Судебная лингвистика как прикладная отрасль языкознания

…нужно знать свой родной язык и уметь пользоваться его гибкостью, богатством и своеобразными оборотами, причем, конечно, к этому знанию относится и знакомство с сокровищами родной литературы…

А. Ф. Кони

Общие замечания

Среди прикладных отраслей языкознания свое отдельное место занимает и та его отрасль, которая имеет дело с систематизацией норм, традиций использования языка в правовой, судебной сферах деятельности.

Вопросы культуры речи всегда находились в центре внимания выдающихся деятелей судопроизводства.

«…я не могу не припомнить беседы с воспитанниками выпускного класса училища правоведения после одной из моих лекций по уголовному процессу в конце семидесятых годов. Они спрашивали меня, что им, готовящимся к судебной деятельности, нужно делать, чтобы стать красноречивыми. Я отвечал им, что если под красноречием разуметь дар слова, волнующий и увлекающий слушателя красотою формы, яркостью образов и силою метких выражений, то для этого нужно иметь особую способность, частью прирожденную, частью же являющуюся результатом воспитательных влияний среды, примеров, чтения и собственных переживаний. Дар красноречия, по мнению Бисмарка, который хотя и не был красноречив сам, но умел ценить и испытывать на себе красноречие других, имеет в себе увлекающую силу, подобно музыке и импровизации. „В каждом ораторе, — говорил он, — который действует красноречием на своих слушателей, заключается поэт и только тогда, когда он награжден этим даром и когда, подобно импровизатору, он властно повелевает своему языку и своим мыслям, он овладевает теми, кто его слушает“. Поэтому невозможно преподать никаких советов, исполнение которых может сделать человека красноречивым. Иное дело уметь говорить публично, т. е. быть оратором. Это уменье достигается выполнением ряда условий, лишь при наличности которых можно его достигнуть. Этих требований или условий, по моим наблюдениям и личному опыту, — три; нужно знать предмет, о котором говорить, в точности и подробности, выяснив себе вполне его положительные и отрицательные свойства; нужно знать свой родной язык и уметь пользоваться его гибкостью, богатством и своеобразными оборотами, причем, конечно, к этому знанию относится и знакомство с сокровищами родной литературы Наконец, сказал я, нужно не лгать. Человек лжет в жизни вообще часто, а в нашей русской жизни и очень часто, трояким образом: он говорит не то, что думает, — это ложь по отношению к другим; он думает не то, что чувствует, — это ложь самому себе, и, наконец, он впадает в ложь, так сказать, в квадрате: говорит не то, что думает, а думает не то, что чувствует. Присутствие каждого из этих видов лжи почти всегда чувствуется слушателями и отнимает у публичной речи ее силу и убедительность»^[1]. Так характеризовал языковую (вернее — речевую) составляющую профессионально-юридической деятельности один из выдающихся представителей русского судопроизводства, ученый и писатель, сенатор, член Государственного Совета, академик Анатолий Федорович Кони (1844—1927).

Хотя А. Ф. Кони имел в виду качества именно и прежде всего судебной речи, субъектами которой являются представители обвинения и защиты, его размышления и советы существенны для всех сфер юриспруденции. Это значит, что предметом изучения и анализа в судебной лингвистике в широком смысле является язык, целенаправленно используемый в профессионально-правовых сферах деятельности во всем ее разнообразии, в процессе документного текстообразования, в адекватном соединении стилей и подстилеи литературного языка с жанрами и поджанрами юридических документов.

Отсюда следует, что свое особое место в речевой культуре общества занимает, в частности, и искусство речи на суде, шире — правовая речь, которая преследует свои специфические цели и решает свои специфические задачи. По многим параметрам она представляет собой достаточно самостоятельную сферу функционирования языка, которая требует отдельного же рассмотрения. Лингвистику, занимающуюся этой сферой, условно, вслед за традицией, сложившейся в некоторых европейских странах, например в Англии, можно назвать судебной лингвистикой. Отечественная лингвистическая традиция, однако, не знает такой отрасли лингвистического знания, хотя в той же английской судебной практике она предстает как вполне устоявшаяся и располагающая даже своим печатным органом — специальным журналом «Судебная лингвистика»^[2].

Более того, в Англии уже давно ведется целенаправленная подготовка специалистов по судебной лингвистике, существуют магистерские программы по судебной лингвистике, университетские курсы судебной лингвистики и т. д. В перечень дисциплин этого профиля входят как общеобразовательные лингвистические предметы, например «Введение в языкознание», анализ разговорной и письменной речи, так и предметы узкой направленности, ориентированные на лингвистическое расследование свидетельских показаний на суде, письменного языка правовых систем, правовых и в целом юридически значимых документов.

