается в эти традиционные представления, и поэтому диалог между Симоновым и французами происходит сразу после разрушения их этнического стереотипа о русском человеке.
В «Жанете» концепт «свое-чужое» находит выражение в такой проблеме, как одиночество. В изгнании главный герой повести находится в практической полной изоляции от «своих»: всех эмигрантских объединений, коммун, обществ, но страшнее всего его оторванность от семьи, его неприкаянность в этом мире.
Проблема одиночества в повести теснейшим образом связана с проблемой идеального и реального. Именно идеальное начало в личности самого Симонова стало залогом его одиночества: приверженность высшим целям, наполненность его сердца особой чистотой и духовностью отделяют профессора от реального мира. Появление в его жизни маленькой Жа-неты высвечивает трагическое одиночество Симонова.
Концепт «свое-чужое» реализуется также на уровне художественного пространства повести. Концепт «дом» является наиболее ярким маркером «своего» пространства. Бывший дом Симонова показан как место, глубоко чуждое герою, жаждавшего любви, уюта, семейного тепла и не находившего этого в своей семье. В повести образ дома становится символом одиночества, «бесприютности».
В повести «Жанета» пересекаются хронотопы трех столиц: Москвы, Петербурга, Парижа. Обе русские столицы олицетворяются, наделяются человеческими чертами. Особым пространственным маркером становятся леса Полесья, семантика которых связана в повести Куприна с концептами «родина» и «совесть».
Концепт «свое-чужое» находит свое выражение и в личностно-профессиональных особенностях характера Симонова, который постоянно ощущал свою «чужесть» в профессорской среде. Куприн подчеркивает, что «чужим» можно стать и в родной стихии, если не соответствовать ее условиям.
Важным элементов поэтики произведения, помогающим дифференцировать «свое» и «чужое», становятся диалоги профессора с самим собой, отражающие две стороны личности Симонова: идеальную и реальную. В диалогах раскрывается также характер отношений героя и окружающих его людей. Так, диалоги Симонова с матерью Жанеты особым образом подчеркивают остроту нарушения чужого пространства, вторжение в чужую семью.
Армейскую трилогию" Куприна («На переломе (Кадеты)», «Поединок», «Юнкера») объединяет общая проблема «свое-чужое», которая сквозной линией проходит через три произведения.
Повесть «На переломе (Кадеты)» — одно из автобиографических произведений писателя. Оно посвящено рассказу о жизни кадетского корпуса, увиденной глазами новичка Миши Буланина. В кадетской среде, ученической и военной одновременно, разделение на «своих» и «чужих» проявляется наиболее ярко. Оторванность от «своего», родного — дома, семьи — и принадлежность к «чужому» миру жестких кастовых отношений не могли пройти незаметно, не изранив юное сердце.
Концепт «свое-чужое» реализуется в произведении как через хронотоп, так и через компоненты художественной предметности: поведение героев, их портретные характеристики, явления психики, речь. Самым ярким является разделение на преподавателей и воспитанников. Отношения «своих» и «чужих» здесь особенно сложные: с одной стороны, воспитатели должны быть для детей «своими», заботиться и помогать им, с другой стороны, для большинства педагогов дети «чужие», они испытывают к ним неприязнь, но, выполняя выбранную социальную роль, вынуждены скрывать эту ненависть и выполнять функции «своих».
Повесть «Поединок» также носит во многом автобиографический характер. Главный герой произведения незаметно становится «чужим» среди «своих», он отторгает окружающие его пространство, людей, отношения, привычки и правила. Обращаясь внутрь себя, он меняет отношение к происходящему вокруг и в новом свете видит привычное. В армейской среде Ромашов, почувствовавший свое «я», свою свободную личность и, как следствие, увидевший личность и в солдате, чувствует себя «чужим», хотя ранее мечтал о блестящей военной карьере. Общение с «забитым» солдатом Хлебниковом еще больше усиливает это чувство отчуждения.
Глубоко провинциальная, однообразная жизнь позволяет показать более сконцентрированно внутреннюю жизнь героя. Художественное пространство повести акцентирует психологическое состояние Ромашова, тот нравственный, мировоззренческий кризис, который в нем произошел.
