Лингвофилософский фидеизм Витгенштейна

Людвиг Витгенштейн (1889—1951), австрийско-британский философ, вначале примыкает (в своей книге «Логико-философский трактат», 1921) к расселовскому «логическому атомизму» и проводит мысль, что язык представляет собой «проективное изображение» реальности. Его тезисы таковы:

• • Мир — совокупность фактов, а не предметов. Факт — существование «со-бытий», а «со-бытие» — связь объектов. Объект прост, не может быть составным. Мы создаем для себя картины фактов. Каргина — модель действительности (термин «картина мира» придуман Витгенштейном). Мысль — логическая картина факта.
• • Язык находится с миром в отношении отображения. Любая «картина», составленная знаками, отображает внешний мир какимто неизвестным — мистическим — способом. Знаки языка изображают то, что они представляют. Мы изготавливаем факты из изображений. Простой факт придает истинность или ложность простому предложению, а молекулярный факт составлен комбинацией простых фактов, делающих истинными или ложными молекулярные предложения.
• • Границы мира, мышления и языка совпадают. Границы моего мира суть границы моего языка. Речь может отображать только факты, которые образуют реальный мир. Следовательно, бессмысленно говорить о трансцендентном. Язык религии в той его части, где его соотносят с внемирным бытием, не может служить инструментом выражения какого-либо смысла.
• • Поскольку «Бог не являет себя в мире», то существует невысказываемое, мистическое, высшее — то, что извне придает миру смысл. Хотя высшее невыразимо, его все же можно как-то заметить и почувствовать. Бог не выражается предложениями, но «угадывается» через жизненный опыт.

«Трактат» завершается знаменитой фразой «То, что вообще можно сказать, можно сказать ясно, а то, о чем нельзя говорить, должно хранить молчание»³. В этой фразе многие комментаторы усматривают намек раннего Витгенштейна на то, что поскольку невозможно осмысленно говорить о мистическом, то Божеству надо поклоняться молчаливо.

В 1930;е гг. Витгенштейн отказывается от логического атомизма и поисков совершенного простого языка для истинного описания мира. В работе «Философские исследования» (1952; опубл. посмертно) он предлагает методику языковых игр.

• • Язык — нс просто собрание имен и названий, а активность, т. е. часть нашей жизни и ее истории. Язык — это и г р а, которую можно прочесть с помощью разных стратегий. Языковая игра есть модель коммуникации и набор правил построения непротиворечивых контекстов. Каждая игра позволяет произвольно, но строго описать факт, спланировать модель поведения.
• • Значение слова есть его употребление. Повседневный язык мы учим так же, как учимся играть, например, в шахматы. У каждой игры есть свои правила, игроки, зрители, пространство, время и судьи. Все языковые игры равноправны. Нс нужно правила одной игры навязывать другим играм. Например, правила научной игры^[1]

вовсе не лучше правил языков религии или морали. Путаница возникает, когда «язык пущен на самотек».

• • Философские рассуждения часто основаны на злоупотреблениях в использовании повседневного языка, когда незаметно расширяют границы принятого употребления слов. Концептуальную бессмыслицу можно преодолевать путем возвращения от метафизической манеры к повседневному правильному употреблению ключевых терминов.
• • «Философов, использующих слова знание, бытие, объект, я, пропозиция, имя в попытке уловить сущность вещи, следует постоянно спрашивать: было ли данное слово когда-нибудь эффективно использовано в языке, считающемся родиной этого слова? …Значение слова — это его употребление в языке. А значение имени иногда объясняет, указывая на его носителя. Философ лечит вопрос, как болезнь»^[2].

Эти идеи Витгенштейна конкретизировали П. Донован, Н. Смарт, Дж. Серль и др. Во второй половине 60-х гг. Кай Нильсен ввел в оборот термин витгенштейнианский фидеи з м, отмечал Ю. А. Кимелев. «Этот термин прижился в философии религии, и его широко используют для обозначения определенной позиции, связанной с концепцией, которая провозглашает религию особой формой жизни и языковой игрой»^[3].