В этот перечень должен быть включен также лингвистический анализ содержания и стилистики печатной и электронной продукции, вызывающей интерес правоохранительных органов.

Но из сказанного не следует, что в России вообще не проявлялось интереса к практическому использованию языка в сфере судебной деятельности. Такой интерес, безусловно, существовал. Об искусстве судебной речи, ее выразительной и стилистической культуре, требованиях, предъявляемых к судебной речи, ее организации и структуре, писали многие деятели русской культуры и российского судопроизводства. «…Сомнительна юриспруденция без грамматики», — утверждал еще М. В. Ломоносов, стоявший у истоков науки о русском языке, которого другой русский гений — А. С. Пушкин по праву называл «первым нашим университетом». Разумеется, Ломоносов имел в виду при этом не только и не столько собственно грамматику, сколько речевую культуру юриспруденции в целом. Специальная же обширная работа на эту тему (390 стр.), написанная под профессиональным углом зрения, была опубликована в 1910 году, — это книга «Искусство речи на суде» известного судебного деятеля России П. Сергеича (Петра Сергеевича Пороховщикова, 1867—1954).

В статье под тем же названием, посвященной общему анализу книги своего ученика П. С. Пороховщикова, другой выдающийся судебный деятель России Анатолий Федорович Кони, высоко оценив объективную значимость труда, профессиональных соображений и советов П. С. Пороховщикова и существенно дополняя его, формулирует ряд и других требований к достоинствам и культуре речи на суде, проверенных собственной практикой.

Главный предмет обсуждения и П. С. Пороховщикова, и А. Ф. Кони — это искусство ораторской речи на суде. В свою очередь, это искусство речи в понимании А. Ф. Кони зависит от таких существенных качеств личности оратора, как а) его талант, б) степень умственного развития, в) умение владеть словом, которое «достигается вдумчивым упражнением»^[3], г) темперамент.

Это то, на базе чего складывается форма, построение судебной речи. Не менее важно, согласно А. Ф. Кони, и ее содержание, которое, как и всякая публичная речь, включает в себя три вопроса: а) «о чем говорить», б) «что говорить», в) «и как говорить»^[4].

В процессе овладения словом, в поисках ответа на вопрос что говорить? можно обращаться и к опыту великих мастеров слова, подражая им, считает автор. «Уж если подражать, — продолжает А. Ф. Кони, — то не Достоевскому, который буравит душу, как почву для артезианского колодца, а удивительной наблюдательности Толстого, которую ошибочно называют психологическим анализом. Наконец, совесть должна указать судебному оратору, насколько нравственно пользоваться тем или другим освещением обстоятельств дела и возможным из их сопоставления выводом. Здесь главная роль в избрании оратором того или другого пути принадлежит сознанию им своего долга перед обществом и перед законом, сознанию, руководящемуся заветом Гоголя: „Со словом надо обращаться честно“»^[5].

Подчеркнем еще раз, что совесть судебного оратора, определяющая нравственное начало в освещении им обстоятельств дела, и насколько он чувствует свой долг перед обществом, практически реализуются, как справедливо считает А. Ф. Кони со ссылкой на Н. В. Гоголя, в выбираемых им языковых средствах и соответствующих им речевых регистрах.

Однако судебная речь специфична, утверждает А. Ф. Кони.

Специфика ее отчетливо проявляется, например, в противопоставлении политической речи: «Речи политического характера не могут служить образцами для судебного оратора, ибо политическое красноречие совсем не то, что красноречие судебное. Уместные и умные цитаты, хорошо продуманные примеры, тонкие и остроумные сравнения, стрелы иронии и даже подъем на высоту общечеловеческих начал далеко не всегда достигают своей цели на суде. В основании судебного красноречия лежит необходимость доказывать и убеждать, т. е., иными словами, необходимость склонять слушателей присоединиться к своему мнению. Но политический оратор немного достигнет, убеждая и доказывая. У него та же задача, как и у служителя искусств, хотя и в других формах»^[6].

В отечественной судебной практике рубежа XX—XXI вв. лингвистические экспертизы разного плана стали относительно широко востребованным жанром в судопроизводстве, что и является одним из важных свидетельств того, что вопрос о необходимости судебной лингвистики поставлен самой жизнью^[7]. Выполняются и докторские диссертации в рассматриваемом направлении, хотя и без ясно обозначенного предмета исследования, но с отсылкой к «предметной области» «научной отрасли», занимающейся «проблемами использования лингвистических познаний в судебном разбирательстве»^[8].