Роман «Юнкера» стал особым этапом в творческой судьбе Куприна. Тематически являясь своеобразным продолжением повести «На переломе (Кадеты)» и во многом перекликаясь с «Поединком», роман контрастировал с этими произведениями по тональности изображения русской жизни. Куприна упрекали в идеализации старой России, в излишней лубочности ее образа, в отходе от принципов реалистического изображения действительности. По сравнению с повестями в романе «Юнкера» преобладание положительных героев, «своих», действительно имеет место, что во многом объясняется нахождением писателя вне России, когда все, что связано с родиной, воспринимается как утраченное.
Прожив не один год в этнокультурной среде, эмигрант Куприн не мог не изменить расстановку «своего» и «чужого» в произведении. «Юнкера» — роман о юности, о взрослении, когда в целом мир кажется чище и добрее и в целом состоящим из «своих». При этом столкновение «своего» и «чужого» имеет более острый, прямой характер, но на фоне общей массы «своих» людей, изображенных Куприным, это столкновение не приводит личность к состоянию изоляции и одиночества.
Маркером реализации концепта «свое-чужое» является художественное пространство повести: образы училища и дворянского гнезда, будущего места службы и дорогой Москвы. Так, глава, в которой рассказывается об Александровском военном училище, называется «Свой дом», что подчеркивает освоенность этого места героем, его тесную связь с училищем.
Характерным способом реализации концепта «свое-чужое» становится переплетение жизни семейной, жизни светской и жизни юнкерской. Переход от развлечений или домашних каникул к суровой военной дисциплине неприятен юноше в той же степени, в которой отдых приятнее кропотливой работы, но нет острого столкновения между разными сферами жизни в отличие от повести «На переломе (Кадеты)».
Особым маркером концепта «свое-чужое» в романе становится образ дома. Дом показан знаково: не только как сакральное место обитания человека и его семьи, то есть «своих», но как концентрат всего образа жизни человека конца XX века, дворянина, интеллигента. Традиции и обычаи молодежи, их досуг перекликаются с портретом будущего белого движения и той потерянной России, которая болью отзывалась в сердце эмигрантов.
Образ дворянского дома с традицией обедов и балов неслучайно акцентирован в романе. Влюбленности, празднование масленицы, катание на коньках ярко маркируют «свое» в романе. Все эти развлечения связаны с конкретными пространственными объектами Москвы, которая любит юнкеров как «своих» и в целом создает необычный мир «своего», ею взращиваемого, лелеемого.
Принадлежность Александрова к военным обусловливает еще несколько корреляций «своего» и «чужого»: военный — штатский, военный как внешнее и художник как внутреннее. Продолжением противопоставления военный как внешнее и художник как внутреннее является столкновение общественного и индивидуального. Как и Ромашов в повести «Поединок» осознает свое «я» вне других, так и Александров понимает, что его индивидуальность находится вне сообщества друзей и товарищей.
Важным компонентом концепта «свое-чужое» в романе становится национальное, государственное. Особая, святая радость юнкеров — близость к государю и его благосклонное внимание к ним. Подобное усиление национального, «своего» в условиях эмигрантского бытия особо подчеркивает отношение самого писателя к потерянной Родине.
Жанрово-тематические особенности, проявившиеся в произведениях периода эмиграции, являются одной из реализаций концепта «свое-чужое». К ним относятся ретроспективность творческого поиска писателя, обращение к мифам и легендам, их творческому переосмыслению, усиление автобиографического начала, создание произведений сложносоставной жанровой природы. Хронотоп в произведениях периода эмиграции часто является маркером оппозиции «свое-чужое». Важными пространственными образами становятся дом, родина как символы старой России и образы норы, могилы как символы нового бытия.
В изучении творчества Куприна сделан акцент на рассмотрении концепта «свое-чужое» через элементы поэтики художественного текста: актуализацию концепта в различных системах героев и соответственно на разных уровнях личностных взаимоотношений (любовь, семья, дружба, работа, война, эмиграция).
Все вышесказанное дает основание утверждать, что реализация концепта «свое-чужое» в произведениях Куприна есть отражение уникального авторского видения константы, которое, однако, сближается и с ее общенациональным пониманиемчто писатель в своей прозе создал оригинальную художественную систему, репрезентирующую концепт «свое-чужое».
Перспективой научных поисков может быть применение концептуально-культурологического подхода к другим произведениям Куприна разных этапов развития его художнической индивидуальности, авторского сознания и исследование других культурных констант, имеющих место в его творческом наследии.