Коль скоро значение слова есть его употребление, то смысл религиозным словам прежде всею придают конфессиональное общение и сопереживание верующих. Разумеется, язык религии не сводится только к компонентам и функциям теолого-метафизического характера.

Язык религии есть храм Абсолюта

Следует различать: 1) язык религиоведения как особой науки;

• 2) язык религии как нечто общее для всех религий (точнее, язык типичного верующего, образцовой литургии и классического Писания;
• 3) язык отдельной религии. Религии повествуют о своих таинственных предметах, как правило, на разговорном языке, и их утверждения в некоторой степени доступны массовому пониманию.

Обыденный и религиозный смыслы какого-нибудь термина (будь то вера, надежда, любовь, спасение и пр.) имеют между собой много общего, но вместе с тем контексты этого термина могут быть совершенно различными: ведь в первом случае речь идет о прозаических вещах, а во втором — о сакрально мистическом отношении к абсолютному Было бы сильным упрощением рассматривать язык религии как механическое присоединение слов и символов к уже готовым религиозным идеям с целью их «обналичивания» и обмена ими в процессе конфессионального общения.

Мыслить можно лишь те различия религиозных предметов, которые уже зафиксированы языком религии. Восточные отцы церкви верили, что все на свете имеет словесную основу. «Слова-логосы» суть прообразы и планы вещей. Мироздание насквозь пронизано этими «логосами». Иерархия уровней бытия — это иерархия степеней «имени гства». Слову приписаны такие функции, как творение бытия из небытия, сохранение мира и придавание сотворенным вещам сокровенного смысла. Божественное Слово одновременно является действием Бога.

По святоотеческому учению Бог открывает Себя через «логосы» бытия; воплощение Бога-Слова; Священное Писание (Слово Божие). Совершенство человека — в обладании им даром слова. Через присваивание всем предметам имен мир обретает благодаря человеку осмысленность и завершенность. Понять вещь — значит дать ей имя, и тогда вещь начнет откликаться на него.

Язык есть гетерогенное единство молчания и слова, и слово предстает как «испытанное порогом молчания» (В. В. Бибихин). В отношении понимания человеком Бога византийские мыслители стояли перед неразрешимой дилеммой: «говорить о Боге или молчать о Нем?». «Одни и те же слова следует понимать в одном смысле, когда речь идет о Боге, и совсем в другом, когда речь идет о людях», — предупреждал Афанасий Александрийский.

Важно учитывать закон языка, открытый Ф. де Соссюром: «один член никогда сам по себе ничего не значит». Так, по отдельности знаки х и у бессмысленны, но в своих соотношениях (у Ф х у = х у = х^п и т. д.) они наделяются теми или иными общими и частными значениями. Ни один термин не обладает безусловным и вечным значением хотя бы потому, что нс существует единого универсального языка в формах традиционного повествования (нарратива), научного рассказа или созерцаемой иерархии многообразия языков: никто не владеет целым, по мнению Ж. Лиотар.

Потенциальный смысл любого знака укоренен, во-первых, в его отличии от других знаков, во-вторых, в том, что один знак отсылает к другому. Актуальный смысл знака определяется его особым местом в некотором тексте. Каждая религия есть развивающаяся знаковая система, внутри которой общерслигиозные термины (Бог, поклонение, добро, зло, благодать, вера, спасение и нр.) наделяются уникальными смыслами. Одного знакомства с дефинициями религиозных понятий, порознь взятыми, например, из энциклопедии, явно недостаточно для понимания конкретного верования: осмысливание специфических особенностей компонентов религиозной системы требует погружения в целостную структуру ее образов и культа.