Заметим, однако, что едва ли правомерно говорить об «использовании лингвистических познаний в судебном разбирательстве». Собственно лингвистические познания, связанные с исследованием структуры и жизни языка в качестве предмета изучения, далеки от потребностей судебных разбирательств.

Когда мы говорим об использовании компетенций лингвистики применительно к судебным разбирательствам, речь может идти лишь о содержательно-стилистической оценке того или иного слова, выражения, фрагмента текста или контекста с точки зрения их направленности / ненаправленности против интересов, достоинства, чести и т. д. адресата речи в ее прямой или косвенной обращенности либо же о лингвистически мотивированном, доказательном толковании соответствующего языкового факта в составе целого, включая и знаки препинания в письменном тексте, с точки зрения их функциональной значимости: противоречивы они в контексте целого, в речевой ситуации или нет, ясны по смыслу и выполняемой ими содержательной функции или двусмысленны, стилистически маркированы или нет и т. д.

Неверно также усматривать важнейшую задачу «судебной лингвистики» («юрислингвистики»!) в «декларировании взаимной адаптации лингвистического и юридического понятийнометодологического аппарата, установлении прямых корреляций между фактами языка и фактами права»^[9]. Непонятно, что подразумевается под «взаимной адаптацией лингвистического и юридического понятийно-методологического аппарата», если подобное вообще возможно. Более того, когда мы говорим об использовании языкового факта применительно к норме права, то непременно должны отчетливо разграничивать, по крайней мере, понятия обычное право и право кодифицированное. Именно в обычном праве, но не в кодифицированном, собственно правовые и языковые факты могут быть сближаемы между собой, ибо обычное право находит свое воплощение в обычном же языке в совокупности выражаемых им обычаев и ментальных представлений соответствующего социума.

О том, что судебная лингвистика находится у нас на начальном этапе становления в качестве отдельной смежной лингвистической дисциплины свидетельствует, в частности, и тот факт, что в таком ответственном издании, как «Большая юридическая энциклопедия», в статье «Судебная речь» собственно языковая ее составляющая не отграничена от содержательнодоказательной составляющей.

Определив судебную речь как речь, «выраженную публично и обращенную к суду и ко всем субъектам гражданского или уголовного процесса во время судебного разбирательства дела», указав на цель судебной речи — «оказание помощи суду и иным заинтересованным лицам в установлении фактических и юридических обстоятельств дела, а также истины по нему для обеспечения вынесения правильного судебного решения» и выделив виды речи по их субъектам (судебная речь «прокурора, адвоката, подсудимого, потерпевшего и его представителя, истца, ответчика», а также «реплику в качестве особого вида судебной речи»), при представлении собственно структуры судебной речи «Большая юридическая энциклопедия» вопреки напрашивающегося по логике словарной статьи формальноязыкового анализа судебной речи перечисляет шаги, которые должны предприниматься для создания доказательной базы деяния в цепочке его содержательно-фактологических засвидетельствований^[10]. Это, однако, не имеет прямого отношения к характеристике судебной речи в качестве отдельного феномена словесной культуры.

Условно принимая для рассматриваемой отрасли практической лингвистики название Судебная лингвистика, заметим, что сама по себе эта отрасль по решаемым в ней задачам намного шире и богаче своего названия, охватывая не только собственно процесс судопроизводства, но и всю сферу правовой деятельности общества в целом, о чем уже говорилось.

• [1] Кони А. Ф. Приемы и задачи обвинения // Избранные произведения. М., 1956. С. 65—66.
• [2] «Forensic linguistics» (издается с 1994 г., а в 2003 г. в связи с расширением обсуждаемых им круга проблем и роста числа читателей был переименован в «International Journal of Speech language and the Law».
• [3] Кони А. Ф. Искусство речи на суде // А. Ф. Кони. Избранные произведения. С. 95.
• [4] Там же. С. 96.
• [5] Кони А. Ф. Искусство речи на суде. С. 97.
• [6] Кони А. Ф. Приемы и задачи обвинения // Кони А. Ф. Ибранные произведения. С. 67—68.
• [7] См., напр.: Подкатилина М. Л. Судебная лингвистическая экспертиза экстремистских материалов: теоретические и методические аспекты.12.00.12 — криминалистика; судебно-экспертная деятельность; оперативнорозыскная деятельность: автореф. дис. … канд. юр. наук. М., 2012.
• [8] См., напр.: Осадчий М. А. Публичная речевая коммуникация в аспектеуправления правовыми рисками: автореф. дис. … д-ра филол. наук. Кемерово, 2012. С. 3.
• [9] Там же.
• [10] Большая юридическая энциклопедия. М., 2007. С. 577.