Ф. Бэкон о мифе

На пороге Нового времени Бэкон написал трактат «О мудрости древних». Он полагал, что миф — сознательное изобретение человека. С этих позиций мыслитель пересказывал и истолковывал их. Последуем за мыслью английского философа.

Сфинкс была чудовищем с лицом и голосом девы, пересказывает Бэкон древний миф, покрыта перьями, как птица, с когтями грифа. Она сидела на вершине горы близ Фив и следила за дорогой, подстерегая путников. Она набрасывалась на них из своей засады и, схватив, загадывала им темные и сложные загадки, которые, как полагали, сама узнавала от муз.

Если несчастные пленники не могли разрешить и растолковать эти загадки и говорили что-то невнятное, она со страшной свирепостью расправлялась с ними. Так как эта напасть свирепствовала уже давно, фиванцы назначали награду тому, кто сможет разгадать загадки Сфинкса, а наградой этой была сама царская власть над Фивами.

Привлеченный такой наградой Эдип, человек энергичный и умный, но с больными, проколотыми некогда ногами, принял это условие и решил попытать счастья. И вот когда он мужественно и твердо предстал перед Сфинкс, она спросила у него, что за животное рождается четвероногим, затем делается двуногим и, наконец, снова четвероногим.

Эдип, подумав, ответил, что все это относится к человеку, который сразу после рождения и в младенчестве оказывается четвероногим и только учится ползать, но вскоре поднимается и ходит на двух ногах; в старости же он опирается на палку, чтобы крепче держаться, и представляется как бы треногим, а в самом конце своей жизни, уже дряхлым старцем, когда мускулы его уже совсем ослабели, лежит, прикованный к постели, и снова становится как бы четвероногим. Дав правильный ответ, он одержал победу над Сфинкс и погубил ее. Тело чудовища, погруженное на осла, возили в триумфальной процессии, сам же Эдип по условиям договора стал царем фиванцев.

Ф. Бэкон называет миф тонким и умным. Он пишет, что ему кажется, будто он рассказывает о науке и о ее связи с практикой. А где доводы? Вот они. Вовсе не абсурдно называть науку чудовищем, ибо у невежд и просто неосведомленных людей она вызывает удивление. Наука многообразна по своему виду и облику, ибо ее предмет предельно многообразен: женское лицо и голос указывают на словоохотливость, крылья даны ей потому, что знания и открытия мгновенно распространяются и разлетаются по свету, ибо передача знаний подобна бурно вспыхнувшему пламени, зажженному от другого пламени.

Далее Бэкон сообщает, что очень глубокий смысл содержит и упоминание об острых кривых когтях, ибо аксиомы и доказательства науки проникают в ум. Они захватывают его и держат так крепко, что он не может ни двинуться, ни вырваться. Всякое же знание, как поясняет далее Бэкон, представляется нам расположившимся на крутых и высоких горах, ибо, будучи явлением возвышенным, оно по праву рассматривается где-то высоко наверху, откуда с презрением взирает на невежество и может, как с вершины горы, и на широком пространстве видеть все далеко вокруг.

Можно, пожалуй, на этом оборвать дальнейшие разъяснения Бэкона. Они во многом вызывают улыбку. Даже непосвященному ясно, что смысл, заключенный в мифе, не исчерпывается сравнением сфинкс с наукой. Можно толковать миф и антропологически, например, задуматься над тем, какое знание о человеке содержит эта притча. Ф. Бэкон же в соответствии с духом Нового времени без колебаний полагает: конечно же, миф толкует о пауке, ведь для него даже философия — служанка науки. Что уж говорить о мифе.

Получается, будто древние пытались высказать свои идеи на языке иносказания и дальше примитивных сопоставлений не шли. Надо только придать этим суждениям более современный, теоретический вид. Однако неужели действительно древние люди могли сравнивать науку с чудовищем? Нет, безусловно, Бэкон считывает из мифа собственное научное восприятие мира. Но ведь родился миф вовсе не для того, чтобы обсуждать науку.