В языке религии складывается особая ситуация понимания. Научное понимание в естествознании в первую очередь ориентировано на извлечение из своих текстов некоторого объективного и вневременного смысла: во-первых, ученый верит, что в его языке зафиксирована информация об объективной реальности, не зависящая от его сознания; во-вторых, он старается рассуждать об этой реальности беспристрастно и незаинтересованно, отвлекаясь от своей причастности к ней; в-третьих, ученый верит в объективную истину, в принципиальную познаваемость своих объектов.

Если иметь в виду не эмпирические, а метафизические религиозные высказывания (а они-то и являются самыми важными в религии), то язык религии сопряжен с принципиально иным — аксиологическим, а не эпистемологическим —типом понимания. Знание Бога не есть некое отвлеченное и вневременное «объективное знание» самобытия Бога. Полноту бытия (Бога) невозможно и не нужно познавать по мерке Стагиритовой теории корреспонденции, поскольку эта полнота непостижима и не может быть объектом для исследования.

Религиозное понимание субъективно: в нем предельно выражены страстный интерес к сакральному миру и желание верующего вступить в связь с этим миром. Религиозное понимание гораздо ближе к ценностям «правды жизни», нежели к гносеологической истинности. Поэтому в религиозном понимании объективное знание подчинено экзистенциальному личному смыслу. Знание Бога — это не «копирование» Бога в его самобытии, а образ данной всем тварям благодати Божьей.

Религиозная истина есть правда, понимаемая как бытийственное соответствие нашей эмпирической жизни вероисповедным требованиям праведной жизни (в духе учения Платона об онтологической истине как соответствии вещи ее идее).

Итак, в отличие от языка науки язык религии воплощает в себе не столько «объективные значения», сколько экзистенциальные смыслы; его метафизические высказывания прежде всего понимаются как «значимости» (ценности и оценки) непостижимого Абсолюта для человека и как условия восхождения к нему людей.

Нет мысли вне языка; мысль рождается и совершается только внутри процесса речевой деятельности, в канве операций со знаками языка. Вильгельм фон Гумбольдт (1767—1835) выдвинул гипотезу о том, что любой язык содержит скрытую метафизику, не столько выражая мысль, сколько се обусловливая и формируя. Спустя столетие эту идею в России развивал А. А. Погебня (1835— 1891). К. Ясперс ввел термин «языковая картина мира».

В XX в. американские языковеды Эдвард Сепир (1884—1939) и Бенджамин Ли Уорф (1897—1941) выдвинули весьма спорную гипотезу «лингвистической относительности», в которой был предельно усилен тезис о прямой взаимообусловленности языка и мышления: национальные типы мышления настолько различны, насколько несхожи между собой их материальные оболочки — этнические языки. «Мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком», — писал Б. Уорф^[4].

Из различий метафизического содержимого этнических языков следует невозможность их точного взаимоперевода. С этой точки зрения, например, термины русского православия невозможно точно передать в терминах англиканства, и наоборот. Речь репрезентирует умственный опыт, а письмо — речь (Аристотель). Все может быть в принципе выражено языком и функционально превращено в текст. Мартин Хайдеггер (1889—1976) космологизирует язык и утверждает в своей книге «Время и бытие»: язык есть дом бытия; в жилище языка обитает сам человек, мыслители и поэты — хранители этого жилища; язык есть просвет во мраке сущего; язык приобщает нас к бытию самого мироздания.

Перефразируя знаменитую метафору Хайдеггера о том, что язык есть дом бытия, можно сказать: язык религии есть храм Абсолюта. Язык вездесущ, в особенности сегодня, когда реальный мир все больше заслоняется виртуальным миром средств массовой коммуникации.

То, что выражено знаком, обретает существование в нашем сознании и способно менять нас. Через манипулирование массовым сознанием язык тиранически подчиняет индивида обществу (Ортега-и-Гассет). Нередко язык может становиться препятствием для умственной деятельности. Ф. Бэкон призывал бороться с «идолами площади» (idola fori), не преувеличивать значение слов в познании природы: «Слова прямо насилуют разум, смешивают все и ведут людей к пустым и бесчисленным спорам и толкованиям»^[5].

Религиозная жизнь всегда погружена в символическую и знаковую реальность. Язык религии — незаменимое средство коммуникации, в нем воплощаются высшие идеи и благородные понятия. Дж. Серль, представитель современной философии языка, утверждает, что религиозный язык можно описать как реализацию таких интенциональных состояний, как «вера, страх, надежда, желание, любовь, ненависть, симпатия, неприязнь, сомнение, удивление, удовольствие, восторг, уныние, тревога, гордость, раскаяние, скорбь, огорчение, виновность и другие, которые при определенной направленности образуют содержание религиозной психологии»^[6].

Религиозный дискурс сориентирован на наивно-этическую языковую картину мира, которая, в отличие от светской картины, выстроена довольно четко и моносемично. Филологи установили, что «. .один и тот же религиозный концепт будет иметь разное истолкование в словарях, обслуживающих светский дискурс, и в словарях, обслуживающих религиозную сферу»^[7]. Так, синонимический ряд лексемы «чёрт» значительно полнее синонимического ряда «Бог», причем для светского мировоззрения эти слова не являются сакральными^[8].

Поскольку религия есть ценностный фундамент человеческой культуры, язык религии (вместе с языком хозяйства) образует основу языка общественной жизни, придает жизни трансцендентный смысл, обусловливает стратегические ценностные ориентации. Религиозные термины главным образом обозначают четыре группы ценностей:

• 1) абсолютную ценность (Бог);
• 2) ценности предельных целей (Царство Божие, бессмертие души, рай);
• 3) земные средства достижения этих целей (религия, церковь, вера, культ);
• 4) ценности повседневной жизни, сакрализованные религией.

На особом, сакральном, языке верующие осознают и выражают:

• — чудесные феномены (например, ежегодное пасхальное чудо благодатного огня в Иерусалиме, преображение чудотворных икон, чудо глоссолалии);
• — мысли о Божественном (идею абсолютного, понятие пресуществления, представление о рае);
• — мистический опыт (опыт нуминозного, состояние медитации, переживание откровения «свыше»);
• — верования (в Творца, Спасителя, непогрешимость Церкви);
• — культовую практику (литургию, таинство евхаристии, крестный ход).

Религиозный опыт в конечном счете вербально концентрируется в Священных Писаниях и корпусе комментариев к ним.

Все важнейшие Писания обладают выдающимися литературными достоинствами и бездонной глубиной смысла, а потому, несомненно, достойны восхищения. Верующие чрезвычайно чутко, бережно, пристрастно и эстетично относятся к сакральным текстам — их хранению, прочтению, написанию и переводу. В задачу богослова, опирающегося на концептуально-языковые средства, входит обнаружение под оболочкой чувственного воображения рационального ядра мифов, легенд, верований, плачей, пророческих видений.

• [1] Витгенштейн Л. Избранные работы. М., 2005. С. 14.
• [2] Витгенштейн Л. Философские исследования //Философские работы. Ч. I.М., 1994. С. 99, 174.
• [3] КимелевЮ. А. Современная западная философия религии. М., 1989. С. 54.
• [4] Цит. но: Вежбицкая А. Понимание культур посредством ключевых слов.М., 2001.
• [5] Бэкон Ф. Новый Органон // Соч.: в 2 т. Т. 2. М., 1972. С. 20.
• [6] Серль Дж. Р. Природа интенциональных состояний // Философия. Логика.Язык. М., 1987. С. 99.
• [7] Михайлова О. А., Михайлова Ю. Н. Семантическое пространство православия в русском языковом сознании и лексикографическом представлении // Уч.тр. профессоров УИЭУП. Екатеринбург, 2007. С. 174.
• [8] «> См.: Там же. С. 191—192.